Новое вечное: 5 главных философских проблем современности

Философия всегда занималась изучением вопросов, которые можно было назвать вечными: Бог и религия, душа и материя, долг и свобода воли. Последние два века акценты сместились: «Теории и практики» решили разобраться в том, чем занимаются современные философы и что можно назвать новыми классическими проблемами. 1. Mind-body problem Как конкретно сознание соотносится с мозгом? Сегодня нейронауки достигли того уровня, что многие философские вопросы о сознании становятся вопросами нейробиологии. Возможно, вскоре мы будем знать, какие процессы в мозге влияют на сознание и проходящие в нем процессы, так же, как мы сможем понять, что происходит в мозге при тех или иных состояниях сознания. Несмотря на то что формулировка проблемы все еще содержит в себе разделение на две разные категории, многие философы настаивают на том, что мы сможем достичь прогресса в понимании сознания, только когда сможем преодолеть этот дуализм и исходить из того, что когда что-то происходит в сознании, это отражается в мозге, а когда что-то происходит в мозге, это влияет на сознание. Когда человек мечтает о море, представляет себе, как он прыгает в воду, а затем идет играть в волейбол, в его мозге происходят определенные процессы, и все эти образы тем или иным образом фиксируются группами нейронов. В то же время, если во время сна на головной мозг оказать воздействие путем электростимуляции, это отразится на сознании. Возможно, сон вдруг превратится в галлюцинаторное приключение, сказать точно сложно. Но факт, что это механическое воздействие окажет влияние на состояние сознания и протекающие в нем процессы. Впрочем, не все философы так считают, поэтому до сих пор можно наткнуться на статью, в которой один философ обвиняет другого в редукционизме или сциентизме. Авторы: Джон Серл, Хилари Патнэм, Дэниэл Деннет. 2. Восприятие Как мы можем воспринимать что-либо? Как мы получаем информацию о внешнем мире? Как чувственное восприятие может быть непосредственным доступом к реальности, если оно может давать сбои в виде галлюцинаций и иллюзий? Наше знание об окружающем мире держится на вере в то, что материальный мир именно такой, каким мы его видим. Когда мы видим дерево, мы верим, что оно действительно существует вне нас, и поэтому считаем, что дерево стоит там, где мы его увидели. Все вопросы, которыми задаются теоретики, можно разделить на вопросы феноменологического характера и эпистемологического. Феноменологи пытаются описать, что же конкретно происходит, когда мы воспринимаем. Скажем, вы видите лошадь, коричневую, предположим, она стоит. Что происходит в этот момент в сознании? В отличии от ученых, философы задаются вопросами не о том, что происходит в этот момент с нейронами, что в итоге некие данные из внешнего мира преобразуются в мозгу человека и он видит именно лошадь, и именно коричневую, философа волнует, что такое вообще «воспринимать», как мы можем описать воспринимающее сознание и как оно фундаментально отличается от сознания в других его состояниях. Философы, рассматривающие восприятие с точки зрения эпистемологии (теории о познании), изучают восприятие как первичный источник наших знаний о мире. Перед современными теоретиками стоит задача описать восприятие таким образом, чтобы их описание отвечало на вопросы обоих типов, одновременно с этим учитывая последние достижения в научном изучении восприятия. Авторы: Susanna Siegel Martin. 3. Философия языка Несмотря на огромное количество результатов, достигнутых в философии языка, отсчет которых можно вести с Готлиба Фреге, сегодня перед исследователями стоит еще множество вопросов. Ученые продолжают пытаться найти ответ, как появился язык, как вообще возможно, что у человека есть язык. Например, Джон Серл считает, что если мы сможем понять, какую пользу получает человек от использования тех или иных языковых структур, как язык функционирует и используется человеком, то мы сможем ответить на вопрос, какими долингвистическими когнитивными способностями должны были обладать предки людей, чтобы появился язык. Другой важной проблемой, обозначенной еще Фреге, является вопрос о том, как возникают значения слов и как мы их понимаем. Из этого следуют пересекающиеся вопросы с философией коммуникации. Один человек говорит (как то, что он говорит обретает смысл?), второй его понимает (как он способен понять именно то, что первый имеет в виду, ведь каждое слово может иметь разные оттенки смыслов в зависимости от контекста, не говоря уже о метафорах), и между ними происходит коммуникация (зачем людям вообще вступать в коммуникацию друг с другом?). Новое звучание также приобретает вопрос о взаимосвязи языка и мышления. После Сепира и Уорфа этим вопросом занимались немногие ученые, но в 2000-х теория лингвистической относительности вновь обратила на себя внимание в трудах Леры Бородицки, которая отстаивает точку зрения, что язык и культура влияют на то, как мы мыслим. Авторы: Ноам Хомски, Стивен Пинкер, J.L. Austin, P.F. Strawson. 4. Что такое сознание Философия сознания сегодня является одним из основных исследовательских направлений в философии. Важной дискуссией о сознании, происходящей в 2000-х, стала дискуссия о расширениях сознания. Обсуждение строится вокруг вопроса о том, где кончается сознание и начинается внешний мир. Есть разные точки зрения. Одни ученые считают, что сознание заканчивается там же, где и наше тело. Экстерналистская теория о происхождении значений слов, утверждает, что значения берут свое начало вне нашей головы и познаем мы их из внешнего мира. Под ее влиянием некоторые ученые решили, что и сознание наше не ограничивается рамками «я», а так же имеет продолжение во внешнем мире. Третьи же считают, что окружающая среда играет активную роль в происходящих в сознании когнитивных процессах, а потому мы можем говорить о том, что сознание имеет расширение в виде окружающей среды. В частности, так считает Дэвид Чалмерс и Энди Кларк. Их статья вызвала бурную реакцию и спровоцировала огромное число ответов, опровергающих их тезис. Авторы: Дэвид Чалмерс, Энди Кларк. 5. Демократия Сегодня вопрос о демократии является одним из самых острых вопросов политической философии. Еще недавно все кричали о победе демократии во всем мире, и о том, что ее установление во всех государствах является лишь вопросом времени. Однако, сегодня в среде политических философов это мнение не единственное. Причиной тому не только усиливающиеся религиозные тенденции и перспектива установления исламских государств на Ближнем Востоке, как это может показаться на первый взгляд, но и кризис демократии, отчетливо наблюдающийся в США и Евросоюзе. В связи с чем по новому рассматривают принципы функционирования существующих демократических обществ, какими должны быть подлинно демократические принципы, что такое подлинная демократия и является ли такая форма правления действительно наилучшей. В центре внимания теоретических споров вопросы об ограничениях репрезентативной демократии, о взаимосвязи либеральной демократии и неравенства и многие другие. Одной из наиболее интересных работ в этой области является книга Дэвида Эстлунда Democratic Authority. В ней он не только производит обзор и высказывает критику существующих теорий, но и выдвигает собственную теорию эпистемологического процедурализма. Эстлунд утверждает, что признание какого-либо политического решения легитимным и признание власти как таковой не зависит от того, было ли конкретное решение верным или плохим. Легитимация происходит из-за эпистемологической ценности демократической процедуры. Даже если есть кто-то, кто действительно знает лучше других, он не может решать за других. Решение может обладать легитимностью, только если оно приемлемо со всех точек зрения и его принятие прошло через все необходимые демократические процедуры. Авторы: Алекс де Токвиль, Фрэнк Анкерсмит, Дэвид Эстлунд. theoryandpractice
read more...

