Руби Вакс: Что смешного в психической болезни?

Почему сегодня все болезни заслуживают сочувствия, кроме психических? Этим вопросом задаётся Руби Вакс. С невероятным зарядом энергии и потрясающим чувством юмора Руби, у которой десять лет назад была диагностирована клиническая депрессия, призывает нас прекратить вешать ярлыки на психически больных людей. Каждый четвёртый из нас страдает психическим заболеванием. Значит, раз, два, три, четыре — это Вы, сэр. Вы. Да. (Смех) Вы, со странными зубами. И Вы, вот, рядом. (Смех) Вы знаете, что Вы больны. Вообще тут весь ряд не в порядке. (Смех) Это нехорошо. Эй! Да. Запущено. Даже не смотрите на меня. (Смех) Я одна их тех, четвёртых. Спасибо. Кажется, я унаследовала это от моей мамы, которая раньше ползала на четвереньках по всему дому. В руках у неё были две губки, а на коленях — ещё две. Моя мама очень любила «впитывать». (Смех) Она всегда ползала за мной по пятам и спрашивала: «Кто тут постоянно следит на полу?!» И это навело меня на мысль, что что-то не так. И перед тем, как я начну, я хочу поблагодарить создателей ламотриджина, сертралина и ребоксетина, так как без этих простых препаратов я бы не стояла сегодня вертикально. Как всё началось? Моё психическое расстройство... Нет, я не буду говорить о моей болезни. О чём же я буду говорить? Хорошо. Я всегда мечтала, что мой последний психический срыв наступит из-за того, что я переживу экзистенциалистское откровение в стиле Кафки, и, может, Кейт Бланшетт сыграет роль меня и получит за это Оскара. (Смех) Но всё вышло по-другому. Мой нервный срыв произошёл во время соревнований моей дочери. Все родители сидели на парковке и ели, сидя на багажнике машины — лишь англичане ели сосиски. Они так любят свои сосиски. (Смех) Лорд и Леди Мортим ковырялись в резине беговых дорожек, затем раздался выстрел — и девочки побежали. Мамочки выкрикивали: «Беги! Хламидия! Беги!» (Смех) «Беги как ветер, Верука! Беги!» Все девочки бегут, бегут, бегут, и лишь моя дочь стоит, стоит на старте и машет. Она не знала, что надо бежать. В итоге я пролежала в постели месяц, а когда проснулась, поняла, что я в клинике. А когда я увидела моих «сокамерников», я поняла, что нашла своих, свой народ. (Смех) Теперь они были моими единственными друзьями, они стали моими друзьями. Немногие знакомые... Я не получала уйму цветов или открыток. Ну, если бы я поломала ногу или была беременна, меня бы ими завалили, но всё, что досталось мне — это пару звонков «Приободрись!» «Приободрись!» Спасибо за совет! (Смех) (Смех) (Аплодисменты) Знаете, вместе с болезнью приходит ещё кое-что, «в нагрузку» — чувство стыда. Друзья говорят тебе: «Ну, где твоя опухоль? Покажи рентген!» А мне показывать и нечего. А потом тебе так противно от самой себя, и ты думаешь: «Бомбы на тебя не падают, в трущобах ты не живёшь». А потом начинаешь слышать бранящиеся голоса, и не один, а тысячи голосов, 100 000 голосов, как если бы у дьявола был синдром Туретта — вот так это звучит. Но мы все знаем, что дьявола нет, и голосов у нас в голове тоже нет. И когда мы слышим эти бранящиеся голоса, все нейроны сходятся в одной точке, и у вас вырабатывается вещество «Убью себя сам». А если это происходит снова и снова, будто пластинку заело, недолго впасть в депрессию. И это ещё ничего! Если у вас родится ребёнок, и вы будете его ругать, его маленький мозг выработает одно вещество, настолько разрушительное, что часть его маленького мозга, отвечающая за отличие плохого от хорошего, перестанет расти, и тогда у вас вырастет психически больной ребёнок. Если солдат увидит, как его друга разорвёт бомба, его мозг попадёт в такое состоянии паники, что он будет не в состоянии выразить это словами. Он просто будет переживать это снова и снова. У меня к вам вопрос: Почему когда у людей психические расстройства, мы говорим об активном воображении? Почему мы зовёмся больными, если у нас болен какой-то орган, но нам сочувствуют, если проблемы с мозгом? Я хочу немного поговорить о мозге, я знаю, на TED это популярно. Сейчас, одну секундочку. Итак, хочу вам сообщить, что у нас есть и хорошие новости. Новости хорошие. Мы прошли долгий, долгий путь. Сначала мы были одноклеточными существами, маленькими клетками на камне, а теперь — о чудо — ваше внимание: мозг! (Смех) В этой маленькой штучке много лошадиных сил. Она появляется совершенно в сознании. Здесь есть доли мозга — последний писк. Вот затылочная доля, благодаря которой мы видим мир. Вот височная доля — так мы слышим мир. Вот здесь у нас хранится долгосрочная память. Помните ту ночь, когда вы напились? Вы хотите всё забыть? Вот как это делается! (Смех) Вот здесь находится 100 млрд. нейронов, которые жужжат, передавая информацию электрическими импульсами. Жужжат и жужжат. Сейчас я вам покажу вид сбоку. Не знаю, видно ли вам. (Смех) Жужжат и жужжат... (Смех) И каждый... Да, это я сама рисовала. Спасибо. Каждый нейрон может иметь от 10 до 100 тысяч различных соединений или дендритов, или как там их. И каждый раз, когда вы что-то узнаёте или переживаете, этот пучок растёт, этот пучок информации. Можете себе представить, что у каждого есть такое оборудование, даже у Пэрис Хилтон? (Смех) Только представьте! Но у меня есть и плохие новости, ребята. Да, есть и плохие. И не только для одного из четырёх, а для всех четырёх. Мы недостаточно оснащены для XXI века. Эволюция нас недостаточно подготовила. У нас не хватает пропускной способности. И те, кто говорит, что у них всё прекрасно, что день замечательный — более сумасшедшие, чем остальные. Сейчас я вам покажу, где в процессе эволюции произошли глюки. Объясняю. Когда мы были доисторическими людьми, (Смех) миллионы лет назад, мы часто были в опасности из-за хищников, да? (Смех) Мы... Да. Спасибо. Я сама рисовала. (Смех) Спасибо большое. Спасибо. (Аплодисменты) Спасибо. В этот момент у нас вырабатывалось много адреналина, а также кортизол — и тогда либо убивали мы, либо убивали нас. Либо ели мы, либо ели нас. И потом нас отпускало, и мы возвращались к нормальной жизни. Проблема современного человека в том, (Смех) что, когда он в опасности, те вещества продолжают выделяться, но, так как мы не можем убить инспектора ГАИ, (Смех) или съесть маклера, эти вещества остаются у нас в организме, накапливаются, и мы находимся в состоянии постоянной тревоги. И вот ещё что! Где-то 150 000 лет назад, когда появился язык, мы стали всё выражать словами. Тогда мы говорили «О, Боже! Саблезубый тигр!», что было реальностью. А потом добавилось «О, Боже! Я не отправил письмо!» «О, Боже! Я слишком толстая!» «О, Боже! Все видят, что я глупая!» «Меня не пригласили ни вечеринку!» И эта пластинка крутится и крутится, пока она не сведёт нас с ума. Теперь вы понимаете проблему? То, что раньше нас спасало, теперь сводит нас с ума. Мне жаль, что я приношу вам плохие новости, но кто-то же должен. Ваши домашние животные счастливее вас. (Смех) (Аплодисменты) Киска, мяу, мяу, мяу, мне хорошо, а людям — кранты. (Смех) Окончательно и бесповоротно! Но я хочу сказать, что, если мы не будем об этом говорить и не научимся разбираться с нашей жизнью, тогда это будет не 1 из 4, а все четыре. Тогда у всех четверых здесь, наверху, настанет дурдом. И пока мы разбираемся, давайте не будем никого клеймить. ted
read more...

Чего нам стоит «отвлекись на пару секунд»

Как часто вы по мелочи отвлекаетесь от того или иного дела? Казалось бы, что страшного в том, чтобы быстренько ответить на сообщение на мобильном? Исследования Мичиганского университета дают ответ: даже кратковременные отвлечения оказывают неожиданно сильный эффект на нашу способность корректно выполнить и завершить задачу. В исследовании приняли участие 300 человек. В их задачу входило выполнить пошаговую процедуру на компьютере. В результате наличие даже крохотных отвлечений на 3 секунды удваивало показатель ошибок при выполнении задачи. Эрик Альтманн, руководитель исследования, соглашается с тем, что в современном обществе нас постоянно отвлекают, будь то мобильный телефон или коллега, постоянно снующий туда-сюда по офису. А теперь представьте, какими могут быть последствия таких отвлечений, если человек работает механиком, обслуживающим авиалайнер. Подобные исследования проводились и ранее. Отдел исследований военно-морских сил США также анализировал последствия наличия отвлекающих факторов при выполнении относительно трудных задач. Участники исследований должны были сказать, находится ли определённая буква ближе к началу, либо к концу алфавита. Даже при полном отсутствии отвлекающих факторов люди иногда ошибались. Когда же их отвлекали просьбами просто напечатать пару букв, а потом вернуться к выполнению задачи (это занимало также около 3 секунд), количество ошибок удваивалось. Наибольшее удивление у Альтманна вызвала сила эффекта при столь коротком времени отвлечения. Выходит, что время, на которое отвлекается человек от задачи, не имеет значения, пускай даже это лишь секунда. Причина кроется в том, что наш мозг не может переключиться на другую задачу, не «выгрузив» при этом текущую. Соответственно, для возврата к начальной задаче её нужно снова «догрузить» до состояния непосредственно перед моментом отвлечения, но у нашего мозга это получается не сразу и не всегда абсолютно правильно. Как оградить себя от отвлекающих факторов? Очевидно, нужно начать со своей рабочей среды. Вряд ли можно устранить все такие факторы, но стоит попробовать хотя бы поставить телефон в беззвучный режим на время важной задачи. lifehacker
read more...

