10 способов увеличения творческой потенции

Творчество многим кажется волшебством, которое под силу лишь людям со сверхъестественными способностями. Не стоит думать, что из вас никогда не получится Стив Джобс или Боб Дилан. Пора развеять самый распространенный миф об особом "творческом складе ума". Креативность - это ненаследственная черта, и не талант от Бога, уверяет в своей статье в The Wall Street Journal американский научный журналист Джон Лерер. Статья написана по мотивам его новой книги "Представь себе как устроена креативность".
"Креативность - это навык. Любой человек может научиться мыслить творчески, развивать и совершенствовать это умение", - уверяет автор, опираясь, на последние исследования ученых.
Есть проблемы, которые требуют моментального прозрения, внезапного скачка в сознании. Такие задачи обычно не могут быть решены привычными способами. Наука лишь в последнее десятилетие начала интересоваться источниками творческого вдохновения. Раньше считалось, что воображение существует отдельно от других видов сознания. Однако последние исследования показывают, что это предположение неверно.

Исследователи отмечают, что самые большие прорывы творческого сознания часто возникают благодаря так называемому "взгляду со стороны" у людей из другой отрасли. Поэтому что бы создать что-то креативное, очень важно следить за различными сферами деятельности, в особенности за теми, от которых вы далеки.
История возникновения самого популярного канцтовара
Лерер приводит в статье достаточно оригинальный пример случайного решения практической задачи. В 1974 году инженер Артур Фрай побывал на презентации нового изобретения Шелдона Силвера - клея чрезвычайно слабого действия, который едва склеивал два листа бумаги. Все недоумевали по поводу применения этого клея, пока Фрая не осенило.
Он пел в церковном хоре и часто оставлял бумажные закладки в молитвеннике, которые постоянно вываливались - Фраю приходилось наспех листать книгу в поисках нужного гимна. И вот однажды было ему озарение, что бумажка, намазанная слабым клеем, может стать многоразовой закладкой. "Это откровение под церковным сводом породило один из самых популярных офисных канцтоваров - липкие стикеры для заметок", - поясняет автор.
Креативность нуждается в постоянной подпитке информацией - очень ценно увеличить ее объем и разнообразие. Как говорил когда-то Стив Джобс: "креативность - это лишь умение скомбинировать разные вещи". В этом и есть секрет, который является ключом к творческому мышлению - "умение взглянуть на проблему глазами новичка и не бояться потерпеть неудачу".
Полезный осадок от времени, потраченного впустую
Ученые также выяснили, какие отделы мозга активируются при решении задач на смекалку: за несколько секунд до озарения наблюдается резкий всплеск активности верхней извилины височной доли, отвечающей за объединение мало связанной между собой информации.
Некоторые факторы повышают частоту озарений - люди становятся более восприимчивы к ответам, исходящим из этого отдела мозга благодаря просмотру юмористических роликов или алкоголю. Благоприятное влияние алкоголя на творческие способности недавно было доказано учеными из Иллинойского университета. В ходе исследования ученые установили, что пьяные студенты решают почти на 30% больше шарад, чем их трезвые сверстники.
Хватит подавлять воображение
В повседневной жизни мы привыкли подавлять воображение, в то время как юмор и спиртное помогают нам расслабиться, а в расслабленном состоянии человек восприимчивее к произвольным ассоциациям. Здесь сразу же вспоминается Архимед, которого гениальная идея осенила в ванне, и физик Ричард Фейнман, сделавший открытие сидя в стрип-клубе. "Креативность - полезный осадок от времени, потраченного впустую", - говорил Эйнштейн.
Автор статьи задается вопросом - что лучше поможет решить задачу - несколько кружек пива или бессонные ночи на работе? Затем Лерер приходит к выводу, что человеческий разум наделен природной способностью самостоятельно выбирать нужный тип творческой работы.
Автор предлагает 10 уроков, помогающих пробудить в себе творчество и наполнить им свою работу. Об этом далее в СЛАЙД-ШОУ
rb.ru
read more...

Кто управляет Кремниевой долиной

Можно иметь компанию без исследований, но исследования без приложения к бизнесу никому не нужны, считает профессор менеджмента и компьютерных наук Стэнфордского университета, основатель нескольких компаний в Кремниевой долине Уильям Миллер
Людей, бывших свидетелями и участниками создания Кремниевой долины, осталось совсем мало. Профессор Стэнфорда Уильям Миллер один из этих старожилов. Он сделал блестящую университетскую карьеру — занимает посты профессора управления и компьютерных наук, с которыми раньше совмещал пост профессора Стэнфордского университета. Как и положено хорошему профессору из Калифорнии, за его плечами несколько успешных технологических стартапов. Наконец, Уильям Миллер стоял у истоков сразу нескольких организаций, благодаря которым Кремниевая долина из расхожего журналистского штампа превратилась в организованное предпринимательское сообщество. Среди них Joint Venture Silicon Valley Network — сетевая организация, добившаяся гармонизации относящегося к технологическому предпринимательству законодательства во всех административных образованиях, входящих в Кремниевую долину. Сегодня Миллер занимается инновациями не только как практик, но и как исследователь и консультант правительств более десятка стран.
О том, что важно и что не важно для создания инновационной среды, как с точки зрения предпринимателя из Кремниевой долины выглядит инновационная политика стран Европы и Юго-Восточной Азии, что еще предстоит в этой области сделать России, у нас и состоялся разговор с Уильямом Миллером.
Государство не предприниматель
— Можно ли в двух словах описать необходимые условия развития инноваций? Например: насколько велико должно быть участие государства и чем конкретно оно должно заниматься?
— Существуют разные подходы к развитию системы. В Азии вы столкнетесь с гораздо большим влиянием государства, в США его меньше, в Финляндии оно значительно. Самая важная проблема для большинства стран — правильное отношение общества к риску и неудаче, к сотрудничеству, атмо­сфера открытости. И заботиться об этом, пропагандировать — задача государственного руководства. Необходимо также создать хорошую ИТ- и технологическую инфраструктуру для коммуникаций. Еще одна вещь, которая сегодня важнее, чем полвека назад, — наличие хорошего транспортного центра, потому что международные связи и сообщения крайне важны. Например, в Корее к югу от Сеула есть научный парк, но до него из Сеула добираться около часа. Там нет международного аэропорта. А для того чтобы появлялись идеи, нужно быть доступным, нужно находиться в постоянном контакте с людьми. Другой важный момент: необходимы предприниматели, готовые рисковать, но необходимы и финансисты, которые смогут оценить риски, поскольку, как известно, многие стартапы неудачны и закрываются. Поэтому обязательно должно быть несколько крупных успешных проектов, чтобы компенсировать потери тем, кто проинвестирует провалившиеся.
— Как много условий: нужны и деньги, и транспортная система, и разбирающиеся люди, и особая атмосфера. Но с чего начать, когда практически ничего нет?
— На раннем этапе истории Кремниевой долины очень важную роль играл Стэнфорд. Именно студент Стэнфорда основал более сотни лет назад первую действительно значительную высокотехнологичную компанию. И несколько преподавателей, в том числе и первый ректор Стэнфорда, вложили в компанию небольшие суммы — так как они понимали, что вкладывают не в отдельный бизнес, а в развитие всего региона. Очень важно добиться того, чтобы институты давали высокотехнологичные идеи, но не менее важно заставить их понять, что они могут создавать компании.
Весьма полезен опыт Тайваня, потому что, вероятно, он оказался в итоге ближе всего к Кремниевой долине. Они поняли: необходимо, чтобы хорошие университеты взаимодействовали с экономикой, с промышленностью. На Тайване локомотивом стал Исследовательский институт промышленных технологий. Он занимается глубоко научными, академическими проблемами, но очень тесно контактирует с бизнесом. И многие сотрудники создавали на основе институтских разработок собственные компании или передавали технологии другим компаниям и помогали им развиваться. То есть институт превратился в исследовательское подразделение для многих малых предприятий, не имеющих собственной исследовательской базы. И в итоге именно эти компании открывали новые направления исследований.
— Что может препятствовать инновационному развитию?
— Слишком активное вмешательство государства пагубно, потому что представители государства преследуют иные цели, помимо бизнеса, и зачастую у них нет нужного опыта. Они не предприниматели. На Тайване государство запустило процесс, инвестировало в фонд венчурного капитала, но в фонде не было ни одного менеджера от государства, оно не было даже партнером. За инвестиционные решения отвечал частный сектор.
Возвращаясь к вопросу о так называемой инновационной среде: например, мешают законы о банкротстве. В некоторых странах, если ты обанкротился, то уже не сможешь получить финансирование — либо очень долго, либо вообще никогда. Предпринимателям, конечно, приходится рисковать, но они не могут рисковать всем. Вот плохой пример в Дубае: у них есть тюрьма для должников, и если вы задолжали, то отправляетесь за решетку. Определенную проблему может представлять и трудовое законодательство: в некоторых европейских странах, чтобы уволить плохо работающего сотрудника, нужно много времени. В Германии вы потратите на это два года, и для начинающих компаний это очень плохо. Лучше всего проделала такую работу Япония. Раньше там не было
ограниченной ответственности, чтобы открыть бизнес, нужно было заложить все личные активы. Если компания банкротилась, предприниматели теряли все, даже свой дом, вообще все. И раньше, чтобы открыть свое дело, нужно было вложить значительный объем собственных денег. Теперь они изменили законы и упростили создание компаний с небольшим начальным капиталом. И ваше государство может сделать то же самое — изменить законы. Для этого нужно изучить имеющиеся и установить, какие из них способствуют, а какие препятствуют развитию. И поменять последние.
— Какие ошибки допускали страны, с которыми вы работали? С какими проблемами им пришлось столкнуться?
— Могу привести пример Сингапура, во многих отношениях он очень успешен, но сейчас они переживают не лучшие времена. И одна из причин в том, что все контролирует государство — пусть не открыто, не напрямую, но многие успешные компании были созданы государством, и между ними осталась сильная связь. И еще у них очень мало предпринимателей. В учебных заведениях до сих пор не учат предпринимательству. К тому же там проще получить работу госслужащего, чем рисковать и быть предпринимателем. Такая проблема есть во многих странах, Сингапур лишь один из примеров. Другая ошибка, которую допускают во многих государствах: считают, что самое главное — технология. На самом деле самое главное — бизнес. Эти страны концентрируют все усилия на исследованиях, вместо того чтобы уделять основное внимание условиям, созданию правильной среды.
— Что важнее для развития инноваций — крупный или малый бизнес?
— Еще одна ошибка — и это непростой случай — состоит в том, что часто упор делается на привлечение крупных компаний. Крупные компании важны, но что происходит, когда вы привлекаете их в страну? Могу привести пример — Остин, Техас. Сначала они привлекли крупные компании, и поэтому банки и университеты уделяли внимание только им, никого не интересовал малый бизнес. И было очень трудно перейти к созданию и развитию хорошей среды для стартапов, понадобилось много времени для таких перемен. И даже сегодня их среда и сообщество стартапов хороши, но не очень сильны. Другой пример — Research Triangle Park в Северной Каролине. Они привлекли большие компании, которые создали рабочие места. Это хорошая идея, но теперь там практически нет стартапов, нет соответствующей культуры.
В целом крупные компании важны, потому что малые компании могут работать на них. Но здесь, в Лос-Анджелесе или Сан-Диего, сначала появились стартапы, а затем крупные компании, чтобы работать с ними. Поэтому в условиях динамично развивающегося региона сначала лучше заняться стартапами, очень важно запустить именно новые, молодые предприятия.