Эволюцией не было предусмотрено, что мы будем самостоятельно производить информацию

16 и 17 ноября в Москве прошел симпозиум Brainstorms, посвященный вопросам творчества и сознания в контексте нейронаук. Нейрофизиолог Александр Каплан в рамках дискуссии рассказал о результатах эксперимента ЦСК «Гараж» и художницы Марины Абрамович «Измерение магии взгляда. «Теории и практики» поговорили с ученым о его впечатлениях после симпозиума, будущем нейронауки и природе психических расстройств. — Чем сегодняшнее мероприятие отличается от других аналогичных конференций? — Симпозиум примечателен тем, что он организован под проблему, общую для науки и для искусства. Общая она в том смысле, что изучает проявления, которые можно трактовать, как творческий процесс. Два человека смотрят друг другу в глаза. И ведь по сути ничего не происходит физически, но происходит нечто из области искусства. За этим стоит глубинная работа мозга. Когда два человека смотрят друг другу глаза, что-то происходит с обоими людьми. Меня пригласили, как руководителя лаборатории нейрофизиологии и нейрокомпьютерных интерфейсов МГУ, которая занимается регистрацией электрической активности головного мозга. Эксперимент заключался в том, что пары людей смотрели друг на друга, при этом записывалась электрическая активность их мозга. Мы взяли эти данные для обработки, результаты анализа я постарался представить на данном симпозиуме. — Что нового вы для себя открыли? — Здесь собрались знаковые фигуры — сама Марина Абрамович, Константин Анохин, ученый, обладающий научно-философским подходом. Среди нас также присутствовал Давид Израилевич Дубровский, который одним из первых применил философский поход к изучению мозга и переложил на философский язык вопросы физиологии. Знаковые фигуры здесь были, а были ли здесь открытия творческие? Додумались ли до чего-то люди? Трудно ожидать какого-то сформулированного открытия, но, безусловно, что-то новое в этой среде зарождается. Мы все находимся на пороге новых открытий в области пограничной между психологией, нейрофизиологией, информатикой, физикой и математикой. Сейчас все эти области изучают мозг. Мозг — орган, который только отчасти биологический, возможно, большей своей частью он является информационным. Для его понимания требуется взгляд физика, математика, инженера, философа и так далее. Мы дискутировали по поводу высших аспектов работы мозга и творчества. Получился небольшой спектр мнений, но это настолько непознанная в настоящее время реальность — творчество. Мы не можем до конца определиться, что это такое: отдельные акты, вроде озарения, или же это непрерывный процесс. Вот мы сейчас разговариваем, и это уже творчество для нас обоих, поскольку мы узнаем что-то новое. Ученые спорят между собой, что такое творчество — открытие чего-то нового, что ранее было не известно никому, или это то, что было неизвестно мне самому. — Разве то о чем вы говорите, не связано с познанием? — Конечно да, но познание — это отдельный процесс. Мы входим в наш мир еще детьми, и многое нам не известно. Дальше мы начинаем расходиться по жизни: кому-то интересно непрерывно узнавать об этом мире все больше и больше, а кому-то достаточно получить ограниченный объем знаний. Это две принципиально разные позиции. Но те первые, которым все не хватает знаний, они становятся учеными или художниками. — Расскажите подробнее о своих интересах, чем вы занимаетесь? — Я психофизиолог, то есть я работаю на грани между психологией и нейрофизиологией. Мне интересны психические явления, но не сама психика, а то, как мозг творит в себе психику. Ведь психика — это мир внутри вас. Что там образовалось, какие структуры появились первоначально, как поддерживается память, как поддерживается психическая модель? Все это психофизиологические задачи. — Разные люди по-разному обрабатывают информацию, у каждого человека есть свой механизм творчества. Как вы считаете, это то, с чем человек рождается или это закладывается окружением, средой, в которой он растет? — Люди рождаются генетически разными, это очевидно. И генетика предполагает, что у человека складываются разные склонности, способности. Есть люди, рождающиеся с художественными способностями, которые хотели бы выразить этот мир художественными средствами — через изобразительное искусство, музыку и так далее. Есть люди, которые склонны познать этот мир глубже, это те, которые потом становятся учеными. Есть люди прагматические, которым необходимо фактически осваивать мир. И вот на эти склонности, которые нам даны от папы с мамой, накладывается обстановка, в которой люди живут. Кому-то везет, и те склонности, которые в человеке заложены природой, ему удается реализовать. — Можно ли как-то вычислить наличие таких способностей научными средствами? — Мне кажется, это скорее нельзя сделать инструментально, нельзя зарегистрировать. Это выясняется поведенчески. По действиям ребенка можно попробовать спрогнозировать его талант и порекомендовать ему то или иное направление для развития. Заметить, к чему будет склонен ребенок. —В чем вы видите будущее нейронауки? — Нейронаука — это наука, которая прогнозирует мозг. Как работает мозг. Высшая задача нейробиологии, по одним наблюдениям, это до конца разобраться с тем, как функционирует мозг, потому что мозг это самое сложное. Сейчас речь идет о том, чтобы попробовать прагматически подойти к анализу мозговой деятельности, то есть помочь человеку более эффективно организовывать свою жизнь в этом мире. Человечество сейчас сталкивается с серьезной проблемой. Наша цивилизация перешла к информационному обществу. Огромные потоки информации, они льются на нас буквально отовсюду. Электронные средства массовой информации совершенствуются с каждым днем, они вас ловят везде — через мобильные телефоны, радио, интернет и так далее. Можем ли мы справиться с этим потоком информации? Подготовлены ли к мы к этому? Эволюцией не было предусмотрено, что мы будем не только брать информацию из внешнего мира, но сами начнем ее продуцировать. Мы пишем очень много, выдумываем всякие небылицы, фантазии, появляются новые темы для разговора, развивается и усложняется банковская система, новые счета, которые нужно по-разному оплачивать. Мир становится не дружественным для нас. Не только из-за того, что воздух загрязнен выхлопными газами, но и информационное поле чрезвычайно перегружено. Раньше люди много делали руками, приходя домой с работы, занимались домашними делами. А сейчас, когда почти у всех есть ноутбуки, работа приходит вместе с человеком домой. И сейчас почти все виды деятельности связаны с компьютером и информацией. Уже сейчас необходимо решать эту проблему. Познавая работу мозга, можно научиться по-другому организовывать потоки этой информации, правильно подавать информацию. — Когда человек целый день общается с другими людьми, у него происходит эмоциональное истощение. Соответственно, ему необходимо переключиться на другой вид деятельности. Можно ли как-то управлять своим мозгом и тренировать его, чтобы справиться с напряжением? — Для этого существует сознание. Это то, о чем человек знал еще с давних времен, что ему необходимо научиться переключаться при работе. Вопрос в том, как организовывать жизнь человеку. Не все это умеют. Есть люди, которые идут по пути наименьшего сопротивления — они работают и днем, и ночью, мало спят, много пьют кофе, в результате, к 50 годам они имеют проблемы со здоровьем. Нужно сделать так, чтобы работа человека приносила ему больше удовольствия, чем такой образ жизни. Современная психофизиология пытается решить данные задачи для представителей разных профессий. Например, взять пилота сверхзвукового истребителя, он не осуществит ни один полет, если не научиться хорошо обрабатывать поступающую информацию. — Вы знаете какие-нибудь техники, которые помогают тренировать мозг? — Существуют некоторые фантазии, вроде того, как биохимически корректировать работу мозга. Мне очень жалко, что мы в ближайшие примерно 20-30 лет полностью перейдем на химические средства, то есть будем пить таблетки. Конечно, и сегодня их используют, но при этом никто не думает о вопросах безопасности. Они используются для критических ситуаций, когда человек заболел и его нужно срочно лечить. Психостимуляторы, различные транквилизаторы, которые снимают тревожность. Некоторым состояние тревоги очень мешает. Допустим, перед человеком стоит очень сложная задача, и он не может решить ее самостоятельно. Тогда он принимает транквилизаторы, чтобы уменьшить тревожность и прекрасно справляется с задачей. Но остается непонятным, насколько это поможет ему в будущем и не разовьет ли он по второму кругу в себе эту тревожность. Вполне возможно, что будет создана система оздоровительной помощи для мозга. Тренировки вроде медитативных техник, к сожалению, мало доступны для большей части людей, поскольку они подразумевают ежедневные затраты времени. —Вы занимаетесь вопросами природой психических расстройств. Не могли бы вы подробнее рассказать об этом? — Да, мы пытались найти способ проведения объективной диагностики. С помощью инструментальных средств, как, например, в случае диагностики инфарктов. Но, к сожалению, шизофрения не поддается диагностированию инструментальными средствами. До сих пор объективной диагностикой является клиническая беседа. Не только у нас, но во всем мире стараются найти такие способы и признаки, по которым можно было бы определенно сказать, что у этого человека есть проблема и как ее можно вылечить. Многие психические и психиатрические проблемы выходят за пределы видимого уровня. Они скрыты точно так же, как скрыты наши мысли. Мы же не можем видеть мысли, наблюдая за электрической активностью мозга. — Сейчас все больше и больше людей диагностируют с шизофренией, с чем это связано? — Объективно говоря, число больных шизофренией возросло в десятки раз. Однако эти расстройства скорее не клинического, но функционального характера. То есть, если отключить их от той реальности, в которой они живут, больные придут в норму. Причиной является как раз то, о чем мы с вами говорили: потоки информации, которые не были предусмотрены человеческой эволюцией, мозг не был предусмотрен для восприятия такой нагрузки. theoryandpractice
read more...