Новое вечное: 5 главных философских проблем современности

Философия всегда занималась изучением вопросов, которые можно было назвать вечными: Бог и религия, душа и материя, долг и свобода воли. Последние два века акценты сместились: «Теории и практики» решили разобраться в том, чем занимаются современные философы и что можно назвать новыми классическими проблемами. 1. Mind-body problem Как конкретно сознание соотносится с мозгом? Сегодня нейронауки достигли того уровня, что многие философские вопросы о сознании становятся вопросами нейробиологии. Возможно, вскоре мы будем знать, какие процессы в мозге влияют на сознание и проходящие в нем процессы, так же, как мы сможем понять, что происходит в мозге при тех или иных состояниях сознания. Несмотря на то что формулировка проблемы все еще содержит в себе разделение на две разные категории, многие философы настаивают на том, что мы сможем достичь прогресса в понимании сознания, только когда сможем преодолеть этот дуализм и исходить из того, что когда что-то происходит в сознании, это отражается в мозге, а когда что-то происходит в мозге, это влияет на сознание. Когда человек мечтает о море, представляет себе, как он прыгает в воду, а затем идет играть в волейбол, в его мозге происходят определенные процессы, и все эти образы тем или иным образом фиксируются группами нейронов. В то же время, если во время сна на головной мозг оказать воздействие путем электростимуляции, это отразится на сознании. Возможно, сон вдруг превратится в галлюцинаторное приключение, сказать точно сложно. Но факт, что это механическое воздействие окажет влияние на состояние сознания и протекающие в нем процессы. Впрочем, не все философы так считают, поэтому до сих пор можно наткнуться на статью, в которой один философ обвиняет другого в редукционизме или сциентизме. Авторы: Джон Серл, Хилари Патнэм, Дэниэл Деннет. 2. Восприятие Как мы можем воспринимать что-либо? Как мы получаем информацию о внешнем мире? Как чувственное восприятие может быть непосредственным доступом к реальности, если оно может давать сбои в виде галлюцинаций и иллюзий? Наше знание об окружающем мире держится на вере в то, что материальный мир именно такой, каким мы его видим. Когда мы видим дерево, мы верим, что оно действительно существует вне нас, и поэтому считаем, что дерево стоит там, где мы его увидели. Все вопросы, которыми задаются теоретики, можно разделить на вопросы феноменологического характера и эпистемологического. Феноменологи пытаются описать, что же конкретно происходит, когда мы воспринимаем. Скажем, вы видите лошадь, коричневую, предположим, она стоит. Что происходит в этот момент в сознании? В отличии от ученых, философы задаются вопросами не о том, что происходит в этот момент с нейронами, что в итоге некие данные из внешнего мира преобразуются в мозгу человека и он видит именно лошадь, и именно коричневую, философа волнует, что такое вообще «воспринимать», как мы можем описать воспринимающее сознание и как оно фундаментально отличается от сознания в других его состояниях. Философы, рассматривающие восприятие с точки зрения эпистемологии (теории о познании), изучают восприятие как первичный источник наших знаний о мире. Перед современными теоретиками стоит задача описать восприятие таким образом, чтобы их описание отвечало на вопросы обоих типов, одновременно с этим учитывая последние достижения в научном изучении восприятия. Авторы: Susanna Siegel Martin. 3. Философия языка Несмотря на огромное количество результатов, достигнутых в философии языка, отсчет которых можно вести с Готлиба Фреге, сегодня перед исследователями стоит еще множество вопросов. Ученые продолжают пытаться найти ответ, как появился язык, как вообще возможно, что у человека есть язык. Например, Джон Серл считает, что если мы сможем понять, какую пользу получает человек от использования тех или иных языковых структур, как язык функционирует и используется человеком, то мы сможем ответить на вопрос, какими долингвистическими когнитивными способностями должны были обладать предки людей, чтобы появился язык. Другой важной проблемой, обозначенной еще Фреге, является вопрос о том, как возникают значения слов и как мы их понимаем. Из этого следуют пересекающиеся вопросы с философией коммуникации. Один человек говорит (как то, что он говорит обретает смысл?), второй его понимает (как он способен понять именно то, что первый имеет в виду, ведь каждое слово может иметь разные оттенки смыслов в зависимости от контекста, не говоря уже о метафорах), и между ними происходит коммуникация (зачем людям вообще вступать в коммуникацию друг с другом?). Новое звучание также приобретает вопрос о взаимосвязи языка и мышления. После Сепира и Уорфа этим вопросом занимались немногие ученые, но в 2000-х теория лингвистической относительности вновь обратила на себя внимание в трудах Леры Бородицки, которая отстаивает точку зрения, что язык и культура влияют на то, как мы мыслим. Авторы: Ноам Хомски, Стивен Пинкер, J.L. Austin, P.F. Strawson. 4. Что такое сознание Философия сознания сегодня является одним из основных исследовательских направлений в философии. Важной дискуссией о сознании, происходящей в 2000-х, стала дискуссия о расширениях сознания. Обсуждение строится вокруг вопроса о том, где кончается сознание и начинается внешний мир. Есть разные точки зрения. Одни ученые считают, что сознание заканчивается там же, где и наше тело. Экстерналистская теория о происхождении значений слов, утверждает, что значения берут свое начало вне нашей головы и познаем мы их из внешнего мира. Под ее влиянием некоторые ученые решили, что и сознание наше не ограничивается рамками «я», а так же имеет продолжение во внешнем мире. Третьи же считают, что окружающая среда играет активную роль в происходящих в сознании когнитивных процессах, а потому мы можем говорить о том, что сознание имеет расширение в виде окружающей среды. В частности, так считает Дэвид Чалмерс и Энди Кларк. Их статья вызвала бурную реакцию и спровоцировала огромное число ответов, опровергающих их тезис. Авторы: Дэвид Чалмерс, Энди Кларк. 5. Демократия Сегодня вопрос о демократии является одним из самых острых вопросов политической философии. Еще недавно все кричали о победе демократии во всем мире, и о том, что ее установление во всех государствах является лишь вопросом времени. Однако, сегодня в среде политических философов это мнение не единственное. Причиной тому не только усиливающиеся религиозные тенденции и перспектива установления исламских государств на Ближнем Востоке, как это может показаться на первый взгляд, но и кризис демократии, отчетливо наблюдающийся в США и Евросоюзе. В связи с чем по новому рассматривают принципы функционирования существующих демократических обществ, какими должны быть подлинно демократические принципы, что такое подлинная демократия и является ли такая форма правления действительно наилучшей. В центре внимания теоретических споров вопросы об ограничениях репрезентативной демократии, о взаимосвязи либеральной демократии и неравенства и многие другие. Одной из наиболее интересных работ в этой области является книга Дэвида Эстлунда Democratic Authority. В ней он не только производит обзор и высказывает критику существующих теорий, но и выдвигает собственную теорию эпистемологического процедурализма. Эстлунд утверждает, что признание какого-либо политического решения легитимным и признание власти как таковой не зависит от того, было ли конкретное решение верным или плохим. Легитимация происходит из-за эпистемологической ценности демократической процедуры. Даже если есть кто-то, кто действительно знает лучше других, он не может решать за других. Решение может обладать легитимностью, только если оно приемлемо со всех точек зрения и его принятие прошло через все необходимые демократические процедуры. Авторы: Алекс де Токвиль, Фрэнк Анкерсмит, Дэвид Эстлунд. theoryandpractice
read more...

Меня огорчает, что люди не используют свой мозг

Нейрофизиолог из Университета штата Висконсин в Мэдисоне, изучает мозг в состоянии сна. Считает, что лучший город для жизни – тот, где он может проводить свои исследования и заботиться о своих подопытных крысах и мышах. Мечтает приблизиться к ответу на вопрос: зачем нам в принципе нужен сон, ведь до сих пор никто этого толком не объяснил. А еще жалеет, что многие люди почти не пользуются великим чудом природы – собственным мозгом Расскажите про свой идеальный день. Просыпаюсь в хорошем настроении. И чтобы погода была хорошая, то есть солнечная. Совершаю пробежку по берегу озера – городок Мэдисон располагается на перешейке между двух озер: Монона и Мендота – говорят, что в переводе с индейского эти названия означают «восход» и «закат». То есть весь город как бы находится между восходом и закатом, центр мира просто. Потом я еду на работу. Лучше, если в этот день лабораторных экспериментов нет, потому что эксперименты – это очень хлопотно, они требуют большой концентрации. А я больше всего люблю сидеть за компьютером и анализировать данные. Я записываю, что происходит в разных областях мозга моих крыс, у меня сейчас просто терабайты информации о нейронной активности грызунов. Это страшно интересно – там столько информации, что если чуть копнуть, то найдешь что-то новое и интересное; пока я обрабатываю данные, мне приходят в голову новые идеи, и мне нравится просто сидеть и «играть» с данными. Потом можно пообщаться с коллегами. Вечером прийти домой, сделать ризотто, например, и поужинать с моей девушкой. А потом почитать или посмотреть кино какое-нибудь. Ну, в общем, так. То есть идеальный день – это все-таки рабочий день? Да, точно, получается, что так. Я не понимаю, что такое выходной – в воскресенье тоже могу полдня провести за компьютером, мне это доставляет удовольствие. Как получилось, что вы уехали заниматься наукой в Америку? Я окончил биологический факультет Харьковского университета, поступил в аспирантуру и об отъезде не думал. Но вдруг обнаружил, что мои друзья уезжают за границу и там защищают научные степени. В какой-то момент я тоже решил попробовать. Нашел лабораторию в Швейцарии, в Цюрихе, это самая известная европейская лаборатория, которая занимается исследованием функций мозга во время сна – как раз близкая мне тема, я интересовался гипометаболическими состояниями, в том числе, например, зимней спячкой. Был уже 1998 год, у меня тогда не было имейла; написал несколько писем от руки, на ломаном английском, рассказывая о себе и выразив желание работать в этой лаборатории. И это, конечно, чудо, что на одно из своих писем я получил ответ – мол, приезжайте на собеседование. Как сейчас помню эту поездку – я тогда впервые попал за границу. Был февраль 1999 года, Цюрих весь в снегу, чего там обычно не бывает, меня поселили в четырехзвездочную гостиницу. Мне мама с собой дала несколько банок консервов. И вот я просыпался утром в гостиничном номере, ножом открывал консервную банку с рыбой. Ел и шел в институт, где мне все показывали, расспрашивали. Только на третий день я обнаружил, что в отеле есть роскошный шведский стол! Я прошел собеседования. И через пару месяцев приехал уже работать. В общем, до 2005 года я прожил в Цюрихе, это были прекрасные шесть лет. Я получил степень PhD, моя работа называлась Regional aspects of sleep regulation in rodents – «Региональные аспекты регуляции сна у грызунов». Что такое региональные аспекты? Наш мозг спит довольно хитрым образом: разные его участки спят по-раз­но­му, это и называется «региональность сна» (в состоянии усталости наш мозг умеет засыпать как бы частями. – Прим. ред.). То есть организм в целом бодрствует, но некоторые участки мозга погружаются в состояние сна. Засыпают отдельные нейроны и группы нейронов – о чем свидетельствуют ошибки, которые делает мозг, частично лишенный своей производственной мощности. Недавно в журнале Nature была моя статья об этом исследовании. Вы чувствуете себя русским, украинцем или американцем? Можно сказать, что я русский украинец. Вот вам история по этому поводу. Мы сейчас живем в очень приличном районе, но у нас сумасшедший сосед, который нас достает, мы даже вызывали полицию несколько раз. Когда однажды в очередной раз приехали полицейские, он им сказал про нас: «Они – Russian Mafia, я слышал, что они говорят по-русски». Его оштрафовали на двести сорок долларов за ethnic harassment (оскорбление на этнической почве. – Прим. ред.). Трудно поверить, но это здесь есть, даже в Америке. Но вообще я не считаю, что национальность – это главное. Я – это я. Ученый. Человек. Как вы оказались в Мэдисоне? Все как-то произошло очень быстро и гладко – я защитил диссертацию, и после защиты мои швейцарские профессора порекомендовали меня своим коллегам в Университете Висконсина. Я приехал в 2005 году, тоже был февраль. Было очень холодно, у меня не было машины, и первые месяцы я ходил пешком, жил в университетском городке, в плохой квартире с ужасным ковровым покрытием. В общем, первые несколько месяцев прошли просто в каком-то таком состоянии гибернации. И даже некуда было выйти покурить, в университетском городке это не приветствовалось. Брр, вспоминать даже не хочется. А вы еще курите? Жизнь в Америке к этому не располагает. Курю и буду курить. Я решил из принципа не бросать. Как уеду из Америки, так брошу. В чем принцип? Не люблю, когда кто-то решает, что тебе делать, а что нет. Если есть давление общественного мнения – значит, я буду курить. Люблю делать все на­оборот. А машиной обзавелись или из принципа нет? Я практически сразу купил и до сих пор езжу на Honda Accord Wagon 1994 года. Это так же, как с курением, – все вокруг говорят об экологии, а меня это раздражает. Но на самом деле мне жалко от нее избавляться. У нее четыре колеса, на ней можно добраться из пункта А в пункт Б. Конечно, могут быть машины поновее, покрасивее, но просто для того, чтобы сказать: вот, у меня машина поновее и покрасивее, – не хочется покупать. На какие удовольствия вы любите тратить деньги и время? На еду и книги. Какой-то совсем аскет-ученый. Живете в не самом большом городе, тратите только на самое необходимое, идеальный день – рабочий… А вы бы не хотели переехать в Нью-Йорк, например? Есть аскеты намного консервативнее. А насчет города – это вопрос приоритетов. Работа занимает большую часть жизни, и мне кажется, так должно быть. То есть я правда не хожу на работу как на работу. Вот вчера в десять вечера я заехал туда, чтобы проверить свою крысу, которая сейчас участвует в опытах, просто хотел посмотреть, как она себя чувствует. Для меня это совершенно естественно. Так что для меня идеальное место для жизни – это там, где я могу ставить свои эксперименты. И эта возможность для меня важнее того обстоятельства, что, может быть, мне не очень нравится здесь жить. Кто-то из моих коллег, может быть, наоборот, сначала выбирает город, а потом уже ищет, какой там есть университет. Но, мне кажется, это мещанство. Чего бы вы хотели добиться в науке? Нобелевской премии. Шучу, конечно, но было бы приятно. На самом деле удивляешься, как мало известно про мозг, в частности про деятельность мозга во сне, и здесь такое огромное поле для исследований, можно достичь очень многого. Мозг состоит из триллионов нейронов и множества разных отделов. Сейчас мы совершенно не знаем, какова роль каждого из этих отделов, зачем они нужны, что они делают, например, когда мы засыпаем. Мы до сих пор не знаем, почему надо бодрствовать в течение дня, а потом к вечеру терять сознание и проводить треть жизни в состоянии сна… Если мы узнаем, тогда можно будет что-то придумать, чтобы заменить функцию сна и использовать это время с большей пользой. Есть такое распространенное сравнение человека с компьютером – дескать, сон нужен нервной системе, чтобы как бы очистить жесткий диск, совершить перезагрузку. Если не углубляться в детали, эта метафора имеет смысл. А вот если пойти дальше, то сравнение перестанет работать. Что такое жесткий диск? Это информация, записанная в бинарном виде: нолики, единички – двоичный код. А мозг работает совершенно не так. Там нет двоичного кода. Это очень сложная иерархическая структура, и мозг обрабатывает информацию не последовательно, как компьютер, а параллельно. Есть самые разные уро­вни обработки информации: от получения отдельных фрагментов и их обобщения, генерализации до обращения мозга к памяти. И об этом мы опять же мало что знаем – понятия не имеем, где находится память и в каком виде. Но нервной системе необходимо как-то отдыхать? Да, еще Павлов считал сон общим торможением мозга. Сейчас доказано, что это не так. Нейроны страшно активны даже во время так называемого медленно-волнового сна. Они периодически становятся так же активны, как во время бодрствования! И возникает вопрос: зачем во время сна мы тратим столько энергии? Ведь нейроны потребляют двадцать процентов всей энергии, которую мы получаем с пищей. И вот что эта активность означает – непонятно. И это очень интересно узнать. Можно сказать, что у вас одна из самых модных профессий. Раньше все хотели быть космонавтами и покорять иные планеты. Теперь мы ищем космос внутри себя – и мозг стал нашим главным космосом. Согласен, в этом есть романтика. В самом деле, это же самый удивительный факт, что у нас в голове есть этот орган… Его даже органом называть как-то кощунственно, что-то совершенно невероятное по своей сложности. И когда видишь людей, которые проводят жизнь в добывании пищи, в механистическом утолении своих базовых потребностей, чувствуешь страшное разочарование, что люди не используют мозг или применяют его бездарно, а ведь это настоящее чудо природы. snob
read more...