И так происходит не только в США. Интересно сравнить Тайвань и Сингапур. Сингапур преуспел в крупных компаниях и до сих пор довольно успешен. Но сейчас у них мало стартапов. Тайвань — полная противоположность, там сейчас очень много стартапов, а за ними пришел и крупный бизнес. То есть стартапы дают возможность создавать и развивать новые индустрии, абсолютно новые виды деятельности, в то время как более крупные предприятия в основном работают в уже существующих отраслях. И кроме того, нетрудно заметить, что крупные компании не так уж сильно увеличивают количество рабочих мест. Поначалу они, конечно, набирают новых сотрудников, но затем начинают повышать эффективность. И, по мере того как они работают все более и более эффективно, им нужно все меньше и меньше людей. А стартапы постоянно увеличивают штат. Некоторые из американских компаний существуют уже довольно долго, например Google, но все равно во многих отношениях являются стартапами. И именно такие структуры увеличивают занятость. Однако их немного.
— Но иногда ведь подобные различия связаны не с ошибками, а с культурой и особенностями жизненного уклада разных стран?
— Да, во многом это зависит от культуры. Но культура меняется. Один из лучших примеров — Китай. Три десятка лет назад там все так или иначе образом работали на государство. Компании открывались, но понятия «стартап» не существовало. Однако после послаблений в законодательстве китайцы стали очень предприимчивыми и конкурентоспособными, нам даже иногда кажется, что мы им в этом уступаем. У них есть свои проблемы, но они, несомненно, создали сильную культуру стартапов. Они могут уйти из университета на два года работать в компанию и гарантированно вернуться на ту же должность, с которой ушли. И многие преподаватели теперь либо начинают работать на компании, либо открывают свои, либо помогают их открыть.
— Сколько времени нужно на создание такой куль­туры?
— Кремниевой долине как высокотехнологичному региону уже больше сотни лет. Действительно хороший пример — Сан-Диего, они очень быстро менялись, во многом благодаря усилиям руководства Университета Калифорнии. До этого его ректор преподавал в Стэнфорде и хорошо понимал, как работает Кремниевая долина. Затем работал на государственной службе, возглавлял Национальный научный фонд. И в Сан-Диего он назначил человека на специальную должность для создания связей между промышленностью, исследователями и правительством. Так была основана организация под названием Connect, которая именно этим и занималась. А потом они смогли убедить городские власти выделить район для исследовательских институтов и стартапов. Начав с нуля, за 20 лет они превратились в третий биотехнологический район мира. И в данном случае местные власти были гораздо важнее правительства штата или федерального правительства. Да, деньги они получали по контрактам с компаниями, но действительно важную роль сыграли позиция и подход местных властей.
— Сколько времени на это понадобится России?
— Вы будете развиваться быстрее, чем мы здесь, поскольку сейчас все движется и меняется быстрее. Тайваню за 25 лет удалось создать то, что мы создавали больше полувека.
«Я сам не знал»
— Итак, самое важное — это люди, способные привлечь инвестиции, убедить правительство, способные рождать поистине инновационные задумки, которые могут запустить весь процесс. Но откуда они возьмутся, если раньше их не было?
— Этому можно научиться, просто поймите: предприниматели учатся. Я сам не знал, что такое быть предпринимателем, до 60 лет. Возможно, у меня были некоторые навыки и опыт, но свою первую компанию я открыл только в 60 лет. Конечно, нужна поддержка, правильные наставники и учителя. Например, в Кремниевой долине двумя в числе самых первых предпринимателей были Билл Хьюлетт и Дэвид Паккард, основатели одноименной компании. Их поддерживал очень хороший преподаватель. Если бы не преподаватели, то сами студенты ничего бы не создали.
— Влияет ли общая экономическая ситуация на развитие инновационной инфраструктуры?
— Влияет двояко. Когда экономическая ситуация осложняется, инвесторы не хотят рисковать, потому что не понимают, как они получат свои деньги, рынок IPO не очень силен, и поток венчурного капитала сокращается. Сейчас успешны те компании, где у менеджеров много денег. В то же время, когда денег много, они слишком много тратят и в результате теряются, когда средств вдруг начинает не хватать. С другой стороны, после начала экономического спада — по крайней мере здесь, в США, — стало создаваться больше компаний. Люди теряют работу, но у них есть какие-то идеи, мысли, и они открывают свои компании. Многие из действительно важных бизнесов были созданы именно в кризисные периоды.
— Как повлиял нынешний экономический кризис на венчурные инвестиции в США и во всех странах мира? В странах Азии? В Европе?
— Инвесторы теперь менее склонны вкладывать деньги на ранних стадиях, когда больше рисков. И эта тенденция начала складываться два года назад в Европе, в США и в Азии, особенно в Японии и Корее. А вот в Китае города и провинции создают местные венчурные фонды, поэтому там значительно большее предложение венчурного капитала. Правда, это довольно новое явление, и их результаты пока не впечатляют. У людей, управляющих этими местными государственными фондами, не хватает опыта. Они инвестируют в проекты, которые вряд ли когда-нибудь станут прибыльными.
— Какие меры должно принять государство, чтобы стимулировать приток венчурного капитала в странах, где этот рынок отсутствует либо не развит?
— В США на начальных этапах развития сработала система так называемых встречных фондов (matching funds), инвестировавших в малых бизнес. Если в таком фонде есть некоторые частные средства, то государство тоже вкладывает в фонд дополнительные деньги. В результате мы получаем более крупный фонд, но главное, чтобы потом государство не пыталось управлять бизнесом, который получает средства из фонда. Эта схема работала в США на начальных этапах развития. У нас они до сих пор называются фондами инвестиций в малый бизнес.
— Мир переживает повальное увлечение бизнес-инкубаторами, научными и технологическими парками, они открываются везде, особенно в Европе и, возможно, в азиатских странах. Большинство из них было создано по инициативе и при прямом участии государства. На ваш взгляд, роль таких инструментов, как технопарки и инкубаторы, преувеличена?
— Мне кажется, это сложный вопрос, поскольку иногда они хорошо работают. Я знаю несколько таких примеров. Но мне известны и примеры, когда такие институты неэффективны. Здесь, в Пало-Альто, инкубаторы не очень-то и нужны. Можно сказать, что у нас здесь один большой инкубатор, одно большое сообщество. И самый лучший вариант — создать что-то подобное. Но иногда бизнес-инкубаторы помогают запустить процесс. Например, в штате Санта-Катарина на юге Бразилии. В состав штата входит одноименный остров, на котором власти региона открыли инкубаторы и технопарки. И они довольно продуктивно работают. В основном они управляются частными компаниями или университетами, а государство выделяет под них землю. Им удалось создать сообщество предприимчивых людей, сформировать культуру инновационного предпринимательства. И инкубаторы сыграли в этом действительно важную роль, поскольку в них более опытные предприниматели помогают молодым. Там сильно коллективное обучение. В общем, работа над развитием инкубаторов и научных парков создала правильную атмосферу и культуру.
— В Европе из стартапов вырастает очень мало действительно крупных компаний, сопоставимых с Google, Intel и так далее. С чем это связно?
— Несколько лет назад я изучал технопарк в районе Кембриджа. Они открыли около трех тысяч стартапов, но крупных и успешных было очень мало. И обратил внимание на то, что у них стартапы — это обычно компании, появляющиеся из лабораторных исследований. В лабораториях часто разрабатывают устройства в рамках собственных исследований, а потом кому-нибудь вдруг приходит мысль, что из этого может получиться коммерческий продукт. Они не планировали создавать что-то крупное и значимое, не думали о том, чтобы изменить мир. Они просто брали простые идеи и коммерциализировали их. И все получалось, и возникали новые бизнесы. Но эти компании в результате работали на более крупные предприятия. У них практически нет связи, мало взаимодействия со своими бизнес-школами. Я знаю, что они технологически и в инженерном плане очень продвинуты, но совсем не ориентируются на бизнес. Просто занимаются своими обычными исследованиями и утилизируют результат. И я знаю, что Кембридж не единственный в своем роде.
Без правительства
— Как управляется Кремниевая долина?
— Некоторые считают, что Кремниевая долина — лишь состояние души, определенное восприятие реальности. Отчасти это правда. Есть один любопытный факт: здесь нет центрального органа управления. Если вы посмотрите на регион, который принято называть Кремниевой долиной, то увидите 21 отдельную независимую юрисдикцию: небольшие города, графства и так далее. У нас нет центрального правительства. Но у нас есть структуры, помогающие скоординировать различные направления деятельности в области охраны окружающей среды, безопасности воздушного пространства, использования земли и прочего. И есть одна действительно важная организация — «Совместное предприятие — Сообщество Кремниевой долины» (Joint Venture — Silicon Valley Network). Они добились того, чтобы все эти города приняли одинаковые правила игры, чтобы компаниям было проще вести бизнес. И я считаю, что подобные некоммерческие организации играют очень важную роль в сфере законодательства. Важно также, чтобы люди делились опытом и знаниями, если речь не идет о коммерческих секретах. И сообщество организует мероприятия, чтобы люди могли встречаться. В результате мы имеем постоянный процесс коллективного обучения для всех членов сообщества. А еще у нас в Стэнфорде есть так называемые программы филиалов предприятий, за участие в которых компании платят членские взносы. И на подобных мероприятиях студенты и преподаватели говорят об исследованиях, а представители бизнеса, люди из промышленной среды, рассказывают, чем они занимаются. Дело не только в том, чтобы институты проводили исследования и разработки, а потом отправляли их в производство, в бизнес, но и в том, чтобы бизнес сам задавал вопросы. И возникает взаимный интерес. Студенты и преподаватели овладевают языком бизнеса, учатся думать как бизнесмены.
— Как вы видите перспективы развития Долины?
— Для Кремниевой долины есть два положительных момента. Первый — концентрация венчурного капитала растет: здесь очень силен поток предложений, поток идей. Но у нас есть и причины для беспокойства из-за финансовой ситуации в Калифорнии. Заметно ослабела и система Университета Калифорнии, поэтому мы не уверены, что они обеспечат стабильный объем исследований и разработок. А этот поток идей очень важно поддерживать. Второй важный момент — здесь все также крайне благоприятна деловая и социальная среда, и многие сюда приезжают, потому что считают, что здесь легче основать компанию, найти новые идеи. Очень многие приезжают из Израиля, Азии, есть несколько человек из России. Это очень хорошо, это наше преимущество. Но мы не единственные, конкуренция растет. Поэтому нам нужно поддерживать хорошие связи с другими регионами. Да и инновационные продукты не создаются в одном месте, поэтому важно понимать, что происходит в других странах. У нас особенно сильные связи с Азией, потому что мы на западном берегу США. И многие из наших компаний, когда они только создаются, открывают первые офисы за рубежом — в Корее или Китае.
— Попыток использовать опыт Кремниевой долины предпринималось множество. Что общего между успешными и неудачными попытками?
— Я думаю, есть две причины неудач. Во-первых, слишком много внимания уделяется исследованиям. И во-вторых, недостаточно внимания уделяется вопросам, связанным с бизнесом. В одном из своих выступлений я обращался к истории малой инновационной компании — с момента ее создания, роста до зрелого предприятия. И там нет важных решений технологического характера; большинство принимаемых решений — это именно бизнес-решения. Важно иметь подготовленных людей, которые способны принимать такие решения. Любой стартап испытывает трудности. И не технологии, а люди решают возникающие проблемы. Поэтому мне кажется, что слишком большой упор делается на все, что связано с исследованиями и созданием новых технологий, но не поддерживаются бизнес-идеи, которые одни и могут принести успех.
ж.Эксперт
read more...

Творческие индустрии: от разделения к интеграции

Шон Прайм рассказывает о программе Nesta — крупнейшей государственной инициативе по развитию творческих индустрий, а также других образовательных программах по креативной экономике.



read more...