Клод Леви-Стросс: Игра в бисер

28 ноября 1908 года родился Клод Леви-Стросс, французский философ и антрополог, один из самых виртуозных игроков в бисер XX века, увлекший своей Игрой целые поколения интеллектуалов Запада и Востока. Согнувшись, со стекляшками в руке Сидит он. А вокруг и вдалеке Следы войны и мора, на руинах Плющ и в плюще жужжанье стай пчелиных. Усталый мир притих. Полны мгновенья Мелодией негромкой одряхленья. Старик то эту бусину, то ту, То черную, то белую берет, Чтобы внести порядок в пестроту, Ввести в сумбур учет, отсчет и счет. Игры великий мастер, он не мало Знал языков, искусств и стран когда-то, Всемирной славой жизнь была богата, Приверженцев и почестей хватало… Теперь… Сидит он… Бусины в руке, Когда-то шифр науки многоумной, А ныне просто стеклышки цветные, Они из дряхлых рук скользят бесшумно На землю и теряются в песке… Герман Гессе. XX век можно без преувеличения назвать столетием Мифа, мифическим временем, которое запомнится удивительной калейдоскопической сменой картин разрушенных и созданных вновь мифических миров. Одним из тех Творцов, кто участвовал в этой завораживающей Игре, был Клод Леви-Стросс. Не случайно его программной статье «Структура мифов» был предпослан эпиграф: «Можно сказать, что вселенные мифов обречены распасться, едва родившись, чтобы из их обломков родились новые вселенные». Это высказывание Франца Боаса должно было, по замыслу Леви-Стросса, дать метафорический ключ к его методологии структурного изучения мифов, но – такова Игра – оно сделало нечто большее – раскрыло сущность всего творчества французского философа, разрушавшего целые вселенные мифов и создававшего на их месте другие вселенные, сомнительные вселенные, лишенные Человека, вселенные, при виде которых невольно вспоминаешь известные строки: «Empty spaces – what are we living for?» И последователи, и оппоненты Клода Леви-Стросса не раз отмечали тот очевидный факт, что в основе его теории лежит не научная логика, а некий неведомый способ мышления, позволявший ему делать выводы там, где останавливалось научное познание. Так, Д. Преттис расценивал методологию Леви-Стросса как «революцию в науке» на том основании, что она «изменяет правила научной процедуры» и позволяет делать выводы, не подтверждая их фактами, открывая, тем самым, новый путь познания. Интересно, что подобным образом характеризовалось и творчество Зигмунда Фрейда. Так, А. И. Белкин отмечал: «Специфика трудов Фрейда – это не научная логика, а скорее неведомый до сих пор стиль мышления, дающий обильные всходы». Сближение здесь творчества Леви-Стросса и Фрейда отнюдь не случайно. И структурализм, и психоанализ, не смотря на всю свою кажущуюся чуждость друг другу, растут из одного корня – из Мифа. Мифопоэтическая сущность работ как Клода Леви-Стросса, так и Зигмунда Фрейда подчеркивалась неоднократно в самых разных контекстах. Так, например, Вяч. Вс. Иванов обращал внимание на поэтический язык этих работ: «Подобно таким более всего повлиявшим на него в юности мыслителям, связанным с гуманитарной традицией ХIX в., как Фрейд, Леви-Стросс не только ученый, но и поэт, и композитор в науке (достаточно напомнить о письме Фрейда к его невесте, где он говорит о том, что в науке хочет сделать то, что ему не дается в поэзии). Это касается не только таких рассчитанных на широкую публику сочинений, как «Печальные тропики», где Леви-Стросс приводит образцы собственных литературных композиций и свободно перемежает ретроспективный путевой дневник и научные размышления лирическими описаниями. В гораздо большей степени это относится к специальным книгам Леви-Стросса, в особенности к четырехтомному труду по мифологии. В нем сам характер изложения и внешнее оформление книги, начиная с изысканного подбора иллюстраций (как и в «Пути масок»), настраивают читателя на восприятие произведения как одновременно и научного и художественного. Такой синкретический мифопоэтический текст сам по себе может быть очень ценным явлением культуры и эмоционально воздействует на читателя». И Леви-Стросс, и Фрейд всегда слыли великими разрушителями мифов и иллюзий. Но именно здесь их достижения нельзя не признать более чем скромными. Так, толкования мифа об Эдипе, предложенные Фрейдом и Леви-Строссом, не имеют никакого отношения ни к архаическому мифу, ни к трагедии Софокла. Напротив, их следовало бы назвать яркими мифотворцами, создававшими свои мифические миры на обломках разрушенных ими вселенных. Зигмунд Фрейд и Клод Леви-Стросс были великими сновидцами, превратившими свои сновидения в подобие научных дисциплин. Одной из самых существенных черт мифологического мышления является стремление объяснить неизвестное посредством известного, причем независимо от того, как соотносится это неизвестное с тем известным. По словам Е. М. Мелетинского, «мифология постоянно передает менее понятное через более понятное, неумопостигаемое через умопостигаемое и особенно более трудноразрешимое через менее трудноразрешимое». Боги создают человека из дерева, кости или глины подобно тому, как сам человек делает из этих материалов культовые и бытовые предметы. Это мифопоэтическое объяснение неизвестного посредством известного свойственно не только архаичному человеку. Оно прослеживается, например, в стремлении европейских мыслителей XVII-XVIII вв. представить человека как механическое устройство (характерно в этой связи название трактата Ламетри «Человек-машина»). Подобным образом мыслит и Клод Леви-Стросс, когда пытается объяснить миф сначала посредством только языка, затем через математику и, наконец, посредством музыки. Аргументы французского антрополога в пользу таких сближений не имеют ничего общего с логикой и научным познанием. Они целиком и полностью обусловлены его ассоциациями. Леви-Стросс считал, например, что миф стоит где-то посередине между языком и музыкой. Миф, как и музыка, якобы исходит из двойного содержания и двух уровней артикуляции. В них исчезает время, и актуализируются некие общие бессознательные ментальные структуры. В заголовках первого тома своего главного труда «Мифологичные» Леви-Стросс использует музыкальные термины: «ария разорителя гнезд», «соната хороших манер», «фуга пяти чувств», «дивертисмент на популярную тему» и т.д. Что связывает такие заголовки с содержанием соответствующих глав? Ничего, кроме ассоциаций самого Леви-Стросса. Французский антрополог был искренне убежден в том, что «все формы социальной жизни в основном одной природы, они состоят из систем поведения, представляющих собой проекцию универсальных законов, регулирующих бессознательную структуру разума, на уровень сознания и социализованной мысли». Проекции эти могут выражаться в самых различных феноменах. Так, по мнению Леви-Стросса, зима и лето, сменяя друг друга, выполняют в природе ту же функцию, что и обмен женщинами в браке или обмен словами в беседе. Подобные сближения характерны сегодня лишь для поэтов или людей, страдающих шизофренией, но никак не для логически мыслящего ученого. Здесь остается только недоуменно пожать плечами или восторженно воскликнуть, перефразировав Тертуллиана: «Верю, потому что недоказуемо!» В мифологии, считал Клод Леви-Стросс, наиболее отчетливо проявились бессознательные ментальные структуры. Раскрыв структуру мифов, исследователь мог надеяться на открытие изначальных структур человеческого разума и, более того, на раскрытие структур всего мироздания, которое «за тысячи, миллионы, миллиарды лет не делало ничего другого, кроме того, что соответствовало обширной мифологической системе». Для К. Леви-Стросса мифология была прежде всего эффективным способом «логического» разрешения