Мы все еще не можем объяснить, как мысль приводит к сгибанию пальца

Ученый Константин Анохин, возглавляющий лабораторию нейробиологии памяти в Институте нормальной физиологии РАМН, — один из главных в России специалистов по вопросам сознания и памяти. Организаторы симпозиума Brainstorms позвали именно его обсудить с Мариной Абрамович вопрос природы гениальности, места творчества в эволюции мозга и художественной интуиции. T&P воспользовались возможностью поговорить с Анохиным о новом языке для описания сознания, пороках британского механицизма и о том, как искусство может помочь исследованиям мозга. — Недавно в Москве проходил семинар основателя трансперсональной психологии Станислава Грофа. Он считает, что верить в то, что сознание — всего лишь продукт деятельности мозга, все равно, что верить в то, что телепередачи создаются в телевизоре. — Я думаю, что это сравнение — не более, чем красивая метафора. Это очень старинная французская мысль, идущая еще от Декарта: наш разум не имеет отношения к нашему мозгу, который всего лишь является инструментом, обеспечивающим работу сознания. Были и другие метафоры, у Гегеля, например, такой образ: разум и сознание — это не более, чем дым из трубы паровоза, который на самом деле движется за счет механических процессов, происходящих внутри мозга. Я думаю, что оба эти утверждения не могут называться полностью истинными. Надо исходить из следующих тезисов. Во-первых, у нас есть состояние работы мозга, и оно является продуктом мозга и связано с сознанием. Во-вторых, мы знаем, что эти состояния имеют сильную причинную эффективность, что они способны приводить нас в действие. То есть одни мысли способны приводить в действие другие мысли. В XX веке все говорили о жизненной силе и энтелехии как об основных элементах, которые составляют сущность живого. Потом методами молекулярной биологии и с открытием ДНК мы поднялись на такой уровень понимания, когда необходимость в этих терминах отпала. Может быть, мы потеряли некоторую мистическую привлекательность этих понятий, зато понимаем то, что происходит. В исследованиях души и разума должна произойти такая же вещь. Когда мы как ученые раскладываем какое-то очень сложное явление на составные части, мы лишаем его магии. Более того, у ученых нет правильного языка для того, чтобы описать это свойство целого. Я вижу в этом опасность. У редукционной науки, которая изучает клетки, синапсы, нейротрансмиттеры, есть огромные успехи. Но она не имеет ответов на казалось бы простые вопросы: что такое красный цвет красной розы или как мысль приводит к действию сгибания пальца. Я думаю, что для науки очень важны контакты тех, кто занимается классической редукционной наукой, с теми, кто чувствует некие отличительные свойства целого — например, произведения искусства. — Вы изучали различные медитативные практики или состояния измененного сознания? Ведь при помощи того же холотропного дыхания, например, можно увидеть то, чего человек никогда не мог видеть. То есть ты соприкасаешься с тем, чего не могло быть в твоем предыдущем жизненном опыте. Эти состояния — это всего лишь галлюцинации? — Я не знаю. А что бывает с человеком, который принимает мескалин или ЛСД? Интересно, что наука начинает получать инструменты для исследований таких состояний. Ведь по активности мозга мы уже можем восстановить то, что видит человек. Мы ему показываем короткие ролики из YouTube, анализируем активность, а потом уже при помощи полученных данных восстанавливаем видеоряд, который совпадает с роликом. Пускай, пока что получается грубо и расплывчато, но прогресс здесь идет невероятно быстро. Следующий этап — это по активности мозга читать сновидения. То есть расшифровывать зрительный ряд того, что вы видите во сне. А это уже совсем близко к тому, о чем вы говорите. Я был на конференциях, специально посвященных вопросу медитации и работе мозга. Я знаю лаборатории, которые, занимаются этим — например, Институт Далай-ламы в США. Важно понимать, что те, с кем они работают, — это люди, которые имеют многолетний опыт медитативной практики, а не те, кто после нескольких тренировок почувствовал измененное состояние. — О каком эксперименте вы давно мечтаете? — Меня очень интересует работа человеческого мозга, когда он находится на пределах возможного. И в искусстве, и в науке случаются действительно волшебные вещи, когда художник или ученый пытается решить неразрешимую задачу, ставит цель, которая находится выше его сил, и преодолевает самого себя. В этот момент в мозге начинают происходить действия, которые могут очень сильно отличаться от обычных процессов, модулируемых нами в ходе наших обычных психологических экспериментов, которые не изменяют и не трансформируют личность испытуемого. Мне бы очень хотелось иметь возможность работать с такими выдающимися художниками, как Марина Абрамович, или, например, специалистами в области медитативной практики. — Вы разделяете идею Ричарда Докинза о том, что мы всего лишь машины, управляемые генами? Верите ли вы в свободу воли? — Нет, я считаю что Докинз в этом вопросе ведет себя как классический британский аналитик-механицист. Его можно сравнить со многими представителями англо-сакнсонской традиции — например, со знаменитым исследователем мозга Чарльзом Шеррингтоном. Они разлагают на компоненты все вокруг и видят во всем только механические процессы и машины. В конце жизни, что интересно, они, почему-то, все-таки приходят к мистицизму. — Для вас душа и психика — это одно и то же? — По-гречески это одно и то же. Но в разных культурах это понятие имеет разное наполнение. Например, в российской науке психика — это понятие, которое скорее соединяется с термином разум — mind. Проблема mind and body, которая очень часто встречается в англоязычной литературе, по-русски звучит как «психика и мозг». То есть элемент души здесь исчезает. Мне кажется, что это этимологические проблемы, которые постепенно уйдут по мере того, как мы начнем понимать суть происходящих процессов. Не важно, как человечество назвало некоторые явления и процессы. В этом отношении я не сторонник распространенной научной практики начинать всегда с определений. Определения можно придумать, и раньше времени это делать не надо. — Во время вашей дискуссии у меня сложилось такое впечатление, что вы говорите не о науке, а о чем-то не поддающемся строгому анализу, о метафизике. Чувствовалась определенная неуверенность — ваша и ваших коллег. Вы верите в то, что мы когда-нибудь научимся внятно разговаривать о мозге и сознании? — Мне кажется, да. То, что человечество сейчас переживает, — это уникальный момент в большой исторической перспективе. Наука, до сих пор изучавшая мир вокруг нас и отчасти наш собственный организм, перешла к изучению того, кто есть мы со всем нашим внутренним миром. Мое убеждение, что изучение мозга сейчас входит в ту фазу, когда оно трансформирует огромное количество гуманитарных проблем и дисциплин: социологию, политику, экономику, исследования творчества, понимание того, что такое искусство. Так же, как в XX веке молекулярная биология дала новый язык и изменила огромное количество областей, не прямым образом прописанных в ней: эволюционная биология, медицина, онкология, иммунология, микробиология. Три философских теории сознания: Дуализм Основателем данной теории является Рене Декарт, который утверждал, что человек является мыслящей субстанцией, способной усомниться в существовании всего, кроме своего собственного сознания. Эмерджентная теория Теория о том, что хотя сознание и является свойством некоторого физического объекта (обычно мозга), оно, тем не менее, не сводится к физическим состояниям последнего и является особой нередуцируемой сущностью. Двухаспектная теория Теория о том, что психическое и физическое суть два свойства некоторой лежащей в основе вещей реальности, которая не является ни психической, ни физической. Ведь все эти гуманитарные проблемы являются продуктом деятельности человеческого мозга. Мы создаем искусство — работает мозг, другие воспринимают это искусство — работает мозг. И мозг становится, благодаря исследованиям в нейронауке, открытым для понимания этих процессов. Конечно, это сложный процесс — возможно, настолько же сложный, как переход от классической, механистической физики к квантовой физике в начале XX века. Это была эпоха бури и натиска, поиска, как вы правильно говорите, нового языка. Очень сложного языка в том смысле, что, описывая физические процессы на квантовом уровне, как считал Бор, мы описываем не саму реальность, а то, каким образом мы воспринимаем эту реальность. Это очень сложный процесс, в котором реальность взаимодействует с человеческим восприятием. Действительно, при помощи языка очень сложно описывать такие тонкие процессы, как акты мышления или творчества, ведь он предусмотрен для совершенно других целей — коммуникации. Но, возможно, искусство — как раз есть тот инструмент, который поможет нам это сделать. Неслучайно Бор, который боролся с классической моделью атома и понимал ее ограниченность, обращал такое внимание на искусство. Например, он был очень воодушевлен и уделял много времени произведениям кубизма, интерпретировал эти работы, потому что в них находил некую метафору для описания того, что невозможно передать обычным человеческим языком. Описание не простой, линейной и имеющую непрерывность реальности, а той реальности, у которой все грани разломаны и искривлены. Может быть, для понимания человеческой души и человеческой природы язык искусства является таким комплиментарным языком. Мы должны быть скромны: неизвестно, сколько сот лет продлится процесс познания самих себя. Это может происходить так же долго, как в математике, в которой ученые бьются столетиями, чтобы доказать те или иные теоремы. Мы только в начале пути — но я уверен, что мы уже вступили на этот путь. theoryandpractice Лекции Константина Анохина: "Коды мозга" — о новейших исследованиях, демонстрирующих возможность регистрации мыслительных процессов в мозге человека и животных. «Вспомнить все» — о вопросах, исследуемых в Лаборатории нейробиологии памяти.
read more...