Подозрительность – это самая печальная вещь в России

Американский предприниматель и инвестор Эстер Дайсон вчера прочитала в «Российской экономической школе» лекцию под названием User generated lecture – «Лекция, созданная слушателями» (название – по аналогии с концепцией User generated content – «Контентом, созданным пользователями»). Как можно догадаться из названия, большую часть полуторачасовой лекции составляли ответы Эстер Дайсон на вопросы и иногда довольно пространные рассуждения пришедших на лекцию. Slon.ru публикует расшифровку лекции с сокращениями.
Г-жа Дайсон выступала в довольно легкой кофточке, в которой лично мне бы было холодновато, но человеку, который прошел тренировку в Центре подготовки космонавтов и начинает утро с заплыва в бассейне, видимо, холод нипочем. Дайсон кратко пересказала свою биографию, из которой наиболее запомнилось следующее:
– Работа факт-чекером в журнале «Форбс» – это лучшая тренировка, какая может быть. Моей работой была проверка фактов. Проверка фактов, понимание их и встраивание их в историю – это то, что вы делаете в личной жизни, то, что вы делаете в бизнесе.
Евгений Соколов, руководитель московского R&D центра Google:
– У меня есть к вам вопрос и есть предложение. Вопрос следующий. Веб начался с того, что было много веб-каталогов, но потом их всех убил Google...
– Нет, они сами себя убили.
– Хорошо, пусть они сами себя убили. Но сейчас опять появляются каталоги в различном виде, в виде социальных графов, есть «лайки» в Facebook, «чек-ины» в Foursquare... История повторяется?
Это был вопрос, а предложение – я хочу Вас пригласить на TechTalk в Google.
– Я в совете директоров «Яндекса», так что я приду, но мы не сможем говорить о бизнесе, только о политике.
Что изменилось, так это масштаб веба. Билл Гейтс как-то сказал, что будущее поиска – это глаголы. Не существительные, не вещи – глаголы. Это значит, что людям не нужны страницы, объекты, а им нужно совершать какие-то действия. Например, когда вы ищете цены на авиабилеты, то на самом деле вы не ищете цены и сравниваете их, а заказываете билет.
Превосходный пример – это карты Google. Они показывают заведения (кафе, например) около места, адрес которого вы ввели [потому что на самом деле вы искали не сам адрес, а что вы можете сделать по этому адресу]. Поэтому будущее поиска в том, чтобы высвечивать то, что вы действительно хотите найти.
Константин Сонин, профессор РЭШ, во время заминки с вопросами:
– Если бы мы были в Советском Союзе, то у всех были бы заготовленные вопросы и не было бы проблемы провести отличную User generated lecture.
– В прошлом году я была в Новосибирске...

– Там все еще Советский Союз?
– Там за день до встречи с нами студентов проинструктировали, какие вопросы нам задавать. Но мы потом придумали, как узнать реальные вопросы студентов.
Николай, студент, работает в российской компании, занятой разработкой природных ресурсов:
– Если у человека есть идея, то как ему лучше начать собственный бизнес – работать самостоятельно или искать инвестора и нанимать специалистов?
– Как вам лучше приготовить обед – купить продукты и приготовить самому или пойти есть к друзьям? Это зависит от ситуации!
Но в целом компании не инвестируют в идеи. [Если вы впервые начинаете бизнес и у вас мало средств,] то лучший путь для вас это не искать кого-то знаменитого, кто инвестирует в вас, а найти друга, кого-то, кто поверит в вас и вашу идею и вместе с вами сделает веб-сайт или сервис.
– А что если идея слишком сложна, чтобы вы смогли ее воплотить в жизнь самостоятельно или вместе со своим другом?
– Обычно я советую: получите работу в области, которой вы интересуетесь. Так вы узнаете очень много: о проблемах, с которыми компания сталкивается, о ее потребителях. Попытайтесь узнать, что делается плохо в этой компании, что мотивирует людей, как они работают вместе. Самое главное – вы узнаете потребителей, людей, у которых есть проблема, которую ваш продукт мог бы решить. Также вы обзаведетесь связями, познакомитесь с людьми, которые могут одолжить вам немного денег или сдать вам площади. Потому что то, что вам действительно нужно, чтобы начать бизнес, это не идея, а контакты, знание отрасли, люди. Это займет 3–4 года. Это нелегко – начинать бизнес, не имея никаких ресурсов.
Рома, молодой человек:
– Я знаю, вы интересуетесь космическим туризмом. Что, по вашему мнению, в нем наиболее интересно? И какой будет стоимость космических полетов через 20 лет в сегодняшних долларах?
Константин Сонин:
– И добавление к вопросу от меня: зачем проводить полгода в Звездном городке? Вы все повидали на Земле, и вам захотелось посмотреть на Землю из космоса? (Эстер Дайсон была дублером космического туриста Чарльза Симони и прошла подготовку в Центре подготовки космонавтов в Звездном городке в 2008–2009 годах – Slon.ru)
– Хотя я формально закончила университет, я продолжаю учиться. И одна из вещей, о которой я хотела узнать, – космос. Если вы хотите, например, узнать все о Франции, то у вас есть два способа сделать это: купить книгу о Франции или пожить во Франции. Я бы предпочла пожить во Франции. Чтобы больше узнать про космос и про byvshiy Sovetskiy Soyuz (Дайсон говорила по-английски, но слова, транслитерированные латиницей, она произнесла по-русски), я хотела пожить в Звездном городке. Я жила в obschezhitie, ходила в stolovaya. Большинство вещей, которые вы узнаете про Международную космическую станцию, касаются kanalizatsia – различных трубопроводов, систем водо- и воздухоснабжения и тому подобного, и того, как их чинить и как чистить туалет. Очень мало времени остается на научные исследования. На это я потратила 6 месяцев и 3 миллиона долларов, и для меня такое образование стоило потраченных денег.
Итак, космос... В России и США космос – это священная корова (как и интернет когда-то). Идея состоит в том, чтобы привнести туда коммерческий интерес. Когда 1991–1992 люди в Sun Microsystems и Digital Equipment Corporation использовали интернет для отправки электронной почты, их критиковали за такое приземленное использование интернета. Но сейчас интернет дает людям свободу, используется для коммерции и многих других вещей. История интернета всем известна. То же самое происходит и в космосе.
Кто слышал про компанию SpaceX? (В аудитории поднимается три руки – Slon.ru)
Это коммерческая компания, которая запускает ракеты на орбиту. Стоимость космических путешествий падает резко, но не так резко, как стоимость компьютеров, к сожалению, – из-за физики отправки вещей в космос, ведь надо транспортировать на орбиту атомы, а не биты. Я вхожу в консультативный совет NASA (NAC). В общем, если вы хотите полететь в космос или что-то в этом роде, вы можете написать мне после лекции. (Смех в аудитории – Slon.ru)
Девушка в красном:
– Вы наблюдали Россию в течение 20 лет. Что, по Вашем мнению, в России осталось таким же, как в Советском Союзе?
– В 1992 году я беседовала с одним достаточно хорошо образованным русским, который смотрел CNN. Он сказал: «Как хорошо, что наше правительство установило свободные рыночные цены!» (Смех – Slon.ru)
«Как хорошо, что наше правительство УСТАНОВИЛО СВОБОДНЫЕ рыночные цены!» Он слышал о свободных рыночных ценах, но не понимал, что это на самом деле значит, потому что было представление только о том, что правительство может устанавливать цены. Сейчас, я думаю, большинство людей понимает, как устанавливаются свободные рыночные цены. Главная невысказанное убеждение людей состояло в том, что, по существу, создание прибыли – это зло. [Сейчас] мы знаем, что прибыль – это хорошо.
Если я смотрю на хорошо выглядящую женщину, я думаю, что она любовница или жена олигарха – в зависимости от ее возраста. Я не думаю, что она бизнес-вумен, которая заработала деньги сама. Это у меня в голове. Отношение общества меняется с большим трудом.
Я знаю многих предпринимателей в России, которые считают, что глупо менять политическую систему. Наибольшая проблема России – это все еще недостаток доверия к людям, кроме узкого круга тех, кого вы знаете лично. Поэтому очень трудно создавать бизнес. Никто не хочет сотрудничать и общаться. Подозрительность – это самая печальная вещь в России.
– Я думаю, что вы правы. Я думаю, что люди не доверяют друг другу, потому что им не во что верить. Однажды то, во что они верили, просто исчезло, превратилось в руины. Вторая часть моего вопроса: что вам нравится в России?
– То, что сейчас есть право задавать вопросы. Есть у кого-то вопросы? Или мы в Стране Тишины? (Молчание в аудитории – Slon.ru)
Молчание было мне ответом. (Все смеются – Slon.ru)
(Девушка в зале робко просит микрофон – Slon.ru)
Наташа:
– Меня зовут Наташа, я из Сибири...
Константин Сонин:
– Значит, вы не боитесь, что вас отправят в Сибирь?! (Смех в зале – Slon.ru)
Наташа:
– У меня очень практический вопрос. Интернет меняет нашу жизнь. Могли бы вы описать тренды этих изменений?
– Раньше у людей было маленькое окружение. Было три девушки, на которых вы могли жениться, и три работы, которые вы могли получить. У людей было мало выбора и поэтому было мало сожалений. Сейчас есть города, есть университеты, много людей, на которых вы можете жениться, много работ и сотни людей, которых вы можете добавить в друзья на Facebook. Люди подавлены этим множеством выборов. Они должны понять, как управляться с выбором. Это психологическая проблема.
Если вы небогаты, то у вас много ограничений. Если вы богаты, то вам трудно сделать выбор, потому что вы можете выбрать, что угодно.
Деловая девушка в очках с финансовым прошлым, сейчас занимается анализом рынков:
– Я видела вашу страницу и с удивлением обнаружила, что многие ваши прошлые проекты были связаны с социальными сетями, но были проданы, а, если я не ошибаюсь, сейчас ваши интересы сместились в сторону авиации и тому подобного. Почему? И второй мой вопрос состоит в том, что у вас большой опыт работы в интернет-проектах в России и в США. В чем вы видите разницу?
– Я продала проекты, потому что мне нужны были деньги. Что касается второго вопроса, то в России недостаток опытных бизнесменов и хорошо обученных, хорошо организованных менеджеров. Здесь нет недостатка в талантливых программистах.
Честно говоря, мой личный сайт – это не очень хороший сайт. (Все смеются – Slon.ru) Лучше зафолловите меня в «твиттере».
Я член совета директоров «Яндекса», член наблюдательного совета Livejournal и вовлечена во многие другие интернет-проекты, а авиация и космос это просто другая сторона моей жизни.
Я уверена, вы видели на лекциях по математике, как профессор пишет на доске доказательство, а потом произносит: «Последнюю часть доказательства я оставляю вам в качестве упражнения». Если честно, мне в действительности нравится первая часть [доказательства, а не последняя часть] – трудная, новая, тяжелая для понимания и никогда ранее не выполнявшаяся. В интернете «последняя часть доказательства оставлена в качестве упражнения». В космонавтике и в некоторых других областях, например, User Genereated Health, нет. User Genereated Health – это не больницы, а то, как люди меняют свое поведение, чтобы стать более здоровыми. Это изменит рынок. Как в России, так и в США огромное количество заболеваний вызывается не болезнями и бактериями, а плохими привычками человека.
Высокий мужчина:
– Что вы думаете об оценке стоимости Facebook? И что будет следующим [большим хитом] после Facebook?
– Поскольку эти вопросы последние, то отвечу очень кратко. Оценка [Facebook] сумасшедшая. Если [бы я владела акциями и мне пришлось] выбирать между покупкой и продажей [акций Facebook] – я бы продала. Это не значит, что его стоимость не пойдет вверх, но цена сумасшедшая.
Если вам интересно, то откройте yandex.com и наберите «groupon dyson». Вы найдете мою колонку на Project Syndicate. Я там пишу, что Groupon очень неустойчив.