фундаментальных противоположностей. Последние в процессе мифологизирования бессознательно подменялись менее резкими бинарными оппозициями, которые в свою очередь сменялись еще менее жесткими противоположностями, пока, наконец, оппозиции не разрешались посредством медиаторных образов. Так, например, фундаментальная оппозиция жизни и смерти преобразовывалась в противоположность растительного и животного царства, которая подменялась оппозицией травоядных и плотоядных, разрешавшейся мифологическим образом зооморфного существа, питавшегося падалью. Весь этот «логический» процесс был обусловлен, по Леви-Строссу, врожденными бессознательными ментальными структурами. Задача исследователя – лишь выявить в мифологических текстах ряд бинарных оппозиций. Формула трансформаций – «бриколажа» – была выведена самим Леви-Строссом. В ее переменные величины стоило только подставить выявленные пары противоположностей. Целые поколения структуралистов только тем и занимались, что выявляли в многочисленных мифологических системах все мыслимые и немыслимые бинарные оппозиции, причем там, где описание «бриколажа» давалось с большим трудом, приходилось видоизменять и каноническую формулу патриарха. В действительности, суть мифологического мышления заключается не в создании эквивалентных друг другу логических пар противоположностей, а именно в провидении аффективно-ассоциативных связей между теми феноменами, которые семиотик принимает за соответствующие элементы бинарных оппозиций. Философская задача, поставленная перед архаичным человеком Клодом Леви-Строссом, абсолютно немыслима для первобытного охотника и собирателя. Последний не создавал логически безупречных бинарных оппозиций, он лишь чувственно воспринимал мир и исходя из этого опыта описывал окружавшие его предметы и явления, ассоциативно противопоставляя или связывая их. Происхождение бинарных оппозиций целиком и полностью было обусловлено аффективным восприятием архаичного человека. Все многообразие феноменов окружавшего его мира он чувственно классифицировал на позитивные и негативные для него предметы и явления. При этом феномены, воспринимавшиеся архаичным человеком позитивно, он ассоциативно связывал между собой. Соответственно он проводил ассоциативные связи и между негативными явлениями. Так, согласно исследованиям Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, в славянских мифологических системах позитивно маркировались верхний, правый, мужской, старший, близкий, свой, светлый, сухой, видимый, белый или красный, день, весна, небо (в отношении к земле), земля (в отношении к преисподней), огонь (в отношении к влаге), дом, восток (по отношению к западу), юг (по отношению к северу), солнце; а негативно – нижний, левый, женский, младший, далекий, чужой, темный, влажный, невидимый, черный, ночь, земля (в отношении к небу), преисподняя, влага (по отношению к огню), лес, запад, север, луна. Семантические связи, соединяющие между собой позитивно или негативно маркированные представления архаичного человека об окружающем его мире, являлись достаточно гибкими и варьировались в самых различных контекстах. Обусловлено это было тем, что в основе этих семантических связей лежали не жесткие врожденные ментальные структуры, а культурно обусловленное ассоциативное мышление. По справедливому замечанию Р. М. Фрумкиной, «как феномен ассоциативная связь определена именно культурой во всем ее многообразии – всеми знаниями, опытом, в том числе – чувственным опытом, но при этом таким опытом, в котором мы не отдаем себе отчета». Чувственный опыт архаичного человека кодировался им прежде всего в языке, а затем и во всевозможных культурных контекстах (в мифах, ритуалах, искусстве, поэзии и т.д.). Впоследствии язык и данные контексты организовывали чувственный опыт следующих поколений, бессознательно направляя их ассоциативное мышление уже вполне определенными путями. Отсюда преемственность в архаичном обществе не только канонических мифологических текстов, но и самого мифологического мышления, оперировавшего типичными коллективными ассоциациями. Удивительно, как слеп был Ludi magister К. Леви-Стросс, проживший столько времени среди южноамериканских аборигенов, к их аффективно-ассоциативному мышлению. Вероятно, причиной тому был когнитивный субъективизм французского антрополога. Интересно, что это непонимание могло стоить К. Леви-Строссу жизни. Речь идет об эпизоде, произошедшем с пребывавшим среди индейцев Леви-Строссом «во время его безобидных опытов с шарами, наполненными горячим воздухом. Совершенно неожиданно даже для него, прекрасно знакомого с мифами того племени, в котором он находился, его действия были истолкованы как опасные для жизни только потому, что увеличение предмета в размерах напоминало индейцам характер действия одного из ядов, с которым отождествлялась «злая сила». Возникшая ситуация была оценена Леви-Строссом как представляющая опасность для жизни и только с громадным трудом он смог погасить агрессию индейцев». Проведение аффективно-ассоциативных связей, коллективных или индивидуальных, между самыми различными феноменами окружающего мира характерно не только для архаичного, но и для современного человека. Конечно, доминантным для современного человека является логическое мышление, но это нисколько не мешает проявляться аффективно-ассоциативному мышлению в его сновидениях, галлюцинациях, свободном фантазировании, поэтическом творчестве. Всякий раз, когда контроль логического мышления ослабевает – например, в силу усталости, опьянения или дремотного состояния, – актуализируется аффективно-ассоциативное мышление. Логические противоречия исчезают, ассоциативные связи делают понятным сложный и конфликтный окружающий мир, кажущийся теперь простым и умопостигаемым. «Бывало, – отмечал Альбер Камю, – когда гулянье у кого-нибудь затягивалось далеко за полночь, когда под воздействием алкоголя, танцев, всеобщего необычайного возбуждения по телу начинала быстро разливаться приятная истома, мне вдруг мерещилось, на пределе усталости, что я наконец постиг, на какую-то секунду, тайну жизни и смогу однажды ее высказать. Но усталость улетучивалась, а вместе с ней и тайна». Как пример аффективно-ассоциативного творчества можно привести картину Сальвадора Дали, на которой тот изобразил Гала с бараньими отбивными на плечах. На вопрос о причине столь странного сближения художник ответил просто: «Я люблю мою жену и люблю отбивные; не понимаю почему я не могу нарисовать их вместе». Подобными аффективно-ассоциативными связями полны наши сновидения. Потому они и столь непонятны. Ключ к их пониманию находится в пристрастиях и ассоциациях, часто бессознательных, каждого конкретного человека. Для художественного творчества характерны не столько индивидуальные, сколько типичные коллективные ассоциативные связи – иначе произведения искусства не были бы понятны никому, кроме их создателей. В качестве примера художественного произведения, образность которого, навеянная, кстати, сновидением, была обусловлена игрой ассоциациями, можно привести повесть Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Несложно заметить, что для описания образов Генри Джекила и Эдварда Хайда Стивенсон бессознательно использовал ряд известных противоположностей: Доктор Джекил. Мистер Хайд. Добрый. Злой. Высокий. Низкий. Умный. Безумный. Нормальный. Уродливый. Старший. Младший. Филантроп. Мизантроп. Законопослушный. Преступный. Как конкретно ассоциативно связывались те или иные качества в образах Джекила и Хайда, можно судить по следующему фрагменту из признаний Генри Джекила: «Зло в моей натуре, которому я передал способность создавать самостоятельную оболочку, было менее сильно и менее развито, чем только что отвергнутое мною добро. С другой стороны самый образ моей жизни, на девять десятых состоявшей из труда, благих дел и самообуздания, обрекал зло во мне на бездеятельность и тем самым сохранял его силы. Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд был ниже ростом, субтильнее и моложе Генри Джекила. И если лицо одного дышало добром, лицо другого несло на себе ясный и размашистый росчерк зла. Кроме того, зло (которое я и теперь не могу не признать губительной стороной человеческой натуры) наложило на этот облик отпечаток уродства и гнилости… Этот фактотум, которого я вызвал из своей собственной души и послал одного искать наслаждений на его лад, был существом по самой своей природе злобным и преступным; каждое его действие, каждая мысль диктовались себялюбием, с животной жадностью он упивался чужими страданиями и не знал жалости, как каменное изваяние». И т. д. Актуализируются аффективно-ассоциативные связи и в научном концептуировании – там, где по тем или иным причинам невозможно объективно исследовать изучаемый предмет. Тогда под видом логических операций, как правило, бессознательно проводятся типичные коллективные ассоциативные связи, которые не раскрывают сущности предмета, а создают представление о нем. Научные концепции в этом случае создаются так же, как и архаические мифологические системы. Одной из таких мифопоэтических концепций является психоанализ. Его создатель Зигмунд Фрейд настойчиво утверждал: «Деление психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа». Отсутствие четкого понимания, что же такое есть сознание и бессознательное, и, как следствие, отказ от объективного исследования данных феноменов, привели Фрейда и его последователей к неизбежному субъективному их толкованию. Разделив психическое на сознательное и бессознательное, они не объяснили их сути, а описали их посредством бессознательного ассоциирования с рядом других феноменов. Соотношения между оппозицией сознание-бессознательное и этими феноменами может быть выражено следующим образом: сознание – бессознательное верх – низ культура – природа свой – чужой профанный – сакральный мужской – женский жизнь – смерть правый – левый порядок – хаос поведение – антиповедение свет – тьма добро – зло В различных психоаналитических концепциях элементы правой колонки ассоциативно связывались между собой, иногда противопоставляясь элементам левой колонки, также ассоциативно связывавшихся в самые различные сочетания. Эти связи в разных психоаналитических системах могли быть весьма устойчивыми и полными или, напротив, зыбкими и фрагментарными. Как бы то ни было, именно аффективно-ассоциативные связи между указанными парами противоположностей формировали представления психоаналитиков о сознании и бессознательном. И в архаических мифологических системах, и в современных мифопоэтических текстах аффективно-ассоциативные связи между элементами самых различных пар противоположностей играют одну и ту же роль – они объясняют, а точнее описывают неизвестное посредством известного, менее понятное через более понятное. Характерно, что Клод Леви-Стросс не объяснял мифы, а описывал их. Как подчеркивал Е. М. Мелетинский, «на первом плане в «Мифологичных» – общемифологическая семантика, анализ каждого мифа дается в сопоставлении с другими мифами. По этой причине А. Дандис даже упрекал Леви-Стросса в том, что объектом его анализа являются не конкретные мифы, а отношения между ними… Само исследование в известной мере сводится к тому, что одни мифы описываются как результат трансформации других, причем циклическая замкнутость цепи трансформаций выступает важным критерием правильности анализа… В огромном количестве случаев объединяя различные мифы в системы, Леви-Стросс рассматривает один миф как настоящую «метафору» другого». Иными словами, мифопоэтические тексты Леви-Стросса – это бесконечная игра ассоциациями, Игра в бисер, забавная, увлекательная, захватывающая, но по сути своей пустая, лишенная истинных смыслов и, что более важно, самого Человека. Ведь совсем не случайно французский философ говорил не о том, как «люди думают мифами», а как «мифы – людьми» или даже как мифы «думаются между собой». Здесь впору напомнить об эпохальном восклицании Л. С. Выготского: «Человека забыли!» Оно не было услышано современниками мудрого психолога, да и для всего ХХ века оно осталось гласом вопиющего в пустыне. Человек мыслился как сумма инстинктов и рефлексов, как вместилище безличных бессознательных ментальных структур и как угодно еще, но только не как Человек. Хочется надеяться, что XXI век, о котором Клод Леви-Стросс сказал, что либо он будет веком гуманитарных наук, либо его вообще не будет, станет веком не Мифа, но Человека. peremeny
read more...

Реклама убивает наше подсознание

Придя с работы, вы падаете без сил? Возможно, виноват в этом не ваш напряженный график. Наш мозг бессознательно обрабатывает любой написанный текст и арифметические операции, попадающиеся на глаза. Если вспомнить о том, что весь город завешан билбордами с рекламой, надписями и ценниками, то можно представить, насколько перегружено подсознание. Мы можем выполнять арифметические операции и анализировать языковые конструкции, даже не задумываясь о том, что делаем, — то есть буквально подсознательно. К такому выводу пришли исследователи из Еврейского университета в Иерусалиме (Израиль). Ученые задумались о бессознательном выполнении арифметических операций и чтении текста не просто так — ранее уже было выяснено, что мозг может без всякого контроля со стороны сознания обрабатывать единичные слова и числа. В этот раз исследователи задались вопросом: а как обстоит дело с более сложными арифметическими операциями и текстами? Добровольцам, записавшимся на эксперимент израильских ученых, предлагали «раздвоить» зрение. Левым глазом волонтер смотрел на арифметическую цепочку, а правым — на череду цветных геометрических фигур. Такая процедура, уверяют исследователи, не позволяет сконцентрироваться на задаче, так что испытуемый не мог даже внимательно разглядеть числа и действия, которые видел его левый глаз. После этого добровольцам демонстрировали числа, смотреть на которые можно было уже обоими глазами, и просили как можно быстрее произносить эти числа вслух. Те числа, которые представляли собой решение арифметических действий, виденных ранее «одним глазком», добровольцы называли быстрее, как будто их мозг был уже «знаком» с ними. Поскольку сознательно добровольцы не имели возможности произвести арифметические операции в уме, ученые сделали вывод, что мозг испытуемых уже произвел их бессознательно Тот же результат исследователи получили и с текстом. Человека просили одним глазом смотреть на имеющую смысл или же бессмысленную фразу (например, «Я выпил кофе» и «Я отутюжил кофе»), а потом он должен был узнать знакомые слова. Те слова, что нарушали логику предложения, доходили до сознания в первую очередь. Похоже, что и синтаксические конструкции мозг обрабатывает подсознательно, резюмируют ученые. Сделанные выводы говорят об удивительных способностях нашего мозга, однако внушают тревогу за психику современного человека. Если ваша дорога от дома до работы занимает хотя бы полчаса, едите ли вы на общественном транспорте или на автомобиле, в пути вы видите сотни рекламных плакатов, объявлений, вывесок, крупных ценников на витринах. В последнее время в качестве «доски для объявлений» используют даже асфальт под ногами. В большом городе у человека буквально нет возможности спрятать глаза от лишней информации, ярких