Свобода воли и нейроэтикa

Мы публикуем лекцию Татьяны Черниговской — российского нейролингвиста и экспериментального психолога, доктора филологии и биологии, члена-корреспондента Норвежской академии наук. Лекция прошла в Геологическом музее им. В. И. Вернадского в рамках лекционного цикла, запущенного проектом «Сноб» и коммуникационной группой Aegis Media в 2012 году в рамках дискуссионного клуба «Интеллектуальный базар» Клод Леви-Стросс написал, что XXI век будет веком гуманитарной мысли или его не будет вообще. Я — лингвист, нейрофизиолог и психолог, ну, а если более широко взять, то все это теперь называется «когнитивная наука». Так вот, с позиций этой когнитивной науки я хочу сказать: мы все привыкли слышать, что следующий век будет веком физики, теперь вот — веком нейробиологии... Но не будет вообще ничего, если мы все не очнемся и не осознаем, куда мы попали. А попали мы в цивилизационный слом, и это совершенно очевидно. Мы попали в ситуацию, когда разруха в головах настолько перекрыла все остальное, что является вообще главным фактором, определяющим наше существование. Встает уже вопрос о том, что переигрывает: природа, т. е. Nature (гены), или опыт, Nurture (воспитание и окружение). Наше знание о мозге, о том, что он собственно делает, как он порождает сознание, крайне важно сейчас, на этом сломе. Мозг нужно попытаться узнать, потому что именно он обеспечивает наше представление о мире, у нас нет никаких других способов что-нибудь про мир узнать, кроме как с помощью мозга. На что такие знания могли бы и должны были бы влиять? Точно на то, например, каким образом должно быть организовано образование. Мы должны понять, как научить людей извлекать информацию из внешнего мира. Этой информации теперь такое количество, что на самом деле почти что все равно, есть она или нет. Каждый день несметные тонны разных данных. Их не только невозможно осмыслить, их невозможно даже хранить. Собственно говоря, даже непонятно, зачем хранить, если мы не можем это осмыслить, переварить. Как учить людей учиться? Мы понимаем, что невозможно прочесть все статьи, которые выходят даже по твоей узкой специальности, а узкая область сейчас вообще никому не нужна: нужны комбинированные, конвергентные знания. Мы не можем держать детей в школе восемнадцать или двадцать лет, количество знаний растет стремительно, понимание растет гораздо, несопоставимо медленнее. Значит, мы должны что-то делать с программой образования. Не можем же мы встать на нечестную позицию «сокрытия» знаний от молодых людей, то есть остановиться, например, на Ньютоне, как будто ничего не было больше, хотя с тех пор столько всего произошло, мир оказался квантовым, и это все изменило… Встает вопрос о том, что нужна какая-то другая образовательная стратегия, принципы другие. Как научить людей правильно классифицировать и упаковывать информацию, как мобилизовывать свое внимание, организовывать память... Наше знание о мозге заставляет подумать, что происходит с психическим здоровьем людей. Я должна вам сказать ответственно, что наблюдается рост психоневрологических заболеваний у человечества. Они вот-вот выйдут на первое место, которое всегда занимали кардио- и онкологические болезни, то есть мы можем оказаться в ситуации, когда большая часть населения станет психически неадекватной. Поэтому необходима ранняя идентификация такого рода опасностей. Знания о функциях мозга важны не только для здравоохранения, они важны вообще для обеспечения жизни общества, потому что, скажем, операторы, диспетчеры, люди, которые самолетами управляют, которые атомными станциями управляют, военные должны иметь здоровый мозг. На что еще влияют наши знания? На структуру и организацию самого общества. Принципы функционирования сложных систем вообще, как в природе, так и в социуме, отдельная, очень важная тема. Совершенно понятно, что образование распадается на общее и элитарное. Как должны готовиться элиты, чтобы быть не глянцевыми, а формировать реальных интеллектуальных и социальных лидеров, сознающих свою ответственность? Ну и наконец, я подхожу к самому опасному. Очень «модной» последнее время в мире становится такая постановка вопроса: это сделал не я, это сделал мой мозг. Мы сейчас обладаем эмпирическими знаниями, которые свидетельствуют, что большое количество наших действий и вариантов поведения обусловлены мозгом как таковым. Это очень опасная история! В конце концов и правда человек не виноват, что он родился с таким мозгом, что он родился с такой генетикой, но тогда несет ли он ответственность за то, что происходит, или нет? Это не простой вопрос, когда речь идет не о грубой патологии или о неочевидных девиациях. Пройдет очень короткое время, и теоретически и даже практически возможной станет ситуация, когда нейронауки смогут сказать, что у такого-то человека мозг потенциального преступника. Тема эта не новая, как всем известно, но возможности нейронауки несопоставимо более мощные. Что дальше с этим делать? Во всех приличных цивилизациях есть презумпция невиновности. Мы не можем изолировать человека, который еще ничего не сделал преступного, а возможно, и не сделает. С другой стороны, и ждать, пока он это сделает, страшно. Это очень трудный вопрос. Значит, встает вопрос о формировании нейроюриспруденции, нейроэтики. Ведь нейроэкономика уже признана, была получена Нобелевская премия Канеманом несколько лет назад, он описывал Нomo Еconomicus. Показаны зоны в мозгу, которые действуют, когда вы принимаете то или иное решение, короче говоря, у всего этого есть мозговой субстрат. Как есть он и у социального поведения, правильного и неправильного. Мозг чуть ли не живет своей жизнью, и мне лично это не нравится! Речь, конечно, не идет об эсхатологических решениях серьезного масштаба, а о довольно простых задачах, но это принятие решения. Некоторые исследователи пишут: наши осознаваемые мысли порождают действие, подчиняющееся, таким образом, свободной воле. Это мнение ошибочно, и верить в это — все равно что действительно считать, что кролик так и сидит до нужного момента в цилиндре фокусника. Я не хочу сказать, что придерживаюсь такой же идеи. Но мы не можем отмахнуться от этих данных. Как изменится наш мир и как изменимся мы сами? Никуда не денешься, появляются роботы с более сильным, чем у нас, интеллектом... Компьютеры обогнали нас по скоростям. Но дело ведь не в этом, все равно мы пока еще не видели компьютера, который был бы Моцартом или Шекспиром. Когда идет речь о переборе триллионов операций в секунду, то понятно, что теперь это уже не наше временное пространство. Но человеческий мозг устроен иначе. Все это не так страшно, пока не появились роботы, у которых будут цели, планы, эмоции, эгоизм. Срастание людей с компьютерами — бесспорная вещь: чипы, искусственные органы — это уже есть и будет нарастать. Значит, встанет вопрос, что во мне моего, то есть где я «заканчиваюсь», так сказать? Наконец, есть «ящик Пандоры», в который мы, извините за каламбур, играем, — это развитие персональной геномики. Огромными темпами идет развитие этой науки, и это замечательно; описание личного генома скоро будет стоить совсем недорого, и каждый сможет его получить. Но не надо забывать, что те же отверточки, которые вам покажут, что в данном геноме есть опасность болезни Альцгеймера или болезни Паркинсона, или онкологических заболеваний (и это замечательное достижение), подкручивают и другие гаечки. И это реальная опасность. Например, хотите ли вы, чтобы ваш персональный генетический портрет стал достоянием кого бы то ни было? И удастся ли нам это удержать? Если генетический портрет выходит наружу, то вас, например, не берут на такую-то работу; страховые компании говорят: «Пожалуй, не будем вас страховать»; и так далее, этот список можно продолжить, он довольно простой. Поэтому опасения такого сорта — это серьезно. Проблемы, с которыми мы сталкиваемся, сводятся, помимо того, что я уже сказала, к следующему. Во-первых, общество не осознало себя единой семьей, которая живет в общем доме с ограниченными ресурсами и нарастающими угрозами. Никаких границ между государствами в этом смысле нет, а мы живем, как безумцы, как будто у нас есть запасная планета. Во-вторых, общество во всех странах, принимая решение, мало учитывает уже полученные наукой знания. Это как бы две разные сферы. Одни играют в свой «бисер», что-то такое делают, а другие на это не смотрят, как будто этого нет. Ну и закончу я вот чем: опасность того, что может вытворить технологическое и бездуховное общество, в котором мы теперь живем на этой планете, велика. Остановить науку невозможно, это никогда никому не удавалось, но стоит помнить, что, чем глубже мы погружаемся в океан знаний о мире, тем опаснее становится это путешествие и тем больше ответственность за звездное небо над головой и за нравственный закон внутри нас. snob
read more...