Что следующее? Я думаю, что-то связанное с обработкой большого количество данных и структурирования данных, как Google Questions. Второе – это то, что связано со здоровьем и мотивированием людей. И третье – идентификация. Каждый предмет, например, этот стул или автобус будет иметь свой особый номер. Благодаря этому мир станет невообразимо эффективен. Большое всем спасибо! Мой адрес – edyson@edventure.com
из каментов
golunov (Иван Голунов)
Про Новосибирск реальная история. Там за несколько дней выбрали лучших студентов, выдали им список вопросов, которые им нужно было задавать. Апофеоз случился на встрече с основателем Twitter Джек Дорси.
Люди в зале писали в телефон твитты, организаторам показалось, что студенты недостаточно внимательно слушают Дорси и потребовали, чтобы все немедленно выключили мобильные телефоны. Дорси потребовал, чтобы все немедленно включили телефоны. Затем он спросил у кого есть вопросы – поднялись несколько рук, Дорси сказал, что не будет отвечать на вопросы от этих людей и пусть задают все остальные. Организаторы в замешательстве, пытались сказать, что дескать это не демократично лишать людей слова, сейчас у вас будут спрашивать глупости и тратить ваше драгоценное время и отвечать нужно на вопросы только тех, кто поднял руки. Тогда Дорси быстро завел тег в своем твиттере и стал отвечать только на те вопросы, которые приходили к нему через твиттер.
Организаторы, которые, между прочим, занимаются созданием технопарка в Академе, были в панике.
Я просто был на этой встрече. Но вот на Эштона Катчера ФСО совсем никого не пустило. Там были только 40-летние "студенты" из аппарата СО РАН
starcorr (Николай Дзись-Войнаровский)
Есть 100-200 сайтов по экономике, я их каждый день с утра читаю. Так и нахожу анонсы и новости. Вряд ли Вам подойдет этот способ ))
Перед письмом советую перечитать ее статью:
The Moscow Times
400 Unanswered E-Mails
22 June 2009
By Esther Dyson
Forget about innovation and exotic new technology. People still haven't learned to use the technology we
already have. I spent many of my spare hours over the last month adjusting to a new e-mail program after
abandoning Eudora and my PC for a Mac with Apple Mail. It has been a challenge, but what I really want to
talk about is all the messages in my inbox: Why are they still there?
While there are lots of e-mails I respond to promptly, I also have about 400 that are marked as "read" but
with no response. Yes, I should be more diligent ... but what is it about those 400 messages that makes them
languish in my inbox? Perhaps you might find the reasons useful as a kind of "don't" list.
First, they may lack a subject line. (This one is basic, but a few people still just forget to add one.) That makes
the message easy to miss, or even to dismiss as spam.
Or perhaps the subject line is useless, like "Message from Juan." I know that already. Or at least I do if the
sender has a proper return address. And, yes, please, he or she should have a full name, such as Alice Haynes,
not just Alice. Chances are I know several Alices.
Or there's a subject line: "Message for Esther." I know that, too. She could, perhaps, say "Message for
President Obama" if she were sharing an open letter, but otherwise ...
The best subject line says what the message is about and signals the desired response: "Invitation to speak in
Paris on July 14." Or, "Investment proposal for your consideration," or, "Serve as a reference?"
There are other e-mail sins. It's good to know what you want, but remember that you should really be
thinking of how to motivate your reader. Take the familiar example: Alice asks, "Could you please introduce
me to Juan Tigar?"
Sure, I'd be happy to, but why? Even if I know, and I may or may not, Alice should make it easy for me to do
her the favor. You've heard of one-click shopping; try one-click introductions.
"Dear Esther, could you please pass along this message to Juan Tigar? I am a big fan of HotNewThing, and I
understand they need a new marketing manager. My own experience as marketing manager for
TiredOldThing makes me an ideal candidate for this job. I positioned TOT's products as traditional and
valuable and helped sell the company for $20 million. Now I'd like to take on a new challenge and help
position HotNewThing as edgy and innovative. I have several ideas about HNT's strategy against
ZippyNewThing (too edgy), and I'd love to have a chance to discuss them with Juan. I'd be happy to send a
bio and references on request."
No problem! All I have to do is click reply, find Juan's e-mail address, add a brief comment and hit send.
But, more often, the message dumps the work on me. I must try to remember the stories Alice told me, figure
out how her skills are relevant to Juan's problems and compose a note. So I decide to handle some other
messages first. Or I reply to Alice asking her to send me a paragraph or two -- and lose my enthusiasm for the
project. It's not that I'm mean or lazy. It's that I have 400 other messages begging for attention.
Nor do I reliably read attachments or follow links unless the message text is really exciting. First, I may not
be online and may not even be able to open the attachment or follow the link. Second, in these days of spam
and malware, it's not safe to open attachments you are not expecting. If I get an e-mail that says, "Please
read" from someone I don't know, I simply delete it.
Finally, I'm busy! When I get a batch of, say, 40 messages after a long flight or in the morning, guess what I
don't do? I don't click to a web site invitation or a presentation.
So I hope my message is clear. The key thing to think about when sending an e-mail is not the message you
send, but the message the recipient receives. Will it stand out in a sea of messages? Will it spur the reader to
take the action you want?
As I read this, I know I sound like a lazy, distracted person who can't be bothered to be helpful. But your goal
is not to reform me or others like me. It's to help us answer your message promptly. The easier you make
things, the more likely you are to get the response you want.
Esther Dyson, chairman of EDventure Holdings, is an active investor in a variety of start-ups around the
world. Copyright: Project Syndicate.
slon.ru
read more...

Новая Кремниевая долина?

Очарованные успехами американской Кремниевой долины, различные государства стремятся создать свой экономический «кластер» — географически локализованную зону инновационной экономики. В России таким проектом стал амбициозный «инноград» Сколково. Однако, сколько бы ни была привлекательна идея управляемого инновационного рывка, опыт многих стран показывает: государство не обладает необходимой информацией и интуицией, чтобы оценить, какую именно отрасль промышленности или науки развивать на выбранной территории. Успешный «кластер» не может быть создан распоряжением чиновника.
Успешный опыт географической концентрации экономической деятельности в Калифорнии вдохновляет многие государства на аналогичные усилия: они хотят создать собственную Кремниевую долину. В настоящей работе мы проводим критический анализ государственной «кластерной политики». С помощью теоретических рассуждений и на конкретных примерах мы показываем, что политика географической концентрации — дело весьма рискованное, особенно когда речь идет о копировании «лучших образцов». Поэтому мы рекомендуем политическим лидерам отказаться от модели Кремниевой долины и начать с более скромного «регионального реализма».
Введение
В ряде стран мира власти пытаются создать новую Кремниевую долину. На сегодняшний день Кремниевая долина — так прозвали район Калифорнии, включающий Санта-Клару и соседние округа, — представляет собой, пожалуй, самый известный пример географической концентрации экономической деятельности (Saxenian 1994; O’Mara 2004). Долгое время округ Санта-Клара и его главные города — Сан-Хосе и Пало-Альто — славились в основном своими виноградниками. Однако в 1891 году бывший губернатор Калифорнии, железнодорожный магнат Леланд Стэнфорд (Leland Stanford) основал в этом районе Стэнфордский университет. Под руководством Фредерика Термэна (Frederick Terman) (1900–1982) это учебное заведение стало крупным центром подготовки технических специалистов и настоящим «инкубатором» инновационных компаний. Одна из таких новых фирм была создана в 1939 году однокурсниками из Стэнфорда Биллом Хьюллетом (William Hewlett) и Дэйвом Паккардом (David Packard), которым удалось изобрести целый ряд электронных приборов. Позднее в Кремниевой долине, превратившейся в центр микроэлектроники, были созданы полупроводники и компьютерные чипы, которые расположенные там компании продают изготовителям электронных устройств и их компонентов из разных стран.
Многие государственные чиновники из многих стран, восхищенные этим успехом, в разное время бывали в этом районе с «рабочими визитами». Одним из первых таких «политических туристов» стал советский лидер Хрущев: увиденное произвело на него такое впечатление, что он попытался скопировать американский опыт, основав в Сибири знаменитый Академгородок. Однако этот «наукоград», вопреки надеждам первого секретаря ЦК КПСС, так и не стал советской Кремниевой долиной (Josephson 1997).
Впрочем, отнюдь не только Хрущев стремился создать у себя «долину высоких технологий»: повторить успех Северной Калифорнии позднее пытались многие лидеры и политики из разных стран — от Шарля де Голля до мэров городов (Bouwman, Hulsink 2000; O’Mara 2004; Stuart and Kargon 1996). В последние годы спонтанно или в рамках региональных инициатив по географической концентрации высоких технологий возник целый ряд кластеров, в том числе «Кремниевая аллея» (Манхэттен, Нью-Йорк), «Кремниевый сугроб» (район Миннеаполиса-Сент-Пола), «Кремниевая пустыня» (Финикс), «Кремниевая гора» (Колорадо-Спрингс), «Кремниевая прерия» (Шампейн-Урбана), «Кремниевое царство» (Вирджиния), «Кремниевые холмы» (Остин), «Кремниевый лес» (Сиэтл), «Кремниевый торфяник» (Кембридж), «Кремниевая теснина» (Глазго), «Кремниевая низина» (Лимерик), «Долина Медикон» (Копенгаген), «Кремниевое побережье» (Южная Норвегия), «Кремниевая Саксония» (Саксония), «Баварская долина» (Бавария), «Кремниевый польдер» (Нидерланды), «Доммельская долина» (Эйндховен), «Кремниевая кашба» (Стамбул), «Долина Шалом» (Израиль), «Кремниевое плато» (Бангалор, Индия), «Медийная долина (Инчхон, Южная Корея), «Долина Билликан» (Арнхел-ленд, Австралия), и «Телекоммуникационная долина» (Минас-Жерайс, Бразилия).
Учитывая все это, мы решили проанализировать вопрос о том, как соотносятся успешная географическая концентрация экономической деятельности и предпринимаемые с той же целью усилия государства. Мы задаемся вопросом, способно ли государство помочь формированию таких «кластеров», и можно ли провести различие между «высокотенологичными» и «низкотехнологичными» кластерами? Иными словами, можно ли руками государства создать вторую Кремниевую долину, или ему стоит заниматься концентрацией «традиционной экономики»? Анализируя эти вопросы, мы пользуемся теоретическими концепциями и конкретными фактами, связанными с кластерами и «кластерной политикой». Структура статьи такова: после критического разбора концепции кластеров мы докажем, что, несмотря на утверждения об обратном, «политика концентрации» остается одной из разновидностей промышленной политики, что по определению предполагает произвольную селективность.
Затем мы обсудим общие изъяны политики концентрации, а также конкретные риски, связанные с созданием руками государства высоко- и низкотехнологичных кластеров. С учетом того факта, что государство в любом случае всегда стремится поощрять концентрацию производства, мы приводим примеры успешного возникновения кластеров без его участия, или с минимальной помощью властей, ограниченной маркетингом кластеров. Все эти примеры показывают, насколько важно в таких случаях принимать во внимание особенности и реалии района, где происходит концентрация. В заключительной части статьи мы рекомендуем политикам отказаться от модной стратегии «клонирования Кремниевой долины» в пользу прагматичного «регионального реализма».
Географическая концентрация и политика государства: критический анализ
Профессор Гарвардского университета Майкл Портер — один из ведущих сторонников государственной политики концентрации — дает такое определение «кластера»: это «группа соседствующих географически взаимосвязанных компаний и ассоциированных с ними институтов, специализирующихся в какой-то одной сфере и объединенных общностью интересов, а также взаимодополняемостью» (Porter 2000a: 254). Таким образом, кластеры включают различные субъекты — от специализированных поставщиков, компаний обслуживания и предприятий сопредельных отраслей до университетов, ведомств по стандартизации, и торговых ассоциаций. При этом утверждается, что их географическая концентрация облегчает обмен идеями и людьми, что, в свою очередь, поощряет и усиливает инновационную деятельность.