красок, цифр и слоганов. Как мы теперь знаем, не читать их — тоже не выход. Кроме текста рекламщики любят использовать и цифровые надписи, такие как «1 + 1 = 3» или рисунки ценников с перечеркнутой «старой» ценой. Нарушение логики, как мы видим из эксперимента израильских ученых, — один из беспроигрышных способов «загрузить» мозг информацией. Наше подсознание день за днем оказывается перегружено. Неудивительно, почему люди в мегаполисах так устают после обычного рабочего дня, даже если работают за компьютером, а не грузят уголь и не таскают шпалы. Они начинают утомляться еще по дороге на работу! Мозг оказывается перегружен абсолютно ненужной информацией уже в этот момент. Если вспомнить, какое количество надписей мы видим на предметах быта — упаковках продуктов, флакончиках с косметическими средствами и так далее, можно предположить, что «загрузка» нервной системы начинается уже дома с самого утра. О вреде рекламы сейчас говорят много, но, к сожалению, меньше ее не становится. Рекламные образы настолько сильно влияют на наше восприятие, что способны изменить поведение целого поколения. По данным британской организации Girlguiding U. K., насмотревшись роликов о «горячих и привлекательных» женщинах, девочки-подростки заходят в отношениях с молодыми людьми намного дальше, чем хотели бы на самом деле. Раскрепощенные модели на экране навязывают тинэйджерам идею, что женщина должна быть сексуально раскованной, мол, в противном случае она станет непривлекательной, а значит, на нее никто не обратит внимания. Те же сексуальные образы в рекламе вредят и взрослым. Только в этом случае они оказывают противоположное воздействие — сексуальность снижается. Влечение взрослого человека подпитывается запретностью плода, когда же запрет снят, стремиться уже не к чему. Исследование бельгийских психологов показало, что идеальные рекламные красотки, призывно глядящие с плакатов, мозгом воспринимаются… как неодушевленные предметы. Для восприятия людей или их изображений в мозге существует отдельная зона. То, что за это ответственна именно реклама, доказывает и тот факт, что изображения мужчин на аналогичных плакатах пока еще воспринимаются как «человеческие». Мужская сексуальность лишь недавно стала эксплуатироваться с целью привлечения внимания к какому-то товару или услуге, а вот женская красота служит этому уже не первое десятилетие. Реклама влияет и на нашу логику, и на стандарты красоты. Как показали исследования американских ученых, большинство женщин уже считают себя непривлекательными без косметики. Причем неважно, насколько яркой внешностью обладала сама женщина — она в любом случае чувствовала необходимость улучшить ее. Из 1292 опрошенных женщин 44 процента заявили, что нравятся себе гораздо меньше, если они не накрашены. 16 процентов и вовсе уверены, что без косметики не могут быть красивыми. 14 процентов ощущали себя без макияжа так же неловко, как без одежды, а еще 14 процентов стеснялись в таком случае выходить на улицу. В упомянутом выше опросе британской общественной организации каждый третий подросток признался, что знает как минимум одну девочку-ровесницу, страдающую от анорексии или нерегулярного питания. Давление рекламы на наше сознание и подсознание — реальная проблема современного мира. Обилие рекламных плакатов, телерекламы, голосовой рекламы и прочих ее видов пугает. Потребителями навязанной информации становится практически каждый человек — от маленьких детей, способных понимать речь, до стариков, на которых, к примеру, ориентирована реклама лекарств и медицинских аппаратов. Будет ли эта проблема когда-нибудь решена? Трудный вопрос, ведь именно реклама приносит огромные дивиденды производителям любых товаров. ecolife
read more...

Наше подсознание — это центральный вопрос в нейронауке

Профессор Университета Рутгерс и собственной лаборатории в Университете Нью-Йорка Юрий Бужаки занимается поиском «нейронального синтакса» — различных типов активности нейронов, с помощью которых мозг перерабатывает, передает и хранит информацию. После симпозиума Brainstorms, организованного центром Laboratoria Art&Science Space, «Теории и практики» поговорили с ученым о том, как бессознательное влияет на работу мозга, можно ли стимулировать озарение и причем здесь подкорковые нейротрансмиттеры. — У вас как ученого не было никакого противоречия участвовать в симпозиуме, центральной темой которого является духовность и духовный опыт конкретного художника? Еще 20-30 лет назад ученые не воспринимали йогу, медитацию и вообще все эти эзотерические вещи как возможный объект для исследования. Изменилась ли эта ситуация сейчас? — Нейронауки занимаются изучением мозга. Мозг имеет два основных потока входных и выходных данных — рациональный и эмоциональный. Они неотделимы друг от друга. Вы правы, какое-то время упор действительно делался на рациональное в человеке, вытесняя эмоциональное, оставляя его в тени. Но никто всерьез никогда не думал, что мы сможем познать некий рациональный аппарат, не понимая остального. Я не хочу никого обвинять, но действительно, какое-то время теоретики искусственного интеллекта считали, что мозг — это вычислительная машина и ничего более. Сегодня мы знаем, что рациональная часть нашего мозга подвержена влиянию нерациональной части.Профессор Университета Рутгерс и собственной лаборатории в Университете Нью-Йорка Юрий Бужаки занимается поиском «нейронального синтакса» — различных типов активности нейронов, с помощью которых мозг перерабатывает, передает и хранит информацию. После симпозиума Brainstorms, организованного центром Laboratoria Art&Science Space, «Теории и практики» поговорили с ученым о том, как бессознательное влияет на работу мозга, можно ли стимулировать озарение и причем здесь подкорковые нейротрансмиттеры. — То есть вам кажется устаревшей метафора разума как машины, которую использовал Алан Тьюринг? — Алан Тьюринг внес большой вклад в наше понимание мозга и мышления, но сегодня все исследователи нейронауки уже давно оставили этот подход. — Как это понимание важности эмоций отражается на развитии нейронаук? — Сейчас мы пытаемся понять, как наш мозг генерирует действия и как эти действия меняют мозг, когда посылают данные после своего завершения. Когда вы смотрите захватывающее кино, у вас учащается сердцебиение, меняется дыхание. Рациональное легко может быть выключено подкорковыми нейротрансмиттерами. Есть некий «обычный мир», который мы осознаем, но еще есть подсознание, которое тоже является частью нашего мира. Мы не знаем, что там происходит, и оно может легко включаться и влиять на наши решения и поступки. Многие вещи мы делаем очень быстро, и рациональная часть мозга не поспевает за нами. Предположим, я давно вас знаю, и вы являетесь моим соперником. И вот вы сообщаете мне, что получили фантастическую премию размером миллион долларов. Я вас поздравлю и пожму руку, но если бы существовала очень быстрая камера, которая могла бы анализировать мимику лица и движения глаз, то она бы засекла, что в первую миллисекунду мое тело говорило: «Я тебя ненавижу». В первое мгновение я бы испытал зависть. Сегодня мы распознаем такие вещи и механизмы, которые за ними стоят. Почему одни люди легко общаются с окружающими, а другие испытывают трудности? Когда кто-то настроен агрессивно, другие это распознают. Мозг ищет информацию вокруг и распознает ее, и это влияет на ответную реакцию. Мы рассматриваем мозг не как пассивного реципиента, а как машину, которая активна по отношению к входным данным. Вся эта информация поступает в мозг, и затем миндалевидное тело как-либо на нее реагирует, рождая определенные эмоции. Миндалевидное тело не только отвечает за формирование эмоций, но и дает команды нашим глазам искать информацию во внешнем мире, которая может играть какую-то роль для нашей эмоциональной реакции (страх, агрессия в глазах другого человека и т.