Наше подсознание — это центральный вопрос в нейронауке

Профессор Университета Рутгерс и собственной лаборатории в Университете Нью-Йорка Юрий Бужаки занимается поиском «нейронального синтакса» — различных типов активности нейронов, с помощью которых мозг перерабатывает, передает и хранит информацию. После симпозиума Brainstorms, организованного центром Laboratoria Art&Science Space, «Теории и практики» поговорили с ученым о том, как бессознательное влияет на работу мозга, можно ли стимулировать озарение и причем здесь подкорковые нейротрансмиттеры. — У вас как ученого не было никакого противоречия участвовать в симпозиуме, центральной темой которого является духовность и духовный опыт конкретного художника? Еще 20-30 лет назад ученые не воспринимали йогу, медитацию и вообще все эти эзотерические вещи как возможный объект для исследования. Изменилась ли эта ситуация сейчас? — Нейронауки занимаются изучением мозга. Мозг имеет два основных потока входных и выходных данных — рациональный и эмоциональный. Они неотделимы друг от друга. Вы правы, какое-то время упор действительно делался на рациональное в человеке, вытесняя эмоциональное, оставляя его в тени. Но никто всерьез никогда не думал, что мы сможем познать некий рациональный аппарат, не понимая остального. Я не хочу никого обвинять, но действительно, какое-то время теоретики искусственного интеллекта считали, что мозг — это вычислительная машина и ничего более. Сегодня мы знаем, что рациональная часть нашего мозга подвержена влиянию нерациональной части.Профессор Университета Рутгерс и собственной лаборатории в Университете Нью-Йорка Юрий Бужаки занимается поиском «нейронального синтакса» — различных типов активности нейронов, с помощью которых мозг перерабатывает, передает и хранит информацию. После симпозиума Brainstorms, организованного центром Laboratoria Art&Science Space, «Теории и практики» поговорили с ученым о том, как бессознательное влияет на работу мозга, можно ли стимулировать озарение и причем здесь подкорковые нейротрансмиттеры. — То есть вам кажется устаревшей метафора разума как машины, которую использовал Алан Тьюринг? — Алан Тьюринг внес большой вклад в наше понимание мозга и мышления, но сегодня все исследователи нейронауки уже давно оставили этот подход. — Как это понимание важности эмоций отражается на развитии нейронаук? — Сейчас мы пытаемся понять, как наш мозг генерирует действия и как эти действия меняют мозг, когда посылают данные после своего завершения. Когда вы смотрите захватывающее кино, у вас учащается сердцебиение, меняется дыхание. Рациональное легко может быть выключено подкорковыми нейротрансмиттерами. Есть некий «обычный мир», который мы осознаем, но еще есть подсознание, которое тоже является частью нашего мира. Мы не знаем, что там происходит, и оно может легко включаться и влиять на наши решения и поступки. Многие вещи мы делаем очень быстро, и рациональная часть мозга не поспевает за нами. Предположим, я давно вас знаю, и вы являетесь моим соперником. И вот вы сообщаете мне, что получили фантастическую премию размером миллион долларов. Я вас поздравлю и пожму руку, но если бы существовала очень быстрая камера, которая могла бы анализировать мимику лица и движения глаз, то она бы засекла, что в первую миллисекунду мое тело говорило: «Я тебя ненавижу». В первое мгновение я бы испытал зависть. Сегодня мы распознаем такие вещи и механизмы, которые за ними стоят. Почему одни люди легко общаются с окружающими, а другие испытывают трудности? Когда кто-то настроен агрессивно, другие это распознают. Мозг ищет информацию вокруг и распознает ее, и это влияет на ответную реакцию. Мы рассматриваем мозг не как пассивного реципиента, а как машину, которая активна по отношению к входным данным. Вся эта информация поступает в мозг, и затем миндалевидное тело как-либо на нее реагирует, рождая определенные эмоции. Миндалевидное тело не только отвечает за формирование эмоций, но и дает команды нашим глазам искать информацию во внешнем мире, которая может играть какую-то роль для нашей эмоциональной реакции (страх, агрессия в глазах другого человека и т.д.). 20-30 лет назад это было на периферии нейронаучных исследований, сегодня эти вопросы являются центральными для лучших исследовательских групп. Поэтому все эти вопросы о внетелесном опыте мы также изучаем, так как нам хочется понять, что происходит в момент переживания этого внетелесного опыта в мозге субъекта. — А как объяснить с научной точки зрения перформанс Марины Абрамович The Artist Is Present, когда зрители сидели напротив нее, смотрели ей в глаза, и некоторые после перформанса начинали плакать, впадали в депрессию или же наоборот испытывали сильные положительные эмоции. Ведь именно эта реакция зрителей послужила первоначальным импульсом для научного изучения ее художественных акций. — Когда ты идешь на такой перформанс, ты приходишь туда с большими ожиданиями и уже находишься в определенном настроении. В определенном смысле зритель, идущий на такой перформанс, проявляет некоторую степень конформизма — ведь он хочет испытать эти переживания. Легко загипнотизировать человека, желающего быть загипнотизированным. Люди, которые хотят расслабить свои мозги, занимаются йогой, и им это помогает. Если искать помощи и верить, что твои действия помогут, то все сработает. Это не выйдет с людьми, сопротивляющимися этому опыту — такими как я. Никто не сможет меня загипнотизировать, потому что у меня принципиально другое мировоззрение. Мой мир построен на любознательности и вопрошании, я ставлю все под сомнение, все испытываю. А те, кто плакал после часа смотрения на Марину, плакали не из-за воздействия художника, а из-за воздействия на самих себя. Они искали коммуникации с кем-нибудь и находили ее: был еще один человек, сидящий напротив. И это был человек, с отличными от их собственных эмоциями и реакциями, и именно эта рефлексия самого себя в присутствии другого, движение туда и обратно, высвободило их собственные эмоции. Если бы напротив них сидел компьютер, рациональная машина, всего бы этого не было. — Есть ли какие-то исследования мозговой активности при восприятии искусства? И при различных типах восприятия в целом, ведь мозг работает по-разному, воспринимая текст, звуки, видео или перформанс. — Таких исследований сейчас тысячи. Уже какое-то время в нейронауках используются различные методики, позволяющие увидеть структуру и функционирование мозга — это называется нейровизуализация. Многие исследовательские группы ищут ответы именно на поставленные вами вопросы о различиях работы мозга при восприятии разного типа информации. Предположим, мы проводим эксперимент. Человек читает или произносит буквы, но я не знаю какие. Посмотрев на визуализацию его мозговой активности, я могу сказать, какие буквы были произнесены или прочитаны. Если бы сейчас к вам были бы подключены приборы, и я бы видел визуализацию работы вашего мозга, то можно было бы сказать, какие части нашего разговора вы запомните. Два года назад мы опубликовали результаты нашего исследования в журнале Science, где показали, что опираясь на анализ записей активности групп нейронов, мы можем сказать, в каком направлении пойдет животное, за 15-20 секунд до того, как ему придется выбрать поворот. Мозг не является какой-то единообразной постоянной структурой, у него есть свои ритмы, которые позволяют нам сказать, когда мозг активен, а когда нет. Я мог бы предположить, что часть этого разговора просто исчезнет из вашей памяти, потому что мозг был в том состоянии, когда у него снижена способность к восприятии информации. Более того, опираясь на информацию о ваших мозговых ритмах, я бы смог сказать, какие части разговора вы запомните. — Расскажите о последних достижениях нейронаук в понимании творческого процесса, момента придумывания чего-то, озарения. Можем ли мы стимулировать или искусствено вызывать состояние мозга, предшествующее акту творения? — Чтобы ответить на этот вопрос, придется поговорить о духовном как о мировоззрении — когда люди ставят духовное в центр и соотносят свою жизнь и функционирование в социуме с ним. Я могу это принять, это просто особая форма мировоззрения, но если мы говорим о духовном опыте в смысле эзотерики, то от этого я себя отделяю. Если та же Марина Абрамович думает, что она соединена со всем остальным миром, и испытывает некое чувство единства с космическим разумом — это ок. Меня как ученого интересует, что происходит в этот момент в мозге. Состояние пустоты происходит в фазе медленного сна: в этот момент никакого сознательного опыта не происходит, и элементы нашего сознания могут соединяться так, как не могут во время осознанного процесса мышления. Если между этими элементами возникают сильные связи, то когда мы проснемся, в нашем сознании может быть некая мысль, решение проблемы. Только человек обладает способностью придумывать — так называемой креативностью, потому что придумать что-то можно только, если у тебя есть память. Животные не помнят опыта, который у них был. Без без памяти об имеющимся опыте не могут возникать никакие связи между элементами сознания. Сегодня в наших лабораториях мы проводим опыты по электростимуляции мозга с целью усилить свойства памяти. — Что является главным в ваших исследованиях сегодня? — Самая захватывающая вещь, над которой мы трудимся в лаборатории последние несколько лет, это вопрос о том, как возможно, что без каких-либо новых поступлений информации из внешнего мира, мы можем сидеть тут с вами и часами разговаривать. Что происходит в моем мозге такое, что позволяет переходить от одной частной линии разговора к бесконечному множеству новых линий? Как в этот момент ведут себя нейроны? Вот основной вопрос, стоящий передо мной. Мы начинаем с небольшого зерна, из которого далее рождается модель, за ней возникает следующая модель и так далее. Как мозг генерирует эти модели, как нам их изучать, посчитать и отделить друг от друга? Я уже сказал, что пару лет назад нам удалось отделить два опыта. Среди всего множества нейронов мы смогли разделить две группы, и понять, что животное помнит, что оно пришло справа, и как оно будет возвращаться. Мы смогли прочесть ее мозг, опираясь на группы нейронов. Но здесь мы смогли отделить друг от друга всего две модели. А как насчет 55 000 разных опытов, которые переживает среднестатистический человек? Как нам распознать эти модели, какие инструменты использовать, чтобы отделить их друг от друга и соотнести их с полученным человеком опытом? Если мы сможем их распознать и отделить друг от друга, то получится понять, как работает память. Кроме того, мы пытаемся внедрить в мозг искусственные модели. Предположим, животное находится в коробке, а мы внедряем в его мозг модель, которая говорит ему, что оно находится в другом месте. Модели состоят из группы нейронов, которые коммуницируют друг с другом через потенциалы действий. А потенциалы мы можем генерировать с помощью направленного воздействия света на нейроны. Благодаря оптогенетике, мы можем внедрить в каждый нейрон чувствительный к свету канал, и воздействуя светом на каждый отдельный нейрон, создавать такие модели.

Понятие инсайта — внезапного озарения или единственно верной догадки — давно исследуется учеными как определенный вид мозговой активности. Для иллюстрации такого прозрения часто используется The Nine Dot Problem — тест, который 90% испытуемых решают при помощи инсайта. theoryandpractice
read more...

Должен родиться гений, который скажет: все неправильно!