Кластеры: расплывчатая концепция
Несмотря на красиво звучащее определение, на практике выявить кластеры непросто, поскольку все отрасли экономики в конечном итоге взаимозависимы. Можно даже сказать, что зачастую они существуют лишь в воображении политиков и их советников. К примеру, в рамках определения Портера географический масштаб кластера может варьироваться от города, района или штата до нескольких граничащих друг с другом стран. Таким образом, из-за растяжимости самой концепции нам трудно установить, где кластер начинается и где кончается. Вот что думает по этому поводу «кластерный гуру» Портер: «Географический масштаб кластера связан с расстоянием, на котором ощущается прирост эффективности в сфере информации, трансакций, символов и др. Определение границ кластера — зачастую задача относительная: это творческий процесс, основанный на понимании взаимодополняемости и взаимосвязанности предприятий и институтов, наиболее важных в плане конкуренции в той или иной отрасли» (Porter 2000b: 16–17). По его мнению, в США насчитывается порядка 60 кластеров, а ОЭСР называет другую цифру — более 300 (Martin, Sunley 2003). В одном из крайних вариантов это понятие относится к группам отраслей и фирм общенационального масштаба — тесно взаимосвязанным, но разбросанным по разным районам страны. На другом «полюсе» лежит иное определение кластера — как группы одинаковых фирм во взаимосвязанных отраслях, находящихся в пределах резко ограниченной по размеру пространственной зоны. В самом широком толковании кластером можно назвать даже систему государственных школ в Миннесоте (Rosenfeld 2001).
Мартин и Санли указывают: главное объяснение этой концептуальной неразберихи заключается в том, что кластеры — это конструкты, не имеющие четких границ в плане связей между компаниями и секторами, информационных систем и географического охвата (Martin, Sunley 2003). Из-за этого «неуловимого» характера кластеры идеально подходят в качестве объекта для различных политических целей. Нортон отмечает: «Скептикам кластерная теория представляется инструментом региональных и местных политиков, ищущих обоснования для вмешательства в экономику» (Norton 1999). Мартин и Санли, кроме того, считают, что объектом «кластерной политики» являются не реальные кластеры, а нечто другое — легче определяемые и статистически «видимые» сектора промышленности (Martin, Sunley 2003). На практике политики постоянно ощущают необходимость найти «кластеры» в как можно большем количестве стран, регионов или городов, чтобы не задеть те или иные интересы своих избирателей. Хотя в теории портеровские кластеры не обязательно представляют собой высокоспециализированные в экономическом плане объединения (отрасли), на практике почти все обнаруженные «кластеры» подпадают именно под это узкое определение.
Неизбежную размытость границ кластеров объясняют и практические факторы. Хотя концентрация экономической деятельности как правило становится результатом спонтанных рыночных процессов, различные потребности разных отраслей в капиталах оборачиваются тем, что ее географические масштабы сильно варьируются — от одной улицы до целого региона. Более того, самим существованием городов мы обязаны уникальному свойству человека — склонности, как выразился Адам Смит, «к торгу, к обмену одной вещи на другую» (Smith [1776] 1976: 25), что в свою очередь ведет к разделению труда, в том числе и в географическом плане. Вследствие этой склонности людей к обмену города всегда представляли собой не полностью закрытые и автаркические системы, а скорее узловые точки торговли, где индивиды из разных фирм и сетей взаимодействуют в различных географических масштабах. В результате даже в рамках самых передовых кластерных экономических систем вроде Кремниевой долины местные фирмы как правило придают большее значение контактам с внешними покупателями и поставщиками, чем со своими «соседями» (Desrochers 2000).
Наконец, выявление кластеров затрудняется отсутствием надежной статистической информации. Из-за ограниченности доступных данных кластеры зачастую отождествляют с отраслями промышленности, сведения по которым легко найти в классификационных категориях общенациональной статистики. На деле, однако, кластеры редко совпадают с секторами экономики. Если же элементы кластера оказываются в разных классификационных категориях промышленности и сферы услуг, возникает проблема: некоторые из них, причем весьма значительные по размерам, можно «не увидеть» или неправильно определить. Мало того, существующие схемы классификации промышленности также весьма несовершенны. Как заметил экономист Цви Грилихес (Zvi Griliches 1990), «сектора» экономики в том виде, как они представлены в государственной статистике, на деле могут являться не более чем «миражом». В частности подобная классификация затушевывает тот факт, что во многих случаях та или иная фирма производит широкий ассортимент разных видов продукции, а ее работники обладают разнообразными навыками. Более того, даже стандартные границы между отраслями промышленности как правило носят произвольный характер. К примеру, в прежней Стандартной системе классификации американской промышленности в качестве критериев для отнесения предприятий к той или иной категории использовались как «виды продукции», так и «производственные процессы», но при этом такие важные категории, как изготовление пластиков и электроники в ней просто отсутствовали (Desrochers 2001).
Почему «кластерная политика» неизбежно отличается селективностью
«Кластерной политикой» называют любые усилия государства по созданию и поддержке кластеров в определенной зоне. Зачастую она расценивается как нечто более скромное и менее амбициозное, чем традиционная промышленная политика, направленная на «достижение конкретными отраслями (и фирмами, из которых они состоят) результатов, которые государство считает эффективными для экономики в целом» (Chang 1994: 60). Инструменты, используемые для влияния на ту или иную отрасль, включают в себя импортные тарифы, субсидии секторам, испытывающим трудности, и формирующимся отраслям, а также меры государства по стимулированию инвестиций в НИОКР. Портер утверждает: «Идейная основа теории кластеров и промышленной политики, а также их практическое значение для деятельности государства фундаментальным образом различаются» (Porter 2000a: 27). По его мнению, охват и механизмы кластерной политики шире, чем у политики промышленной. По сути Портер считает, что цель политики концентрации — способствовать повышению «конкурентоспособности» страны или региона (Ibid.). По его мнению, районы, где предприятия вертикально и горизонтально объединены в кластеры, обладают большей конкурентоспособностью. Понятие «конкурентоспособность» относится к качеству деловой атмосферы в региона, а также к «рамочным» условиям вроде наличия сырьевых ресурсов, квалифицированной рабочей силы и особенно прочных кластеров. В этом отношении кластерная политика должна быть нацелена на «устранение препятствий, ослабление ограничений и преодоление неэффективности, которые препятствуют повышению производительности труда и инновациям в рамках кластера» (Ibid., 26).
В идеале государство, осуществляющее кластерную политику, должно переключить внимание с планирования и субсидирования конкретных отраслей на поощрение возникновения и функционирования кластеров в экономике в целом. В научной литературе это изменение политических ориентиров расценивается как переход от частного к общему, от прямого государственного вмешательства к косвенному и от вертикальной политики к горизонтальной (см., например: Chang 1994; McDonald, Dearden 2005). Курс на концентрацию можно рассматривать как часть нового «неортодоксального» подхода, в рамках которого существенные элементы общеэкономической политики пересматриваются под территориальным углом зрения (Storper, Scott 1995). На практике, однако, «кластерный» подход трудно изолировать от других методов экономической политики. В то же время инициативы «кластерного» характера в политических документах и статистике можно обнаружить в составе нескольких категорий — таких как промышленная политика, политика поощрения инноваций и политика регионального развития. К примеру, в министерствах экономики за политику географической концентрации отвечают в основном те же управления, что прежде занимались промышленной политикой, а ведомства по делам регионов преобразуют «сетевые» региональные программы в «кластерные» инициативы.
На первый взгляд, рамочная политика поддержания кластеров в целях повышения конкурентоспособности действительно представляется более всеобъемлющей и «рыночной», чем традиционное государственное вмешательство в виде прямой помощи «национальным чемпионам» или «назначения победителей заранее» (Chang 1994). Однако по зрелом размышлении становится очевидно, что кластерная политика также предусматривает селективный подход. Во-первых, в самой концепции «конкурентоспособности» заложен существенный элемент селективности (Reinert 1995). Чтобы принять меры для повышения конкурентоспособности какой-либо территории по отношению к другим, государственные чиновники должны решить, какие виды экономической деятельности следует поддержать, а какие — оставить на волю рыночных сил. Во-вторых, даже если цели политики концентрации носят общий характер, средства их достижения косвенно связаны с созданием привилегий для определенных видов деятельности. В частности, государственные инвестиции в научную базу соответствующей территории или субсидии на НИОКР не могут предоставляться всем кластерам: пристрастность в отношении тех или иных отраслей неизбежна (Cowling et al. 1999). К примеру биотехнологический кластер с большей вероятностью получит поддержку государства в рамках политики поощрения инноваций, чем те, что представляют «старые» отрасли экономики (скажем, угольную промышленность) — ведь там возможности для радикального обновления не столь очевидны. Таким образом, властям — ориентируются они на кластеры, или на что-то другое — не избежать селективного планирования.
В общем и целом, попытки Портера провести различие между политикой концентрации и промышленной политикой выглядят неубедительно. Поскольку в связи с теорией кластеров и промышленной политикой возникают одни и те же проблемы, касающиеся селективности и практической реализации, говорить о фундаментальных различиях между двумя этими концепциями довольно сложно. Портер, казалось бы, сумел четко их разграничить, но на практике кластерная политика тоже сопряжена с «назначением победителей» или «поддержкой неудачников» (Norton 1999), и назвать ее радикальной антитезой прежних методов нельзя. Действительно, при выработке политики концентрации властям необходимо принимать четкие решения: она должна быть либо «наступательной», предусматривающей стимулирование высокотехнологичных кластеров (информационных, био- и нанотехнологий), или «оборонительной», направленной на сохранение традиционных производств (например, автомобильной, текстильной промышленности и станкостроения). Одним словом, их цель — создание либо новой Кремниевой долины, либо нового «ржавого пояса» (Hospers 2004a). Мы увидим, что у подобного планирования уже есть долгая история, и это история неудач. Поэтому руководителям, отвечающим за кластерную политику, следует тщательно избегать прошлых ошибок.
Риски, связанные с попытками государства создавать географические кластеры
На практике политики зачастую отождествляют кластеры с отраслями промышленности и действуют соответственно. Более того, как мы видели, политика концентрации невозможна без произвольного отбора, а значит, напоминает промышленную политику. В данном разделе пойдет речь о рисках, которыми чревата кластерная политика. Для начала сосредоточим внимание на трудностях общего порядка, связанных с селективностью. Затем мы проанализируем конкретные проблемы, которыми чреват «отбор» государством высокотехнологичных или низкотехнологичных кластеров.
Планирование и информационная асимметрия
С учетом того, что государство не может равным образом поддерживать все кластеры, ему необходимо решить, каким кластерам следует оказать особое внимание, а каким нет. Чтобы обосновать выбор в пользу тех или иных кластеров, политики используют в основном аргументы из арсенала экономической науки. Однако эти аргументы вполне поддаются критике; зачастую они даже носят не столько научный, сколько политический характер, и игнорируют теоретические и практические доводы против селективного планирования. В отношении «научной обоснованности» кластерной политики Басс отмечает: как правило «изучение отраслей в целях отбора кандидатов на получение господдержки проводятся на основе недостаточных или неподходящих данных, социологических методов, страдающих глубокими изъянами, и упрощенных математических моделей. На основе этого и вырабатываются ориентиры, которые, таким образом, носят сомнительный характер» (Buss 1999: 343). По мнению Басса, стратегии, связанные с отбором, в том числе и отбором кластеров, практикуются не из-за их высокого научного качества, а из-за привлекательности для тех или иных категорий электората. Впечатляющие аналитические труды (вроде исследований Портера и его команды) могут «производиться» по заказу, для обоснования политических по своей сути предложений. А поскольку они кажутся «научными», среди политических консультантов быстро возникает «стадный эффект». Когда политики в некоторых регионах начинают разрабатывать подобные планы, другие считают необходимым следовать их примеру.