д.). 20-30 лет назад это было на периферии нейронаучных исследований, сегодня эти вопросы являются центральными для лучших исследовательских групп. Поэтому все эти вопросы о внетелесном опыте мы также изучаем, так как нам хочется понять, что происходит в момент переживания этого внетелесного опыта в мозге субъекта. — А как объяснить с научной точки зрения перформанс Марины Абрамович The Artist Is Present, когда зрители сидели напротив нее, смотрели ей в глаза, и некоторые после перформанса начинали плакать, впадали в депрессию или же наоборот испытывали сильные положительные эмоции. Ведь именно эта реакция зрителей послужила первоначальным импульсом для научного изучения ее художественных акций. — Когда ты идешь на такой перформанс, ты приходишь туда с большими ожиданиями и уже находишься в определенном настроении. В определенном смысле зритель, идущий на такой перформанс, проявляет некоторую степень конформизма — ведь он хочет испытать эти переживания. Легко загипнотизировать человека, желающего быть загипнотизированным. Люди, которые хотят расслабить свои мозги, занимаются йогой, и им это помогает. Если искать помощи и верить, что твои действия помогут, то все сработает. Это не выйдет с людьми, сопротивляющимися этому опыту — такими как я. Никто не сможет меня загипнотизировать, потому что у меня принципиально другое мировоззрение. Мой мир построен на любознательности и вопрошании, я ставлю все под сомнение, все испытываю. А те, кто плакал после часа смотрения на Марину, плакали не из-за воздействия художника, а из-за воздействия на самих себя. Они искали коммуникации с кем-нибудь и находили ее: был еще один человек, сидящий напротив. И это был человек, с отличными от их собственных эмоциями и реакциями, и именно эта рефлексия самого себя в присутствии другого, движение туда и обратно, высвободило их собственные эмоции. Если бы напротив них сидел компьютер, рациональная машина, всего бы этого не было. — Есть ли какие-то исследования мозговой активности при восприятии искусства? И при различных типах восприятия в целом, ведь мозг работает по-разному, воспринимая текст, звуки, видео или перформанс. — Таких исследований сейчас тысячи. Уже какое-то время в нейронауках используются различные методики, позволяющие увидеть структуру и функционирование мозга — это называется нейровизуализация. Многие исследовательские группы ищут ответы именно на поставленные вами вопросы о различиях работы мозга при восприятии разного типа информации. Предположим, мы проводим эксперимент. Человек читает или произносит буквы, но я не знаю какие. Посмотрев на визуализацию его мозговой активности, я могу сказать, какие буквы были произнесены или прочитаны. Если бы сейчас к вам были бы подключены приборы, и я бы видел визуализацию работы вашего мозга, то можно было бы сказать, какие части нашего разговора вы запомните. Два года назад мы опубликовали результаты нашего исследования в журнале Science, где показали, что опираясь на анализ записей активности групп нейронов, мы можем сказать, в каком направлении пойдет животное, за 15-20 секунд до того, как ему придется выбрать поворот. Мозг не является какой-то единообразной постоянной структурой, у него есть свои ритмы, которые позволяют нам сказать, когда мозг активен, а когда нет. Я мог бы предположить, что часть этого разговора просто исчезнет из вашей памяти, потому что мозг был в том состоянии, когда у него снижена способность к восприятии информации. Более того, опираясь на информацию о ваших мозговых ритмах, я бы смог сказать, какие части разговора вы запомните. — Расскажите о последних достижениях нейронаук в понимании творческого процесса, момента придумывания чего-то, озарения. Можем ли мы стимулировать или искусствено вызывать состояние мозга, предшествующее акту творения? — Чтобы ответить на этот вопрос, придется поговорить о духовном как о мировоззрении — когда люди ставят духовное в центр и соотносят свою жизнь и функционирование в социуме с ним. Я могу это принять, это просто особая форма мировоззрения, но если мы говорим о духовном опыте в смысле эзотерики, то от этого я себя отделяю. Если та же Марина Абрамович думает, что она соединена со всем остальным миром, и испытывает некое чувство единства с космическим разумом — это ок. Меня как ученого интересует, что происходит в этот момент в мозге. Состояние пустоты происходит в фазе медленного сна: в этот момент никакого сознательного опыта не происходит, и элементы нашего сознания могут соединяться так, как не могут во время осознанного процесса мышления. Если между этими элементами возникают сильные связи, то когда мы проснемся, в нашем сознании может быть некая мысль, решение проблемы. Только человек обладает способностью придумывать — так называемой креативностью, потому что придумать что-то можно только, если у тебя есть память. Животные не помнят опыта, который у них был. Без без памяти об имеющимся опыте не могут возникать никакие связи между элементами сознания. Сегодня в наших лабораториях мы проводим опыты по электростимуляции мозга с целью усилить свойства памяти. — Что является главным в ваших исследованиях сегодня? — Самая захватывающая вещь, над которой мы трудимся в лаборатории последние несколько лет, это вопрос о том, как возможно, что без каких-либо новых поступлений информации из внешнего мира, мы можем сидеть тут с вами и часами разговаривать. Что происходит в моем мозге такое, что позволяет переходить от одной частной линии разговора к бесконечному множеству новых линий? Как в этот момент ведут себя нейроны? Вот основной вопрос, стоящий передо мной. Мы начинаем с небольшого зерна, из которого далее рождается модель, за ней возникает следующая модель и так далее. Как мозг генерирует эти модели, как нам их изучать, посчитать и отделить друг от друга? Я уже сказал, что пару лет назад нам удалось отделить два опыта. Среди всего множества нейронов мы смогли разделить две группы, и понять, что животное помнит, что оно пришло справа, и как оно будет возвращаться. Мы смогли прочесть ее мозг, опираясь на группы нейронов. Но здесь мы смогли отделить друг от друга всего две модели. А как насчет 55 000 разных опытов, которые переживает среднестатистический человек? Как нам распознать эти модели, какие инструменты использовать, чтобы отделить их друг от друга и соотнести их с полученным человеком опытом? Если мы сможем их распознать и отделить друг от друга, то получится понять, как работает память. Кроме того, мы пытаемся внедрить в мозг искусственные модели. Предположим, животное находится в коробке, а мы внедряем в его мозг модель, которая говорит ему, что оно находится в другом месте. Модели состоят из группы нейронов, которые коммуницируют друг с другом через потенциалы действий. А потенциалы мы можем генерировать с помощью направленного воздействия света на нейроны. Благодаря оптогенетике, мы можем внедрить в каждый нейрон чувствительный к свету канал, и воздействуя светом на каждый отдельный нейрон, создавать такие модели.

Понятие инсайта — внезапного озарения или единственно верной догадки — давно исследуется учеными как определенный вид мозговой активности. Для иллюстрации такого прозрения часто используется The Nine Dot Problem — тест, который 90% испытуемых решают при помощи инсайта. theoryandpractice
read more...

Должен родиться гений, который скажет: все неправильно!