Мозг - самое сложное из всего, что мы знаем. Более того, не очень даже понятно, кто кому принадлежит: мозг нам или мы - ему. Последнее время пошла такая чуть ли не мода - но еще не в России, а на Западе - отделять себя от мозга. Говорить: это все не я, это он вытворяет. То есть как бы разрушилась идентификация себя с мозгом, теперь вроде бы не считается, что это одно и то же: мол, личность как бы отдельно, а мозг отдельно. И в этом, к сожалению, что-то есть. Не случайно последнее время опять начал обсуждаться вопрос о свободе воли: существует она или нет. Выясняется, что у нас довольно много всего запрограммировано, т.е. у человека есть не только hardware, физическая составляющая, но и software, некий аналог программного обеспечения. И мозг слишком много решает сам, иногда (меня особенно пугает это "иногда") сообщает нам не только о том, что мы делаем, но и дополнительно посылает сигнал, что мы это делаем добровольно. Такая подлость. А если без шуток, то нельзя не вспомнить Мамардашвили и Пятигорского, которые предлагали отрицательно разобраться с темой субъекта и объекта. То есть вообще вывести это разделение из рассмотрения, ведь границы между субъектом и объектом непонятны, и поэтому, мол, бесполезно разговаривать. Субъект, он одновременно и объект. Это история, восходящая к началам квантовой механики, когда, как известно, оказалось, что наблюдатель является членом научной парадигмы. То есть ученый перестал быть зрителем в зале, который наблюдает, что там объективно происходит на сцене. Он, к сожалению, и сам находится на сцене. В тот момент, когда он со сцены уходит, мы не знаем, что на сцене происходит. То есть это все на тему этого шредингеровского кота, который то ли есть, то ли нет, то ли жив, то ли мертв. Мы просто всегда утешались тем, что это релевантно лишь для микромира, а в нашем большом миру такого не водится. Кажется, такого утешения больше нет. Подробнее: http://kommersant.ru/doc/1634149 Важная вещь, которая нас всех, вообще всех ученых, смущает, это то, что носит название qualia или first person experience - то бишь личное: горячее нечто или не горячее объективно - это измерит прибор, а вот то, что оно для меня горячее, сладкое, вкусное - это все личный опыт, который носит название qualia. Вот с этим неприятно. Потому что мое qualia с вашим qualia ну никаким образом нет способа сопоставить. От того, что мы скажем: у этого такая-то температура или такой-то цвет, выберем какие-то объективные критерии, длину волны, прочие такие штуки, - от этого ситуация легче не станет. Потому что ни я к вам вовнутрь не могу залезть, в смысле сенсорном, ни вы ко мне. А уж тем более мы не можем залезть ни в каких животных, и мы понятия не имеем, есть ли у них вообще такая вещь, как qualia. И когда мы начинаем говорить о вещах такого уровня, то встает вопрос о сознании. А что это такое - никто не знает. И если, предположим, фея приходит и говорит: все для тебя сделаю, скажи только, чего хочешь. И я ей говорю: вот, хочу изучать сознание с помощью техники, которая у меня и так есть, уже купила, она стоит, но чтобы я это сознание могла поймать в мозгу. Она мне говорит: все исполню, только скажи, что ты хочешь там увидеть, чтобы ты после этого сказала, что это сознание и есть. Тут все заканчивается. Потому что не за что ухватить. Понимаете, я на любое проявление могу сказать: а это у вас память была, а это у вас ассоциации были, а это у вас внимание было. А вы мне скажете: а сознание-то где? Я скажу: понятия не имею, я даже вообще не знаю, есть оно или нет. Ведь даже на вербальном уровне непонятно, что это такое. Если мы начнем слово "сознание" переводить на другие языки, что полезно, то мы столкнемся с тем, что неизвестно, какой вариант перевода выбрать. "Сознание" можно перевести как consciousness, это будет одна история, как reflexivity - это другая, как mind - третья. И так далее. Скажем, если мы начнем противопоставлять сознание и подсознание, это один сюжет. Другой - противопоставлять тому состоянию, что под наркозом, или во сне. Это я к тому, что это подозрительное явление попадает в несколько оппозиций. А ведь по традиции сознание - это главное, что нас отличает от всех других существ. И никто не знает, что это такое. Вот за что ни схватишься, оно начинает рассыпаться. Это просто мы вошли в такой период, я бы сказала, парадигматического какого-то перелома. То есть вообще представление об объективности, о научных принципах - оно как-то начинает разъезжаться. Это происходит уже некоторое количество лет. Но нарастает. Ну вот, скажем, принципы, которые в науке всегда считались одними из главных: повторяемость эксперимента и статистическая значимость. Вот идем в мозг, да. Какая повторяемость, к чертовой матери? Вот вы меня сегодня засовываете в томограф. И я, заметим, честно себя веду. А это не факт: я могу и врать. Я делаю то задание, которое меня просят, ментальное, или, наоборот, не делаю, - проверить невозможно. Но, предположим, я честная девушка и веду себя как положено. И выполняю что-нибудь, не знаю, спрягаю там какие-нибудь глаголы. А вам же нужна статистика, значит, вы меня просите: вы еще придите в среду и в пятницу. А к среде я уже нашла алгоритм, как мне это делать лучше. Или, там, короче, или не так занудно - неважно. Это значит, что в следующий раз, когда я тоже как честная девушка себя буду вести, и все то же самое вы будете фиксировать, я буду делать другую работу. И скажем, когда вы будете смотреть на мою мозговую картинку в понедельник и в среду, вы будете видеть разные изображения. Хотя я себя веду честно, только я нашла short cut, короткую дорогу, так сказать, я нашла более экономное решение. А если вы меня будете тридцать раз спрашивать, я ваше задание наизусть выучу и в это время буду думать о своем. Хорошо, решаете вы, тогда мы соберем нужную статистику другим способом, а именно: будем проверять, к примеру, 38 человек. Среди этих 38 будут 5 академиков, 8 алкоголиков, 2 академика совпадут с 2 алкоголиками, будут 3 безумных тетки... Никаких статистически достоверных данных вы не получите, нет двух мозгов одинаковых! Значит, повторяемость мы не можем обеспечить. И статистику не можем. Поэтому все больше серьезных ученых открыто говорят о том, что надо изучать отдельные случаи, case studies. Очень трудно порой даже задание корректно поставить, не говоря уж о том, чтобы получить информацию, которая бы однозначно трактовалась. Недавно, вот прямо конкретный случай - у нас с Институтом мозга совместная исследовательская работа идет уже много лет, и сейчас вроде бы получились результаты. И что? Просто нет единой интерпретации. Я на них смотрю и понимаю, что проинтерпретировать не могу. Потому что я говорю: скажите, пожалуйста, а почему здесь играет слуховая зона коры, учитывая, что задание предъявлялось зрительно? Они мне, - а все специалисты, там невежд нету в компании, которая это обсуждала, - они говорят: ну, он, наверное, произносит это внутренне, и вот у него... Ну, знаете, так можно трактовать все, что хочешь. Я говорю: а эта зона почему работает? - А, наверное, это на всякий случай, как бы, ну, такая сторожевая зона, там сторож стоит, который отсматривает, все ли в порядке. В общем, я к чему это говорю? К тому, что существует возможность трактовки одного и того же не только с разных научных позиций, но и я сама могу на это с этого боку поглядеть, а могу и с другого. Такая вот объективная необъективность ситуации. Парадоксальным образом с нарастанием мощности техники ситуация у нас ухудшается. У нас переизбыток информации. Мы не знаем, что с этим делать. Ну, хорошо, вот представим себе, что мне дарят прибор, с помощью которого я могу увидеть каждый нейрон. А что мне делать с этой информацией? Их 150 миллиардов. На кой черт мне нужна информация о каждом нейроне? Что я с ней буду делать? То есть получается, что чем более мощный прибор, тем мне же хуже. Потому что, когда там 100 лет назад работали с пациентами, обследовали пациентов, у которых повреждена такая-то зона мозга, это была более-менее ясная ситуация: вот этот кусок вынули, и у него пропали глаголы. А теперь вот этот кусок вынули, и вот у него дискурс не получается. Был такой гениальный невролог и мыслитель - Хьюлиус Джексон. Он работал в конце XIX века - в самом начале XX-го. Его идея сводилась к следующему: не нужно отождествлять утрату какой-то функции в мозгу, что мы наблюдаем в клинике, с тем, что эта часть мозга заведует этим делом. И клинические данные по всему миру, к сожалению, каждый день дают миллионы примеров того, что это правда. Нужно моделировать понимание, это же главная функция интеллекта - что "я понял". А вот что значит "я понял"? Нет для этого никакого алгоритма. Из того, что человек себя ведет адекватно, не следует, что он понял. Об этом много пишут. Скажем, Роджер Пенроуз об этом прямо пишет, что моделировать человеческий интеллект никогда не получится, потому что не все в мозгу вычисления. И когда речь идет о когнитивных процессах высокого уровня, то встает вопрос о понимании, а значит, об алгоритмах понимания. И мы про это ничего не знаем. Если резюмировать все сказанное, то оно сводится к тому, что мы явно зашли в какой-то парадигмальный, я бы даже сказала, философский тупик. Есть горы знаний, они каждый день валят десятками тонн. Прочесть нельзя, не то, что осмыслить. И что толку? Куда и как втянуть эти знания? Исследования становятся все более дорогими, приборы стоят десятки миллионов долларов. То есть это дорогое дело. Но как справиться с этой информацией? Ведь если увидеть каждый нейрон, так от этого вообще пулю в лоб себе пускать надо, что с этим делать-то? Я не предлагаю всем бросить этим заниматься. Вот, например, мой друг, замечательный ученый Константин Анохин, он совершенно уверен в том, что, к примеру, чтение мыслей - это прямо вот-вот. Я же, хоть вы меня на дыбу вешайте, никогда не поверю в то, что это вообще возможно. Это не вопрос нарастания знаний, я считаю, что это в принципе невозможно. Примерно по той же причине, почему мое "горячо" или "тепло" отличается от чужого "горячо" или "тепло". Потому что это вот эти qualia, это то, что носит название "субъективная реальность", которая не переносится на другой субъект. Анохин же считает, что это вопрос продвижения по естественнонаучной дороге, что мы просто знаем сейчас недостаточно, узнаем больше и прочтем. Я считаю, что мы не прочтем. Потому что это семиотическая история, кроме всего прочего, и я не понимаю, каким образом я могу декодировать такого рода код, даже теоретически. Мы не знаем того языка, что внутри. Ведь даже с нормальной речью, которую мы понимаем, смотрите, сколько этих communication gaps, и мы лишь условно договариваемся, с большими оговорками. При общем языке. А тут-то какой язык, вот как я могу... Понимаете, вот сейчас мы можем только сказать, что в данный момент человек вспоминает музыку. Или в данный момент человек, возможно, считает. Пафос моего вопля пессимистического сводится к тому, что мы не можем сказать, что он считает и что он думает. Содержание не вынимается. Мы можем определить, что сейчас нечто происходит вот в этом поле, в поле математики или в поле слушания музыки, или в поле отрицательных эмоций - то есть задать некое облако. Вот это дело чуть ли не настоящего, уж во всяком случае, ближайшего будущего - самые общие облака такие. Мозг ребенка отличается от мозга взрослого тем, что он строится довольно долго. Это динамическая ситуация. Это не значит, что у взрослых она статическая, потому что, изучая что угодно новое, человек достраивает себе нейронную сеть. Но у ребенка, к тому же, еще не все созрело. Поэтому в шесть лет его мозг - это одно, в шесть с половиной - другое, в шесть и три четверти - третье, и т.д. Наиболее серьезные и высокого ранга отделы вообще в 20 лет еще не созрели, и позже. У младенца мозг потребляет 50% всей энергии организма, а у нас, у взрослых - 25%. Но младенческому мозгу же нужно страшную вещь сделать: ему надо сориентироваться на этой планете, понять основные концепции, что есть начала и концы, что если будешь падать, то упадешь. Существует понятие critical age, или critical period, критический возраст. Это связано с другим понятием, а именно - с пластичностью мозга. Мозг чем моложе, тем пластичней. Это значит, что он способен к обучению. А это значит, что он способен к образованию новых нервных связей, т.е. выстраивает сеть. Что значит "обучиться"? Вот, предположим, я учу ребенка и говорю: вот это называется "вилка". Что в это время происходит? Ребенок смотрит на эту вилку, и ее портрет оказывается у него в задних отделах мозга, где зрительные образы располагаются. Я ему говорю: ты запомни, это "вилка" называется. Из этого следует, что у него портрет этой вилки должен соединиться физически, физико-химически с вот тем местом, где будет слово "вилка". Когда я на следующий день приду, положу перед ним много разных объектов и спрошу: где вилка?, - он должен будет восстановить эту дорогу. Чтобы не заросла народная тропа между портретом вилки и словом "вилка", нужно либо иметь хорошую память, то есть родиться удачно, либо долго по этой тропинке ходить. Скажем, как с нами происходит, когда мы начинаем уже в более взрослом возрасте учить иностранные языки. По многу раз учить надо. Если только не повезло и ты не хватаешь с первого раза. То есть это в физическом смысле прорубание дорожки между этим и тем. Так вот это прорубливание дорожки происходит максимально эффективно в молодом возрасте, когда мозг для того специально и предназначен, чтобы все выучивать. И сам себя строить. Мозг же физически сам выстраивается. Он не только растет, как ему говорит генетика, он выстраивается так или иначе в зависимости от того, куда он попал. Из того, что что-то в мозгу не работает, поскольку, скажем, ранение произошло, не следует, что оно за это и отвечает. Знаете, там все за все отвечает - там сложнейшая сеть. Там одновременно специализация, в смысле разделения труда, и есть, и нет. Вот такой сложный объект. Ну, вот пример, который я часто привожу студентам: если зоны Брока и Вернике не работают, то у человека речи нет. Все понятно - в каждом учебнике написано. Теперь забудем про это на время. А у человека, у ребенка, случилась беда с мозгом, и ему удалили целиком левое полушарие, вместе с Брока и с Вернике - их просто нет физически. Проходит некоторое время, - у кого больше, у кого меньше, - этот ребенок начинает сначала речь понимать, а потом - говорить. Чем он понимает и говорит, если там их нет? Значит, - моя версия такая, метафорическая, - этот мозг, подлый, он на всякий случай всякие ксероксы, слабые, в разные места запихивает. Эти нейроны активизировались, поскольку в мозгу есть такая вещь, как компенсаторная любовь и дружба. То есть дружба между народами и взаимопомощь. И неповрежденные зоны мозга берут на себя функции тех, которые либо вообще утрачены, либо повреждены сильно. Вот так дело обстоит. Конечно, они это делают хуже. Ну, ведь от них и вообще этого не ждал, поэтому лучше хуже. Лучше хуже, чем вообще никак. И это-то опять зависит от пластичности мозга. В некотором смысле (кошмарную вещь скажу), если уж суждено этому человеку вот на такое нарваться, то лучше раньше, пока мозг способен к этому обучению. Самое важное, несмотря на то, что я уже произнесла скептического, это все-таки то, что, во-первых, у нас есть очень мощная техника, которая позволяет неинвазивно, - то есть не резать голову, не ковыряться в ней физически, а здорового человека, не повреждая ничего, не воздействуя ни на что, - отправить в прибор, который покажет, что происходит во время какой-то деятельности. То есть вот приборы, с помощью которых мы можем заглянуть в мозг, они есть. Те, которые делают фотографию, что тоже очень важно, скажем, для медицины, если, упаси Господь, там опухоль какая-нибудь или еще что. То есть они показывают как бы статическое положение дел. А есть функциональное картирование, приборы, которые показывают вам кино. И вы с помощью этого функционального картирования можете сказать, когда человек делает какую-то работу (там часы стоят, естественно, со всех сторон), что в это время в мозгу происходит вот что. То есть это онлайн-глядение в мозг. Второе - что двигаются активно и успешно в направлении того, чтобы соединить несколько методов. Ну, вот, скажем, есть методы, которые очень хороши в смысле разрешения пространственного, то есть чем меньшие окошки мы видим, тем лучше. А есть те, которые очень хороши с точки зрения временных окошек. То есть я быстро, дробно могу это отслеживать. Вот идеал был бы как бы соединить это с тем. Этого если нет сегодня, то будет завтра утром. Это совершенно реальная вещь, и это, конечно, здорово. А вот что не ловится, - и тут должны, мне кажется, аналитические философы выйти на сцену, подумать, как нам быть с этим, - это то, что мы не знаем, что искать. Мы вошли в стадию, когда нужен какой-то парадигмальный прорыв. Должен какой-то гений родиться, который посмотрит на это и скажет: все неправильно. Не то, что делаете, неправильно, а смотрите неправильно. Здесь как бы вообще с другого бока надо смотреть на это. Потому что парадоксальным образом с нарастанием мощности техники ситуация у нас ухудшается. У нас переизбыток информации. И мы не знаем, что с этим делать. Человек, который собирается заниматься исследованием мозга, должен получить мультидисциплинарное образование. Без этого бесполезно приближаться к такой теме, это абсолютно точно. Он должен быть, - неважно, что у него написано в дипломе, - я имею в виду, он должен быть психологом, он должен знать нечто про нейронауки или даже прямо быть оттуда, он, несомненно, должен иметь представление о лингвистике. Не в смысле, что есть существительные и глаголы, а вообще - он должен иметь представление о теории языка, о серьезных вещах про язык. Набор знаний зависит от того, чем этот человек будет заниматься. Вот в последнее время, например, мне самой очень интересно, - если я найду такую возможность, я этим займусь в ближайшее время, - обработка мозгом синтаксиса языка и синтаксиса музыки. Сейчас уже показано, что те же отделы в мозгу, которые обрабатывают языковой синтаксис, обрабатывают сложный - типа Баха - синтаксис музыки. Вот это взаимопроникновение знаний - это именно то, на что нацелен НБИК-центр при Курчатовском институте. Мультидисциплинарное образование, конвергенция науки - не мода, это насущная необходимость. kommersant
read more...