Экономист Йозеф Шумпетер давно еще выявил связь между политическим процессом и экономическим курсом государства: «Политической зрелости нельзя достичь без понимания, что меры, предпринимаемые в экономике — это тоже политика. Особенно часто эту истину не замечают экономисты» (Schumpeter 1950: 8). Помимо циничного вывода Шумпетера существуют и обоснованные с точки зрения экономической науки причины, по которым политики не в состоянии осуществлять «отбор кластеров» эффективнее, чем рыночные акторы. Теория общественного выбора гласит: из-за постоянной информационной асимметрии и стратегически обусловленного поведения политиков и чиновников «провалы государства» происходят в нашей жизни не реже, чем «провалы рынка» (Wolf 1990). Среди прочего государственные чиновники как правило плохо понимают динамику деловой жизни и находятся чересчур далеко от экономического процесса, чтобы выявить те сферы, где реально открываются благоприятные возможности. В конце концов, между общественной сферой (политикой) и частной сферой (коммерцией) по определению существуют фундаментальные различия.
Поскольку обе сферы имеют собственную нравственную основу и представляют собой разные «системы выживания», вмешательства одной системы в деятельность другой по возможности следует избегать (Jacobs 1992). Особенно велика вероятность возникновения серьезнейшей информационной асимметрии между предпринимателями и политическими руководителями в вопросах, связанных с кластерной политикой. Причина состоит в «неявности» формирования пространственных кластеров. На деле географическое агломерирование тесно связано с возникновением и передачей «подразумевающегося» знания, основанного на «особых условиях времени и места» (Hayek 1948). В рамках кластера самое важное значение имеет не столько явная, формализованная и удобная для передачи информация, сколько нестандартное знание, воплощенное в человеческом капитале и приобретаемое за счет опыта. Подобные знания практически невозможно систематизировать: их можно только покупать и продавать при переходе их носителей — людей — на другую работу. Это тот суммарный опыт, который фирмы, входящие в кластер, приобретают, нанимая местных «ветеранов». Подобными знаниями обладают только индивиды, проработавшие определенное время в одной отрасли или фирме. Этот «неявный» характер концентрации — одно из объяснений той особой «промышленной атмосферы», на которую еще в конце XIX века обратил внимание Маршалл, изучая успешное образование «кластеров» того времени вроде «промышленного района» вокруг Шеффилда (Marshall [1890] 1947: 225). Маршалл отмечает: там «витает в воздухе» нечто особенное, благодаря чему «стоит одному человеку высказать новую идею, другие подхватывают ее и дополняют собственными предложениями; таким образом, она становится источником других новых идей».
Макдональд указывает: государственные чиновники не могут воспринять эти потоки неявных знаний, являющиеся источником богатства процветающих кластеров (MacDonald 1992). У них нет ни навыков, ни контактов, ни опыта участников кластеров, которыми им поручено заниматься. Предсказать заранее, какие шаги необходимо будет предпринять в отношении кластера, невозможно, поскольку нельзя заранее определить, какие виды деятельности в его рамках потребуют поддержки — это зависит от конкретных обстоятельств времени и места. Более того, в большинстве случаев экономическая политика даже не затрагивает знания о текущих реалиях конкретного рынка или его возможном будущем состоянии. История концентрации производства микроэлектроники в Кремниевой долине показывает, что рождение, жизнь и смерть кластеров представляет собой элемент спонтанного порядка, основанного на новых предпринимательских идеях и накапливавшейся десятками лет сумме явных и неявных знаний. Конечно, кластеры имеют важное значение для эффективного функционирования экономики. Но госчиновникам следует понять, что зачастую они формируются спонтанно и в процессе их возникновения основополагающую роль играет неявное знание «местного масштаба». Спрогнозировать, в каких сферах в будущем могут возникнуть кластеры, невозможно. В конечном итоге подобная концентрация производства является результатом предпринимательской деятельности, и ее движущая сила — стремление получить прибыль. Государство попросту не в состоянии заменить рынок в процессе возникновения кластеров (Sautet 2002b).
«Назначенные» победители: «модные» высокотехнологичные кластеры
Правительства большинства стран, вдохновляясь феноменом Кремниевой долины, пытаются повысить конкурентоспособность экономики за счет создания высокотехнологичных кластеров. В целом, высокие технологии, например, информационные, коммуникационные, био- и нанотехнологии считаются «современными» и инновационными, а потому их развитие власти стараются стимулировать (Drucker 1985). Однако политика концентрации высокотехнологичных производств сопряжена как минимум с тремя опасностями.
Во-первых, как мы подробно продемонстрировали выше, не существует сколько-нибудь веских оснований полагать, что государственное руководство обладает большей, чем предприниматели, информацией для оценки экономического потенциала конкретных экономических проектов (в том числе и кластеров). Из-за изначальной неопределенности относительно перспектив новых технологий при создании высокотехнологичных кластеров вероятность «провала государства» особенно велика. Как отмечает Шмуклер, практически все изученные им примеры инновационной деятельности стимулировались не государственной поддержкой научных исследований, а осознанием необходимости решить проблему высоких издержек или стремлением воспользоваться возможностью для получения прибыли (Schmookler 1966: 199). По мнению Миллера и Коте, в этом заключается одна из главных причин, по которым проекты создания «инновационных центров» и других «инкубаторов идей» при технопарках в США и Канаде в 1970–1980-х неизменно терпели неудачу (Miller, Cote 1985). Риски, связанные со стратегией «назначения победителей заранее» проявились и при реализации политики развития высоких технологий во Франции в 1980-х. После пяти лет субсидирования производства микроэлектроники Париж вынужден был признать, что сделал ставку не на ту лошадку. Одна из причин, обусловивших провал этой затеи французского правительства, заключалась в отсутствии у политической элиты «коммерческой жилки» — ее единственная цель заключалась в том, чтобы сделать Францию мировым лидером в области микроэлектроники. Если же вам нужен совсем недавний пример, свидетельствующий о непонимании государством тенденций научно-технического прогресса, достаточно вспомнить, какой шум поднялся было в мире вокруг информационных технологий. Конечно, влияние этих технологий весьма значительно, но они, вопреки надеждам правительств многих стран, не стали основой «новой экономики» (Clarke 2001).
Более того, шансы на получение регионами, на территории которых возникают высокотехнологичные кластеры, дополнительной прибыли могут оказаться весьма ограниченными — и не только потому, что в высокотехнологичных отраслях как правило создается куда меньше рабочих мест, чем в низкотехнологичных или нетехнологичных (Drucker 1985). Главное здесь в другом: в ходе общемировой инновационной гонки большинство регионов делает ставку на одни и те же виды деятельности. Как правило государственные власти стремятся «не отставать от других», а потому почти во всех случаях поддержка оказывается развитию информационных, био- и нанотехнологических кластеров. Сегодня «кремниевые долины» пытаются создать по всей Европе (примеры см. во введении). Однако, как явствует из научной литературы по вопросам организации промышленности, реальное конкурентное преимущество можно получить не за счет подражания соперникам, а за счет выхода на рынок с уникальной продукцией (Martin 2001). Копируя Кремниевую долину, другие регионы не дают ответа на вопрос, чем отличаются их собственные кластеры: напротив, они лишь усиливают «преимущество первопроходца», то есть самого калифорнийского центра высоких технологий. Кроме того, если мыслить наднациональными категориями (в масштабе всей Европы или Северной Америки), нынешняя «кластерная гонка» оборачивается «дублированием» инвестиций в одни и те же высокие технологии. Подобный «стадный эффект» может привести к появлению избыточных мощностей, образованию «мыльных пузырей» и кризису, в ходе которого выживут только сильнейшие (Lux 1995). Аналогичным образом, вкладывая капиталы в одинаковые технологии и копируя «лучшие образцы», регионы подрывают свое потенциальное конкурентное преимущество, и не стоит удивляться, если все это кончится болезненной «перетряской».
Наконец, поддерживая высокотехнологичные кластеры, власти часто не задаются вопросом: а есть ли в соответствующем регионе предпосылки для их возникновения? Здесь большое значение имеют различия в стартовой ситуации, структуре экономики и институциональные особенности. Представители «эволюционного» течения в экономической науке продемонстрировали, что инновации часто порождаются случайными факторами или уникальной социально-экономической ситуацией (Witt 1993). Таким образом методы, сработавшие в одном регионе, далеко не всегда подходят для другой территории. К примеру, высокотехнологичный кластер вряд ли может быть успешно создан в местности, не обладающей «впитывающей способностью» в плане новых технологий (Cooke 2002). Если в регионе нет подобной «принимающей системы», политика концентрации чревата серьезными рисками. Кастеллс и Холл приводят убедительные доказательства того, что затраты при создании кластеров «с нуля» очень велики, а их формирование — процесс весьма длительный (Castells, Hall 1994). Примером неудачного создания высокотехнологичного кластера руками государства может служить российский Академгородок. В 1950-х этот сибирский «наукоград» был построен по образцу Кремниевой долины буквально «на пустом месте». С тех пор он много десятилетий влачит жалкое существование. Другие примеры, свидетельствующие о значении совместимости с местными условиями при создании кластеров, связаны с Южной Италией и Руром (Hospers 2004a). Здесь местная среда попросту отторгла амбициозные государственные проекты, осуществлявшиеся в 1960–1970-х. Промышленные комплексы на Сардинии и высокотехнологичный сектор в Руре оказались «пустышками» и превратились в «египетские пирамиды».
Поддержка «неудачников»: традиционные низкотехнологичные кластеры
Впрочем, государственная политика концентрации экономической деятельности предусматривает не только поддержку высоких технологий. Многие регионы унаследовали от прошлого «традиционную экономику» низкотехнологичного или нетехнологичного характера (Hayter 1997). Из-за острой конкуренции и снижения спроса «старые» центры текстильной, пищевой, автомобильной промышленности, металлургии и кораблестроения оказались в трудном положении. Хотя за последние десятилетия эти «национальные чемпионы» в ряде случаев пережили реструктуризацию, большинство из них по-прежнему получает от государства помощь в рамках «кластерной» или региональной политики (Todtling, Trippl 2004). Является ли такая политика поддержки низкотехнологичных производств эффективной альтернативой «модной» тенденции копирования Кремниевой долины?
В отличие от многих высокотехнологичных проектов подобные кластеры хотя бы укоренены в местную среду и дают работу большому количеству людей (Fingleton 1999). С позиций популярной ныне «новой экономической географии» можно сказать, что увеличение прибыли за счет масштабов производства в этих традиционных видах экономической деятельности закладывает основы для будущего конкурентного преимущества — пусть и в далекой перспективе (Puga 2002). Таким образом, подобные кластеры имеют шанс доказать свою экономическую целесообразность. В качестве примера можно назвать угледобычу и металлургическое производство в Валлонии (Бельгия), лесную промышленность в Скандинавии и Канаде, автомобилестроение на юге Германии, часовые заводы в швейцарской «долине точности», текстильную промышленность на севере Италии, производство снегоуборочной техники в Финляндии, ирригационного оборудования в Израиле и виноделие в Калифорнии. Однако характер поддержки государством таких кластеров в большинстве случаев не выдерживает критики — власти «помогают неудачникам».