Биологи раскрыли еще один секрет превращения обезьяны в человека

Международная группа биологов описала то, что отличает нас от обезьян на уровне генов. Как и следовало ожидать, дело не столько в генах как таковых, сколько в механизмах регуляции их активности. Полный текст исследования, проведенного специалистами из США, России и Швейцарии представлен в журнале PLoS Biology. Исследователей интересовало не просто то, какие места в нашей ДНК отличаются от генома шимпанзе или орангутанга - ученым было важнее то, как нервные клетки префронтальной коры регулируют активность генов. Потому что именно управление активностью генов играет важнейшую роль в жизни клеток и этот тезис можно подтвердить простым сопоставлением тех же нейронов с, например, клетками костной ткани, остеоцитами. Совершенно разные по внешнему виду и функциям клетки имеют абсолютно одинаковый генотип, они отличаются лишь тем, какие гены работают, экспрессируются, а какие молчат. Если изменение активности генов может превратить один тип клеток в другой, то почему бы не предположить и возможность перестройки мозга обезьяны в мозг человека за счет схожих изменений? О том, что подобное предположение заслуживает серьезного внимания, в последнее время говорят многие специалисты. И новая работа подтверждает - специфика человеческого мозга связана со спецификой механизмов управления генами. Ученым удалось найти сотни участков ДНК, которые уникальны по сравнению с геномом шимпанзе и орангутангов, но которые при этом сами не связаны с кодированием белков. Это участки, которые ответственны за взаимодействие с хромосомным белком, хроматином. ДНК - мы посвятим один абзац изложению вошедших во все современные учебники фактов - не просто плавает в ядре клетке, а окружена молекулами белка. Эти молекулы могут немного меняться химическим путем и после модицикации прилегающие фрагменты ДНК выключаются, расположенные в этом месте гены больше не активны, с них не считывается РНК и клетка не может синтезировать кодируемые выключенными генами белки. Обнаружение специфических участков, которых нет у обезьян и которые при этом связаны с регуляцией работы генов, само по себе было бы достойно упоминания в научной прессе. Но это еще не все. Исследователям удалось продемонстрировать то, что эти ключевые для управления сложной генетической системой фрагменты еще и стянуты друг к другу, невзирая на весьма внушительное расстояние вдоль нити ДНК. То есть в ядре клетки ДНК не просто свернута по принципу "лишь бы влезло, главнее поплотнее", а уложена определенным образом, так, что бы нужные места оказались рядом друг с другом. А еще ученые выяснили, что эволюционный отбор таких фрагментов продолжается, по всей видимости, и в наши дни. По крайней мере, можно уверенно говорить о том, что даже самые ближайшие наши родственники, неандертальцы и "денисовцы" (обнаруженный несколько лет назад на Алтае ранее неизвестный вид Homo) от нас заметно отличались. Значение открытия переооценить сложно - мы переходим от простой схемы "мутации - новые белки - новые функции" к гораздо более сложной. Белки и гены остаются те же, меняются регулирующие активность генов механизмы: ученые уже не пытаются сравнить две последовательности нуклеотидов "в лоб" и выявить "гены превращения обезьяны в человека", а разбираются в том, как и почему поменялась сложнейшая система создания мозга из нескольких эмбриональных клеток. DM
read more...

Mindemanagement или как управлять сознанием для продуктивной работы

Продуктивность — это не тогда, когда ты управляешь своим временем, а тогда, когда ты в состоянии управлять своим сознанием. И ведь правда — выделить на выполнение определенной задачи несколько часов совершенно не проблема. Главная проблема состоит в том, чтобы в это выделенное время сосредоточиться на выполнении именно этого задания. И не просто выполнять его, а делать это быстро и качественно. Но, к сожалению, даже в самой стандартной работе для хорошего соотношения «качество-скорость» необходимо вдохновение. Даже для заполнения таблицы необходимо пнуть себя. О чем-то более сложном и творческом речь даже не идет. Как это сделать? Дэвид Кадави вывел несколько правил, пока писал свою книгу. Возможно, вам это тоже поможет. Итак, как же заставить себя сесть и сделать все, что нужно. И сделать это с удовольствием, быстро и качественно? Для начала нужно задать себе три главных вопроса! Три главных вопроса «Mindemanagement» 1. Какой вид работы мне нужно выполнить прямо сейчас? Есть ли что-то очень важное или я могу выбрать себе задачу по желанию? 2. В каком психическом состоянии я нахожусь в данный момент? В настроении ли я для письменной работы? Или может быть мне лучше заняться аналитикой, или работой с клиентами, или составлением планов на рабочую неделю? 3. Могу ли я предпринять что-либо для того, чтобы настроиться на нужный лад? Существует довольно много способов которые помогают настраиваться на нужный лад. Иногда это может быть небольшая пробежка — негативные мысли и стресс улетучиваются из головы уже на втором километре, а некоторые бегуны вообще впадают в особое медитативное состояние, что также очень очищает голову и помогает собраться с мыслями. К тому же это очень полезно для здоровья! А иногда это может быть массаж, контрастный душ, чашка кофе, определенная музыка и так далее и тому подобное. Еще один вариант — вы можете попробовать смену рабочего места. Над некоторыми проектами хорошо думается в кофейне, а какие-то легко идут на стандартном рабочем месте. Для того, чтобы понять, какие факторы влияют на ваш настрой, нужно понаблюдать за собой некоторое время. Все это поможет вам не просто настроится на волну и, наконец-то, выполнить задачу. Поняв, как работает система, вы сможете делать это не только быстро и качественно, но еще и с удовольствием. Основные тезисы Для того, чтобы немного разобраться с тем, как работает наш мозг, нужно прочесть хотя бы несколько базовых книг (или научных статей) по неврологии. Если честно, я не вижу смысла копать слишком глубоко тем, чья трудовая деятельность с этим никак не связана. Но иметь общее представление не мешало бы, так как это позволяет понять ключевые моменты работы нашего мозга и не разбазаривать драгоценную психическую энергию, а направлять ее исключительно на выполнение работы. Наш мозг пластичен. Каждый раз, когда нейроны включаются в работу, этот путь запоминается и проделать то же самое в следующий раз будет уже легче. Одно время считалось, что после достижения совершеннолетия мозг перестает развиваться. На самом деле человеческий мозг изменяется на протяжении всей жизни. Это означает, что даже после 16 мы в состоянии научиться чему-то новому и с каждым повторением мы будем справляться с заданием все лучше и лучше. Любите свою префронтальную кору. Мы об это уже говорили (префронтальные понедельники), но лучше повторить и тогда это запомнится еще лучше (см пункт первый). Префронтальная кора отвечает за планирование, определение приоритетов и контроль над эмоциями. Именно она помогает нам определить основные цели и продуктивно работать. Но ее работа требует больших энергетических ресурсов и их разбазаривание непростительно. Особенно во время выполнения сложного задания. Поэтому в это время нужно не только хорошо отдыхать и не игнорировать сон, но еще и не отвлекаться на мелочи (постоянное проверка почты, сообщений в Twitter и социальных сетях). Контролируйте свою амигдалу. Амигдала является одной из самых старых частей мозга и именно она запускает первобытный инстинкт «беги или дерись». Поэтому из осторожности она будет пытаться «отговорить» вас от рискованного шага или новой идеи, которую еще никто не пробовал воплотить. Просто потому, что ей страшно. А вдруг не получится? Восстанавливайте свои силы. Если учесть постоянную борьбу префронтальной коры с амигдалой (хочу но боюсь!) и энергозатратность работы префронтальной коры, для продуктивной работы необходим такой же продуктивный отдых! Если вы думаете, что работа в течении нескольких суток с перерывами не краткий и очень неспокойный сон, а также перекусы нездоровой едой помогут вам быстрее справиться с задачей — вы глубоко ошибаетесь. Вы можете не только завалить проект, но еще и подорвать свое как физической, так и психологической здоровье. Поэтому хороший сон, правильное питание, хотя бы 10-15 минут физической нагрузки в день, и разговоры с друзьями или семьей являются залогом продуктивной работы. Упражнения С учетом всего вышеперечисленного Дэвид Кадави предлагает несколько упражнений, которые помогут использовать разум со 100%-отдачей. Медитация. Медитация помогает избавиться от негативных мыслей, возобновить силы, как душевные так и физические, понижает кровяное давление, помогает успокоиться и настроиться на нужную волну. Для начала вполне достаточно и 2 минут осознанной медитации. Затем можно переходить к одной 10-15 минутной сессии в день. Научиться медитировать может каждый. Если же вы не в состоянии медитировать хотя бы 2 минуты, значит у вас гораздо больше проблем, чем просто нехватка времени. Найдите время для планирования. Выделение конкретного времени или для планирования имеет несколько преимуществ: во-первых, вы можете выбрать время, когда ваша ментальная энергия на пике; во-вторых, это освобождает вашу префронтальную кору от этого занятия в другие дни и позволит направить ее усилия на решение других задач. Например, вы можете выделить день для составления еженедельного обзора (weekly review) и по пунктам перечислить все, что должно быть выполнено или произойти на этой недели. И даже если события уже внесены в ваш календарь, его повторение прочно заседает в голове и заставляет задуматься о других вещах, о которых мы еще не подумали. Например, вы еще раз пишите, что в среду в 2 часа у вас рейс, а вы еще не подумали о том, в котором часу вам лучше выходить. Обманите себя для того, чтобы начать. Приступать к выполнению некоторых задач ужасно сложно (и не очень хочется). Без четкой цели в вашем мозгу будет вырабатываться недостаточно допамина для мотивации. Поэтому тут как раз время использовать 10-минутный хак (когда дело выполняется в течении 10 минут неотрывно, а потом вы переключаетесь на выполнение другого дела в течении 10 минут). В итоге когда вы выполняете определённую задачу в течении 10 минут, дальнейшая работа над ней уже не будет вызывать негативные эмоции и закончить ее будет гораздо легче. Это всего лишь верхушка айсберга и чем больше мы будет узнавать о том, как работает наш мозг и наблюдать за тем, что лучше всего влияет на нашу мотивацию, тем проще нам будет справляться с работой, пусть даже не всегда крепко любимой. И тем больше времени у нас будет на что-то интересное и новое lifehacker
read more...