Во-первых, государственная политика поддержки низкотехнологичных кластеров как правило преследует сразу несколько различных целей, что уже исключает оптимальный результат. Стремление властей сохранить «национальных чемпионов» зачастую хаотично переплетается с реструктуризацией, обеспечением занятости и соображениями национальной промышленной политики. Ученые не устают подчеркивать, что такое многообразие целей в рамках одного политического направления опасно, поскольку они могут войти в противоречие друг с другом и тем самым помещать выработке четкой стратегии (Dunn 2003). Фактически здесь мы имеем дело с выведенным Тинбергеном знаменитым принципом «соответствия инструментов и задач»: в экономике с помощью одного общего инструмента нельзя добиться нескольких разных целей, например обеспечения полной занятости и устойчивого роста. Напротив, для каждой цели необходим свой особый метод (Tinbergen 1952). Нагляднейшим примером пренебрежения этим принципом можно считать политику поддержки судостроения, которую правительство Голландии проводит начиная с 1970-х годов. Раз за разом над обоснованными экономическими аргументами в пользу сокращения отрасли берут верх краткосрочные соображения вроде поддержания занятости на севере страны (в Гронингене и Фрисланде), а также фактор национальной гордости. Политическое руководство Британии с 1970-х годов допускало те же ошибки в отношении отечественного автопрома. Стремление одновременно добиться целей социального, структурного, патриотического и экономического характера потерпело неудачу: именно этим, возможно, объясняется упадок британской автомобильной промышленности — от банкротства British Leyland до совсем недавнего краха Rover.
Кроме того, политика поддержки низкотехнологичных кластеров в том виде, в каком она осуществляется, чаще всего «лечит симптомы, а не болезнь». Зачастую эти программы предусматривают субсидии промышленным компаниям, оказавшимся в трудном финансовом положении. В теории временная поддержка традиционных промышленных кластеров, чтобы дать им «прийти в себя», имеет под собой основания (Todtling, Trippl 2004). Проблема заключается в том, что начать субсидирование проще, чем его прекратить. Хуже того, возникает возможность «наркозависимости» от субсидий, когда предприятия уже не могут существовать без государственной помощи (Howitt 1996). В конце концов, субсидирование традиционных отраслей зачастую не способствует реструктуризации компаний, а напротив, закрепляет унаследованную от прошлого неэффективность их деятельности. Представители институциональной школы в экономической географии отмечают, что традиционные промышленные регионы особенно подвержены такой опасности (Fuchs, Shapira 2005). Это связано с феноменом «инерции» и идиосинкразией на «чужие» изобретения, т.е. характерную для процветавших в прошлом регионов склонность цепляться за традиционные модели — вместо того, чтобы идти в ногу с изменившимися экономическими реалиями. Типичными примерами в этом отношении являются Валлония и Рур в 1960-х. Долгое время «смычка» между местными промышленниками и политиками вела к искусственному поддержанию занятости в угольной и металлургической промышленности, что оттягивало переориентацию регионов на новые виды деятельности. Одним словом, политика господдержки низкотехнологичных кластеров может препятствовать реструктуризации, необходимой для приведения производства в соответствие со спросом. В результате регион может упустить возможность вписаться в новые рыночные условия.
Если не можешь помочь, хотя бы не навреди
До сих пор мы критиковали «кластерную политику», отмечая, что на деле она эквивалентна промышленной политике — со всеми сопутствующими рисками. Но, признавая, что возможности государства в плане успешного проведения промышленной политики весьма ограничены, кто-то может тем не менее утверждать, что оно способно играть определенную роль — способствовать возникновению кластеров, не создавая их напрямую. Вопрос о стимулах в качестве инструмента политики не нов, но в последнее время он приобрел особую актуальность — прежде всего в англосаксонских странах. Министерство промышленности Новой Зеландии, Министерство торговли и промышленности Великобритании и Министерство промышленности Канады, к примеру, считают поддержку формирования кластеров одной из главных функций государства, эквивалентной, скажем, развитию инфраструктуры. Может быть, такой подход позволяет избежать опасностей, связанных с «назначением победителей» и «поддержкой неудачников»?
На практике создание государством условий для возникновения кластеров может привести к тем же результатом, что и прямое вмешательство в экономические процессы в рамках «политики концентрации». В частности, здесь могут проявиться аналогичные проблемы с информацией и стимулами. Австрийский экономист Кирцнер не раз подчеркивал: главная опасность, связанная с государственной экономической политикой (он называл ее «регулированием»), состоит в том, что она душит инновационное предпринимательство (Kirzner 1979). Тому, по его мнению, есть несколько основных причин:
1. Неосведомленность регулирующих органов об альтернативных вариантах.
2. Неспособность регулирующих органов (из-за отсутствия мотивации — получения прибыли) выявить возможности для совершенствования координации.
3. Потенциальное удушающее воздействие регулирования на инновационный процесс.
4. Вероятность того, что регулирование может направить развитие рынка на путь, нежелательный с точки зрения потребителей (Kirzner 1979; Sautet 2002a).
Удушая предпринимательскую активность, регулирование ослабляет способность рынка генерировать знания, способные улучшить координацию планов отдельных акторов. Иными словами, фундаментальная проблема с «рыночно-ориентированной» государственной политикой (включая и стимулирование тех или иных рыночных процессов) заключается в том, что она сокращает круг координационных функций рыночного механизма.
Как мы уже подчеркивали выше, политика стимулирования возникновения кластеров зачастую сводится к «назначению победителей» и «поддержке неудачников». Это связано с тем, что государство неспособно генерировать знания, необходимые для успешного функционирования кластеров. И нет никаких оснований полагать, что в институциональных условиях, связанных с активными действиями государства по стимулированию возникновения кластеров, такие знания могут появиться. Таким образом, даже если бы в госаппарате работали люди, радеющие исключительно об общем благе, они все равно не смогли бы успешно проводить «кластерную политику». Ограниченная эффективность активных действий государства обусловлена не столько человеческой природой, сколько недостатком информации, необходимой для успешного решения поставленных задач (Sautet 2002b). С этой точки зрения государственная политика стимулирования возникновения кластеров — лишь еще одна вариация на тему промышленной политики. Это способ «замаскированного» государственного вмешательства в экономику. Причина в том, что такая политика опять же может принимать форму субсидирования — по определению пристрастного и к тому же ненужного. В конце концов, если субсидии предоставляются кластерам, которые и без них действовали бы успешно, в этой помощи нет необходимости. Если же субсидируются фирмы, которые в противном случае ждало бы банкротство, это равносильно вмешательству в процесс рыночного «естественного отбора» — искусственному сохранению предприятий, которых иначе бы уже попросту не существовало.
Государственная политика стимулирования кластеров может попасть в ту же ловушку «назначения победителей» и «поддержки неудачников». В любой конкретный момент времени и в любом месте объем имеющихся ресурсов ограничен. Поэтому ведомствам, которым поручено это стимулирование, так или иначе приходится выбирать, каким кластерам оказывать помощь, а каким — нет. Поскольку, как отмечает Кирцнер, нет никаких оснований считать, что у государства имеются стимулы и знания, позволяющие ему успешно проводить подобный отбор, стимулирование ничем не отличается от других разновидностей «кластерной политики» (Kirzner 1979). В любой момент и в любом месте оптимальная структура промышленности может возникнуть лишь через посредство рыночных механизмов, методом проб и ошибок. В целом государству следует полностью избегать вмешательства в координационные функции рынка и не ограничивать формы, которые принимает процесс перемен. В условиях «живой экономики» (если воспользоваться термином Мизеса) рождение и смерть городов, отраслей, промышленных центров неизбежны, и государству не следует замедлять этот процесс. Этот факт должен служить предостережением для политического руководства в целом и чиновников, ведающих «кластерной политикой», — в частности. Одним словом, здесь действует знаменитый принцип Гиппократа «Не навреди!» (цит. по: Salacuse 1994).
Какой же должна быть роль государства?
Если создание или стимулирование создания кластеров руками государства чреваты рисками, уместна ли «кластерная политика» вообще? Чтобы ответить на этот вопрос, остановимся вкратце на некоторых примерах успешного создания кластеров и посмотрим, какой вклад в этот процесс внесло государство. В таблице 1 приведен краткий перечень «историй успеха» в Европе (более полный список см.: Hospers 2004b).
Таблица 1. Примеры успешного создания кластеров в Европе за счет сочетания традиций и современных общемировых тенденций

Регион	Традиционная отрасль	Общемировая тенденция	Новое сочетание
Юра д'Арк	Часовое производство	Маркетинг и образ жизни	Часы Swatch
Эмилия-Романья	Текстильная промышленность	Высокие производственные технологии	Модная одежда
Баден-Вюртемберг	Станкостроение	Цифровые носители	Мультимедийное оборудование
Ютландия	Изготовление мебели	Качество и образ жизни	Дизайнерская мебель
Манчестер	Тяжелая промышленность	Поп-музыка/поп-арт	Индустрия развлечений
Север Па-де-Кале	Производство одежды	Стремление к удобству	Заказы по почте
Рур	Тяжелая промышленность	«Экономика опыта»	«Промышленная культура»
Дунаканьяр	Туризм	Старение населения и рост уровня жизни	Оздоровительные курорты
Краковский регион	Строительство и отделка	Спрос на поддержание исторического наследия	Реставрационные услуги

Как видно из этого перечня, в некоторых случаях речь идет об оживлении традиционных видов экономической деятельности за счет внедрения высоких технологий в сфере дизайна, производства и маркетинга. Результатом подобной стратегии стали «новые сочетания» в швейцарской часовой промышленности, текстильной отрасли в Италии и производстве мебели в Дании. Происхождение манчестерского кластера в Великобритании, специализирующегося на поп-музыке и других видах искусства, и мультимедийного кластера в Баден-Вюртемберге (Германия) связано с прежде существовавшими там отраслями промышленности, что позволило приобрести навыки в обращении с современными материалами и оказалось полезно в новых областях деятельности. Другие регионы воспользовались тенденцией к росту спроса на потребительские услуги. В Северном Па-де-Кале (Франция) несколько текстильных фабрик были преобразованы в предприятия по изготовлению одежды, работающие с заказами по почте, а в Рурской области (Германия) закрытые шахты и заводы используются как туристские достопримечательности (для любителей «промышленной культуры»). Среди примеров подобного сочетания «традиций и современности» в Центральной и Восточной Европе можно назвать современные оздоровительные курорты в Венгрии и высокотехнологичные реставрационные услуги польского строительного кластера.
Для объяснения эффективного функционирования этих кластеров очень важны три вещи. Во-первых, приведенные примеры указывают на то, что в основе успешных кластеров почти всегда лежат существующие в регионе экономические структуры. Вековые традиции, скажем, часовой промышленности в Швейцарии, угледобычи и металлургии в Руре и отдыха на целебных источниках в Венгрии заложили фундамент для современных кластеров в этих регионах. Очевидно, путь будущего развития регионов зависит от того, с чего они начинали (Hassink 1997). Одним словом, пусть это наблюдение и тривиально, но факт остается фактом: экономические перспективы региона неизбежно в той или иной мере связаны с его прошлым. Таким образом, приведенные примеры касаются не «лучших образцов», а скорее «уникальных моделей», демонстрируя лишь то, что конкурентоспособность региона зависит от присущих только ему особенностей. Во-вторых, чтобы развитие имеющегося потенциала не превратилось в «поддержку неудачников», традиции должны сочетаться с современными тенденциями. На деле успех кластеров — перефразируя данное Шумпетером определение инноваций (Schumpeter 1912) — всегда является результатом «нового сочетания» традиций и общемировых тенденций. Как показывает таблица, подобное интерактивное взаимодействие глобального и местного уровней, создающее возможности для роста, может возникнуть в результате «сложения» существующих в регионе видов экономической деятельности, модернизации традиционных отраслей для включения в «новую экономику» или использования накопленных в прошлом знаний и навыков для решения новых задач, обусловленных структурными изменениями в масштабе всей экономики. В-третьих, оценивая приведенные примеры, нельзя не поразиться, насколько незначительный вклад в успех этих кластеров внесло государство. Все они возникли спонтанно, а если государство и играло какую-то роль в их развитии, то уже на последующих этапах.
Рассмотрим поподробнее, что делало государство в связи с образованием кластеров, внесенных в таблицу (Hospers 2004b). В некоторых регионах оно почти в этом не участвовало. Так обстояло дело в Манчестере, Па-де-Кале, Дунаканьяре и Краковском регионе. Конечно, сегодня власти этих регионов рекламируют имеющиеся там кластеры для привлечения туристов и инвестиций, но делают они это уже постфактум — после их спонтанного формирования. В Эмилии-Романье, Баден-Вюртемберге и Ютландии государство помогало создавать центры поддержки бизнеса и внедрения технологий, предоставлявшие кластерам «реальные услуги» (например, технические консультации и организацию мероприятий по налаживанию контактов). Государство не вмешивалось в деятельность кластеров, а лишь предоставляло информацию и контакты по запросам делового сообщества. Конечно, это можно рассматривать как своего рода «стимулирование», но из-за конкретного характера участия государства, не сопряженного с вмешательством и осуществлявшегося уже после возникновения кластеров, негативной роли оно не сыграло. В других случаях государство ограничивалось лишь маркетингом кластеров. В швейцарской Юре, Баден-Вюртемберге и Руре именно местные деловые круги решили объединить усилия и создать кластеры по производству часов, мультимедийным технологиям и «промышленному туризму». Когда стало очевидно, что эта деятельность дает успешные результаты, государство взяло на себя «брендинг» кластеров в международном масштабе. Тем самым соответствующие регионы были представлены как «места, которые стоило бы посетить» сторонам (инвесторам, туристам), интересующимся теми видами деятельности, которыми занимаются данные кластеры. Эта государственная «реклама» не вредит рыночным процессам до тех пор, пока ее цель — привлечь внимание новых инвесторов и клиентов, способных принять участие в деятельности рынка (Kotler et al. 1993; Rainisto 2003). Поговорка «Если ты хорош, не стесняйся об этом говорить» относится и к кластерам: их задача — действовать эффективно, а государство может взять на себя распространение информации о кластерах, прошедших испытание рынком.
Заключение: о пользе «регионального реализма»
Вдохновленные успехом Кремниевой долины, многие государства мира проводят собственную «кластерную политику» в попытках ее скопировать. Многие рассматривают это как нечто менее претенциозное, чем традиционная «селективная» экономическая политика. Если верить Портеру, подобное стимулирование концентрации производства — в отличие от промышленной политики — представляет собой горизонтальный, рыночно ориентированный подход (Porter 2000a). В настоящей статье мы подвергли эту точку зрения критике — по нескольким причинам. Во-первых, из-за размытости самого понятия «кластер» эти образования зачастую отождествляются с отраслями промышленности и воспринимаются властями в качестве таковых. Более того, кластерная политика (как и традиционная промышленная) отличается произвольной селективностью: власти выбирают, каким кластерам они будут помогать, а каким — нет. В целом подобные шаги чреваты рисками из-за серьезнейшей информационной асимметрии, возникающей между политическим руководством и предпринимателями. Особенно много проблем возникает, когда речь идет о поддержке высокотехнологичных и низкотехнологичных кластеров. Первая стратегия напоминает промышленную политику с ее «назначением победителей» и сопутствующими этому «ловушками», а вторая — опасный курс на «поддержку неудачников».
На первый взгляд, более предпочтительной и желательной выглядит государственная политика косвенного стимулирования возникновения кластеров, однако мы утверждаем, что и в этом случае власти сталкиваются с проблемой недостатка знаний о рыночных процессах. Таким образом наилучшим советом чиновникам, отвечающим за кластерную политику, будет гиппократовский завет «Не навреди!». Действительно, анализируя примеры создания успешных кластеров, мы видим, насколько мало государство может помочь этому процессу. На наш взгляд, власти могут играть здесь какую-то роль только на последнем этапе — распространять информацию о достижениях кластеров уже после того, как они спонтанно возникли в условиях рынка. Осуществляя этот «маркетинг кластеров», важно иметь в виду: рассказывать надо также о реалиях и особенностях соответствующих регионов. В конце концов конкуренция — это не копирование чужих образцов, а создание чего-то уникального. Очевидно, что попытки построить «свою» Кремниевую долину под это определение не подпадают. Если государства хотят способствовать возникновению кластеров, они должны подходить к делу по принципу «Не навреди!». С учетом этого большого выбора политических инструментов у властей нет: возможно, достаточно будет не препятствовать естественному процессу и снизить налоги (а также упростить нормы регулирования при создании новых компаний). Таким образом, властям, вдохновленным концепцией кластеров, следует проявить скромность и руководствоваться «региональным реализмом», а не мечтами о новой Кремниевой долине.
Литература
Bouwman, H., & Hulsink, W. (2000). Silicon Valley in de Polder: ICT-clusters in de Lage Landen. Utrecht: Lemma.
Buss, T. F. (1999). The case against targeted industry strategies // Economic Development Quarterly, 13, 339–356.
Castells, M., & Hall, P. (1994). Technopoles of the world: The making of twenty-first-century industrial complexes. London: Routledge.
Chang, H. J. (1994). The political economy of industrial policy. London: St. Martin’s.
Clarke, R. (2001). The New Economy beyond the hype: The OECD Growth Project. Paris: OECD.
Cooke, P. (2002). Knowledge economies: Clusters, learning and cooperative advantage. London: Routledge.
Cowling, K., Oughton, C., & Sugden, R. (1999). A reorientation of industrial policy: Horizontal policies and targeting. In K. Cowling (Ed.) Industrial policy in Europe: Theoretical perspectives and practical proposals. London: Routledge.
Desrochers, P. (2000). Geographical proximity and the transmission of tacit knowledge // Review of Austrian Economics, 14, 63–83.
Desrochers, P. (2001). Local diversity, human creativity and technological innovation // Growth and Change, 32, 369–394.
Drucker, P. (1985). Innovation and entrepreneurship. London: William Heinemann.
Dunn, W. N. (2003). Public policy analysis: An introduction / 3rd ed. New York: Prentice Hall.
Fingleton, E. (1999). In praise of hard industries. Boston, MA: Houghton-Mifflin.
Fuchs, G., & Shapira, P. (2005). Rethinking regional innovation and change: Path dependency or regional breakthrough? New York: Springer.
Griliches, Z. (1990). Patent statistics as economic indicators // Journal of Economic Literature, 28, 1661–1707.
Hasssink, R. (1997). What distinguishes ‘good’ from ‘bad’ industrial agglomerations? // Erdkunde, 51, 2–11.
Hayek, F. (1948). Individualism and economic order. Chicago: University of Chicago Press.
Hayter, R. (1997). The dynamics of industrial location. Chichester: Wiley.
Hospers, G. J. (2004a). Restructuring Europe’s Rustbelt: structural change in the German Ruhrgebiet // Intereconomics: Review of European Economic Policy, 39, 147–156.
Hospers, G. J. (2004b). Regional economic change in Europe: A neo-Schumpeterian vision. Münster; London: LIT.
Howitt, P. (1996). The implications of knowledge-based growth for micro-economic policies. Calgary: The University of Calgary Press.
Jacobs, J. (1992). Systems of survival: A dialogue on the moral ffoundations of commerce and politics. New York: Vintage.
Josephson, P. (1997). New Atlantis revisited: Akademgorodok, the Siberian City of Science. Princeton: Princeton University Press.
Kirzner, I. M. (1979). The perils of regulation: a market-process approach. Reprinted in I. M. Kirzner 1985. Discovery and the capitalist process. Chicago: University of Chicago Press.
Kotler, P., Haider, D., & Rein, I. (1993). Marketing places. New York: The Free.
Lux, T. (1995). Herd behaviour, bubbles and crashes // The Economic Journal, 105, 881–896.
MacDonald, S. (1992). Formal collaboration and informal information flow // International Journal of Technology Management, 7, 49–60.
Marshall, A. ([1890] 1947). Principles of economics. London: MacMillan.
Martin, S. (2001). Industrial organization: A European perspective. Oxford: Oxford University Press.
Martin, R., & Sunley, P. (2003). Deconstructing clusters: Chaotic concept or policy panacea? // Journal of Economic Geography, 3, 5–35.
McDonald, F., & Dearden, S. (2005). European economic integration / 5th ed. Essex: Pearson Education.
Miller, R., & Côté, M. (1985). Growing the next Silicon Valley // Harvard Business Review, 114–123, July–August.
Norton, R. (1999). Cluster theories: Spatial externalities // The web book of regional science / Ed. by R. W. Jackson. West Virginia University: Regional Research Institute.
O’mara, M. (2004). Cities of knowledge: Cold war science and the search for the next Silicon Valley. Princeton: Princeton University Press.
Porter, M. (2000a). Location, competition, and economic development: Local clusters in a global economy // Economic Development Quarterly, 14, 15–34.
Porter, M. (2000b). Location, clusters and company strategy // The Oxford handbook of economic geography / Ed. by G. L. Clark, M. S. Gertler, & M. F. Feldman. New York: Oxford University Press.
Puga, D. (2002). European regional policy in light of new location theories // Journal of Economic Geography, 2, 372–406.
Rainisto, S. (2003). Success factors of place marketing: A study of place marketing practices in Northen Europe and the United States. Helsinki: Helsinki University.
Reinert, E. S. (1995). Competitiveness and its predecessors: A 500-year cross-national perspective // Structural Change and Economic Dynamics, 6, 23–42.
Rosenfeld, S. (2001). Backing into clusters: Retrofitting public policies. Paper presented at the Integration Pressures: Lessons from Around the World-John F. Kennedy School Symposium at Harvard University, March 29–30. Salacuse, J. W. (1994). The art of advice. New York: Crown.
Sautet, F. (2002a). Economic transformation, the pretence of knowledge and the process of entrepreneurial competition. New Zealand Treasury Discussion Paper.
Sautet, F. (2002b). Kirznerian economics: Some policy implications and issues // Journal des Economistes et des Etudes Humaines, 1, 131–151.
Saxenian, A. L. (1994). Regional advantage: Culture and competition in Silicon Valley and Route 128. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Schmookler, J. (1966). Invention and growth. Cambridge: Harvard University Press.
Schumpeter, J. A. (1912). Die Theorie der Wirtschaftlichen Entwicklung. Leipzig: Duncker and Humblot.
Schumpeter, J. A. (1950). American institutions and economic progress. Reprinted in Swedberg, R. 1991. Joseph A.
Schumpeter: The economics and sociology of capitalism. Princeton: Princeton University Press.
Smith, A. ([1776] 1976). An inquiry into the nature and causes of the wealth of nations. Oxford: Clarendon Press, (textual editor W.B. Todd).
Storper, M., & Scott, A. J. (1995). The wealth of regions // Futures, 27, 505–526.
Stuart, W. L., & Kargon, R. (1996). Selling Silicon Valley: Frederick Terman’s model for regional advantage // Business History Review, 70, 435–472.
Tinbergen, J. (1952). On the theory of economic policy. Amsterdam: North-Holland.
Tödtling, F., & Trippl, M. (2004). Like Phoenix from the ashes? The renewal of clusters in old industrial areas // Urban Studies, 41, 1175–1195.
Witt, U. (1993). Evolutionary economics. Cheltenham: Edward Elgar.
Wolf, C. (1990). Markets or governments: Choosing between imperfect alternatives. Cambridge, MA: Thе MIT Press.
8 декабря 2010 Впервые: The Next Silicon Valley? On the relationship between geographical clustering and public policy // International Entrepreneurship Management Journal. Vol. 5 (2009). P. 285–299.
Герт-Ян Хосперс, Пьер Дероше, Фредерик Соте
read more...