Как работает память

00:00:05 / Первые специалисты по изучению памяти Как у нас в стране, так и за рубежом многие ученые работали над осознанием основных процессов памяти. Это и русский Корсаков, и французы Шарко, Рибо. Например, Рибо доказал, что по мере старения из памяти сначала стираются факты недавней истории индивида, тогда как память о событиях детства оказывается более стойкой. Однако вплоть до рубежа XIX-XX веков значительного прорыва в познании памяти сделано не было. 00:01:00 / Эбенгауз и его последователи Молодой немецкий философ и психолог Герман Эбенгауз придумал несколько остроумных приемов исследования памяти. Один из них состоял в следующем: ученый сделал около 2000 карточек с бессмысленным набором букв, запоминал последовательность карточек, затем тасовал их, смотрел на произвольно выбранную карточку и пытался вспомнить, что шло за ней (Эбенгауз проводил эти опыты на себе). Оказалось, что в первые минуты он помнил почти все, за следующие 15-20 минут объем сохраняемой информации падал до 30%, но зато сухой остаток информации (около 20%) сохранялся на недели и месяцы. Результат позволил ученому прийти к фундаментальному выводу, что память человека имеет как бы две фазы: одна сохраняет большой объем информации с почти фотографической точностью, но на краткое время; другая — хранит небольшой объем информации, но весьма продолжительное время. Между этими фазами Эбенгауз нащупал некий переходный процесс, который, однако, был им почти не изучен. Двое последователей Эбенгауза — Мюллер и Пельзеккер — повторили его опыт, но между предъявлением карточек и тестированием они показывали испытуемым второй набор карточек, и оказалось, что если показывать второй набор сразу после первого, то возникает частичное наложение информации (интерференция) и от первого набора в памяти почти ничего не остается. Если же с показом второго набора повременить хотя бы несколько минут, то информация о первом не страдает. Таким образом психологи выявили закономерность, что после восприятия информации память о ней через какое-то время преобразуется из уязвимой повреждаемой формы в стабильную, то есть наступает та самая вторая фаза Эбенгауза. Этот процесс именуется «консолидацией памяти». 00:05:30 / Человек и животные запоминают одинаково Ученые поняли, что консолидация памяти напрямую зависит от деятельности мозга человека. К этому их привело изучение поведения больных эпилепсией, которые не помнили событий, случившихся перед приступом болезни. В данном случае место интерференции — психологического фактора, мешающего запомнить, занимал физиологический фактор — нервные судороги. Запоминание требует нормальной работы мозга, а судороги ее нарушают. В 1949 году американец Карл Дункан показал, что процесс запоминания информации у человека не отличается от аналогичного процесса у животных. Он проводил опыты с крысами: обучал их сигналам, а позже электрическим током имитировал эпилептические судороги с разным запаздыванием после обучения. Тестирование крыс на запоминание сигналов свидетельствовало о наличии у них тех же двух фаз памяти. Благодаря этому открылась возможность проверять достоверность гипотез на животных. 00:09:05 / Ген памяти Возникает вопрос: как нервные клетки запоминают информацию? Можем ли мы понять механизм работы этих клеток? Вопрос не праздный, ибо за несколько недель в процессе обмена белков клетка человека, в том числе и нервная, почти полностью обновляется. В то же время что-то должно происходить в макромолекулах, которые сохраняются долгое время, а это уже деятельность на уровне гена человека. В связи с этим на рубеже 1950–1960-х годов в среде биохимиков и нейробиологов возникла идея о том, что, когда мозг чему-то учится, совершаются изменения в ядре клеток, запоминающих информацию, то есть наблюдается активность определенных генов. Какие же гены работают на запоминание? Успехи генной инженерии в 1980-х годах позволили почти случайно выделить особый ряд генов — протоонкогены, клеточные аналоги вирусных генов, изменяющих нормальную работу клетки (превращая ее в раковую клетку). В привычных условиях (отсутствие информации) организм живет своей жизнью, упомянутые протоонкогены участвуют в кроветворении, в деятельности мозга, но в условиях новизны (появление информации) клетки организма начинают активно участвовать в выработке протоонкогенов. Память не хранится в одной нервной клетке. И даже если ученым ясно, как конкретная клетка запоминает информацию, то они до сих пор не совсем ясно представляют, как формируется память человека. 00:15:15 / Пациент Эйч-Эм Важным вкладом в исследование памяти оказались наблюдения пациента Эйч-Эм. Это был яркий, одаренный молодой интеллектуал, который страдал эпилепсией. После операции по удалению части подкорковых областей мозга, связанных с формированием судорог, Эйч-Эм полностью потерял способность запоминать. Для него каждый следующий момент обладал новизной, он даже не помнил событий, предшествовавших операции. Тем не менее этот пациент был способен приобретать навыки, которым его обучали психологи. Таким образом, оказалось, что наша память неоднородна, она состоит из нескольких систем. Одна из них называется «эпизодической памятью» — это то, что мы можем рассказать о событиях сегодняшнего вечера. Другая система — память о знаниях — помогает время спустя представить тот же эпизод в виде абстрагированного знания. Есть также память моторных навыков — езда на автомобиле, исполнение музыки на инструменте. 00:20:35 / Феномен Шерешевского Существуют указания на то, что вещи, считающиеся полностью забытыми, могут опять возродиться в памяти. Пример этого — пациент Шерешевский, обладавший феноменальной возможностью запоминать огромный объем бессвязной информации: он помнил бессмысленные наборы сотен и тысяч цифр и слов. Более того, он обладал способностью, не доступной почти никому, — помнил себя с первых недель своей жизни. Такую память ребенка Андрей Белый, также обладавший «инфантильной» памятью, сравнил со взглядом из аквариума с мутной водой. Шерешевский был синэстетиком, то есть человеком, способным воспринимать одну модальность чувств через другую. Описывая некий звук как определенный вкус или цвет, через месяцы при воспроизведении того же звука он точно повторял свое описание. Ученые предполагают, что в свойстве синэстезии кроется объяснение феноменальной памяти этого удивительного пациента. Гипотеза находит подтверждение: в Англии были собраны люди, имеющие подобную необычную память, и при этом выяснилось, что почти все они — синэстетики. Что лежит в основе этого явления? С помощью магнитно-резонансной томографии было выявлено, что у людей, имеющих свойство синэстезии, сохраняются необычные связи между отделами мозга, отвечающими за разные чувства человека; у обычных же людей эти связи исчезают еще в детском возрасте. 00:26:30 / «Безмозглый» из Марселя Вот еще один интересный случай, произошедший в Средиземноморском институте в Марселе. Туда обратился за помощью человек, у которого болела нога. Осмотрев его, медики решили сделать томографию мозга на предмет неврологических отклонений. Каково же было их удивление, когда на снимке они увидели следующую картину: основной объем мозга занимали разросшиеся желудочки со спинномозговой жидкостью, и только тонкая полоска сжатой коры находилась на периферии, то есть у пациента отсутствовало 75% мозга. При этом его IQ был не намного ниже нормы, около 82 — понижение, никак не сопоставимое с фактом отсутствия трех четвертей мозга! 00:28:45 / Как улучшить память? Самый древний метод тренировки памяти — ассоциативный, когда новая информация связывается с имеющейся. Например, тот же Шерешевский, шагая по улице Горького, мысленно «расставлял» по своему маршруту слова, которые его просили запомнить, а потом, когда нужно было их вспоминать, «собирал» их. Проблема в том, что этот метод не улучшает память; его недостаток заключается в необходимости постоянно повторять ритуал сопоставления слов и «деревьев на улице Горького». Одна победительница в чемпионате по запоминанию, по ее словам, в жизни не может обходиться без табличек с напоминаниями, поскольку она крайне забывчива. Второй путь — улучшить память с помощью лекарства. Здесь, однако, есть сложный этический аспект, связанный с испытанием препарата на людях. 00:32:05 / Причина дежа вю Существует несколько точек зрения на объяснение эффекта дежа вю, и пока ученые не определились окончательно с ответом. Первая гипотеза говорит о том, что это явление есть микроэпилептический припадок, когда мозг за счет своей хаотической активности извлекает связи между элементами, которых на самом деле не было. Другая предполагает, что это естественный, физиологический процесс извлечения памяти. Превалирует же гипотеза о том, что дежа вю — это ошибки поисков в памяти. Каждый процесс вспоминания есть реконструкция того, что было: не «пошел и взял», а «попробовал восстановить». Во время этого происходят мутации воспроизводимого, и когда информация извлекается из памяти, она может проецироваться на сенсорные области мозга, связанные со зрением, обонянием и др., и тогда начинает казаться, что это ощущение вы уже испытали, хотя оно сопряжено непосредственно с творческим процессом, который идет в мозгу в данный момент. snob
read more...

Сон и память

Почему пословица «утро вечера мудренее» верна с точки зрения науки? Что происходит с наши мозгом во время сна? Что такое декларативная и моторная виды памяти? Почему многие решения приходят к нам во время сна? Об этом рассказывает кандидат психологических наук Ольга Сварник. postnauka
read more...

Как мозг сортирует большие и малые предметы

Мозг распределяет большие и маленькие предметы по разным отделам — в зависимости от того, можно ли считать объект деталью ландшафта или же он соразмерен человеческому телу и его можно взять в руки. Активность коры мозга (боковая и нижняя поверхности); синим выделены зоны, реагирующие на большие предметы, жёлтым — на маленькие. (Рисунок авторов исследования.) Исследователи из Массачусетского технологического института (США) выяснили, что наш мозг сортирует предметы по размеру: представления о больших вещах обрабатываются в одной зоне мозга, о маленьких — в другой. Результаты работы опубликованы в журнале Neuron. В ходе эксперимента среди прочего учёные просили добровольцев посмотреть на большой либо маленький предмет, а также представить тот или другой; одновременно, разумеется, шла запись активности мозга. Оказалось, что большие объекты (например, стол, стул) обрабатываются в парагиппокампальной извилине, а малые (скажем, скрепка, ягода клубники) — в нижней зоне височной области. Это заодно объясняет, что для мозга является большим, а что — малым. Данные о больших предметах обрабатываются той же областью, которая отвечает за ориентацию на местности и пространственную память, то есть большой предмет — это тот, что служит важной деталью ландшафта. Малые же предметы попадают в обработку в участок коры, который отвечает за манипуляции руками и включается, когда мы берём в руки молоток или отвёртку. То есть малый предмет — это тот, который соразмерен человеческому телу; его можно взять в руки и использовать как инструмент. Учёные полагают, что такая сортировка имеет значение и для других функций мозга: например, для распознавания объектов внешнего мира, для визуальной памяти и т. п. Разумеется, было бы интересно узнать, с помощью какого механизма зрительная информация об объекте распределяется в зависимости от его размера и что делает мозг в случае разноразмерных, но качественно одинаковых объектов. Сами исследователи говорят о большом практическом значении полученных результатов, которые могут пригодиться, например, в робототехнике, когда роботов надо научить различать окружающие их предметы. Компьюлента
read more...