Мозг - самое сложное из всего, что мы знаем. Более того, не очень даже понятно, кто кому принадлежит: мозг нам или мы - ему. Последнее время пошла такая чуть ли не мода - но еще не в России, а на Западе - отделять себя от мозга. Говорить: это все не я, это он вытворяет. То есть как бы разрушилась идентификация себя с мозгом, теперь вроде бы не считается, что это одно и то же: мол, личность как бы отдельно, а мозг отдельно. И в этом, к сожалению, что-то есть. Не случайно последнее время опять начал обсуждаться вопрос о свободе воли: существует она или нет. Выясняется, что у нас довольно много всего запрограммировано, т.е. у человека есть не только hardware, физическая составляющая, но и software, некий аналог программного обеспечения. И мозг слишком много решает сам, иногда (меня особенно пугает это "иногда") сообщает нам не только о том, что мы делаем, но и дополнительно посылает сигнал, что мы это делаем добровольно. Такая подлость. А если без шуток, то нельзя не вспомнить Мамардашвили и Пятигорского, которые предлагали отрицательно разобраться с темой субъекта и объекта. То есть вообще вывести это разделение из рассмотрения, ведь границы между субъектом и объектом непонятны, и поэтому, мол, бесполезно разговаривать. Субъект, он одновременно и объект. Это история, восходящая к началам квантовой механики, когда, как известно, оказалось, что наблюдатель является членом научной парадигмы. То есть ученый перестал быть зрителем в зале, который наблюдает, что там объективно происходит на сцене. Он, к сожалению, и сам находится на сцене. В тот момент, когда он со сцены уходит, мы не знаем, что на сцене происходит. То есть это все на тему этого шредингеровского кота, который то ли есть, то ли нет, то ли жив, то ли мертв. Мы просто всегда утешались тем, что это релевантно лишь для микромира, а в нашем большом миру такого не водится. Кажется, такого утешения больше нет. Подробнее: http://kommersant.ru/doc/1634149 Важная вещь, которая нас всех, вообще всех ученых, смущает, это то, что носит название qualia или first person experience - то бишь личное: горячее нечто или не горячее объективно - это измерит прибор, а вот то, что оно для меня горячее, сладкое, вкусное - это все личный опыт, который носит название qualia. Вот с этим неприятно. Потому что мое qualia с вашим qualia ну никаким образом нет способа сопоставить. От того, что мы скажем: у этого такая-то температура или такой-то цвет, выберем какие-то объективные критерии, длину волны, прочие такие штуки, - от этого ситуация легче не станет. Потому что ни я к вам вовнутрь не могу залезть, в смысле сенсорном, ни вы ко мне. А уж тем более мы не можем залезть ни в каких животных, и мы понятия не имеем, есть ли у них вообще такая вещь, как qualia. И когда мы начинаем говорить о вещах такого уровня, то встает вопрос о сознании. А что это такое - никто не знает. И если, предположим, фея приходит и говорит: все для тебя сделаю, скажи только, чего хочешь. И я ей говорю: вот, хочу изучать сознание с помощью техники, которая у меня и так есть, уже купила, она стоит, но чтобы я это сознание могла поймать в мозгу. Она мне говорит: все исполню, только скажи, что ты хочешь там увидеть, чтобы ты после этого сказала, что это сознание и есть. Тут все заканчивается. Потому что не за что ухватить. Понимаете, я на любое проявление могу сказать: а это у вас память была, а это у вас ассоциации были, а это у вас внимание было. А вы мне скажете: а сознание-то где? Я скажу: понятия не имею, я даже вообще не знаю, есть оно или нет. Ведь даже на вербальном уровне непонятно, что это такое. Если мы начнем слово "сознание" переводить на другие языки, что полезно, то мы столкнемся с тем, что неизвестно, какой вариант перевода выбрать. "Сознание" можно перевести как consciousness, это будет одна история, как reflexivity - это другая, как mind - третья. И так далее. Скажем, если мы начнем противопоставлять сознание и подсознание, это один сюжет. Другой - противопоставлять тому состоянию, что под наркозом, или во сне. Это я к тому, что это подозрительное явление попадает в несколько оппозиций. А ведь по традиции сознание - это главное, что нас отличает от всех других существ. И никто не знает, что это такое. Вот за что ни схватишься, оно начинает рассыпаться. Это просто мы вошли в такой период, я бы сказала, парадигматического какого-то перелома. То есть вообще представление об объективности, о научных принципах - оно как-то начинает разъезжаться. Это происходит уже некоторое количество лет. Но нарастает. Ну вот, скажем, принципы, которые в науке всегда считались одними из главных: повторяемость эксперимента и статистическая значимость. Вот идем в мозг, да. Какая повторяемость, к чертовой матери? Вот вы меня сегодня засовываете в томограф. И я, заметим, честно себя веду. А это не факт: я могу и врать. Я делаю то задание, которое меня просят, ментальное, или, наоборот, не делаю, - проверить невозможно. Но, предположим, я честная девушка и веду себя как положено. И выполняю что-нибудь, не знаю, спрягаю там какие-нибудь глаголы. А вам же нужна статистика, значит, вы меня просите: вы еще придите в среду и в пятницу. А к среде я уже нашла алгоритм, как мне это делать лучше. Или, там, короче, или не так занудно - неважно. Это значит, что в следующий раз, когда я тоже как честная девушка себя буду вести, и все то же самое вы будете фиксировать, я буду делать другую работу. И скажем, когда вы будете смотреть на мою мозговую картинку в понедельник и в среду, вы будете видеть разные изображения. Хотя я себя веду честно, только я нашла short cut, короткую дорогу, так сказать, я нашла более экономное решение. А если вы меня будете тридцать раз спрашивать, я ваше задание наизусть выучу и в это время буду думать о своем. Хорошо, решаете вы, тогда мы соберем нужную статистику другим способом, а именно: будем проверять, к примеру, 38 человек. Среди этих 38 будут 5 академиков, 8 алкоголиков, 2 академика совпадут с 2 алкоголиками, будут 3 безумных тетки... Никаких статистически достоверных данных вы не получите, нет двух мозгов одинаковых! Значит, повторяемость мы не можем обеспечить. И статистику не можем. Поэтому все больше серьезных ученых открыто говорят о том, что надо изучать отдельные случаи, case studies. Очень трудно порой даже задание корректно поставить, не говоря уж о том, чтобы получить информацию, которая бы однозначно трактовалась. Недавно, вот прямо конкретный случай - у нас с Институтом мозга совместная исследовательская работа идет уже много лет, и сейчас вроде бы получились результаты. И что? Просто нет единой интерпретации. Я на них смотрю и понимаю, что проинтерпретировать не могу. Потому что я говорю: скажите, пожалуйста, а почему здесь играет слуховая зона коры, учитывая, что задание предъявлялось зрительно? Они мне, - а все специалисты, там невежд нету в компании, которая это обсуждала, - они говорят: ну, он, наверное, произносит это внутренне, и вот у него... Ну, знаете, так можно трактовать все, что хочешь. Я говорю: а эта зона почему работает? - А, наверное, это на всякий случай, как бы, ну, такая сторожевая зона, там сторож стоит, который отсматривает, все ли в порядке. В общем, я к чему это говорю? К тому, что существует возможность трактовки одного и того же не только с разных научных позиций, но и я сама могу на это с этого боку поглядеть, а могу и с другого. Такая вот объективная необъективность ситуации. Парадоксальным образом с нарастанием мощности техники ситуация у нас ухудшается. У нас переизбыток информации. Мы не знаем, что с этим делать. Ну, хорошо, вот представим себе, что мне дарят прибор, с помощью которого я могу увидеть каждый нейрон. А что мне делать с этой информацией? Их 150 миллиардов. На кой черт мне нужна информация о каждом нейроне? Что я с ней буду делать? То есть получается, что чем более мощный прибор, тем мне же хуже. Потому что, когда там 100 лет назад работали с пациентами, обследовали пациентов, у которых повреждена такая-то зона мозга, это была более-менее ясная ситуация: вот этот кусок вынули, и у него пропали глаголы. А теперь вот этот кусок вынули, и вот у него дискурс не получается. Был такой гениальный невролог и мыслитель - Хьюлиус Джексон. Он работал в конце XIX века - в самом начале XX-го. Его идея сводилась к следующему: не нужно отождествлять утрату какой-то функции в мозгу, что мы наблюдаем в клинике, с тем, что эта часть мозга заведует этим делом. И клинические данные по всему миру, к сожалению, каждый день дают миллионы примеров того, что это правда. Нужно моделировать понимание, это же главная функция интеллекта - что "я понял". А вот что значит "я понял"? Нет для этого никакого алгоритма. Из того, что человек себя ведет адекватно, не следует, что он понял. Об этом много пишут. Скажем, Роджер Пенроуз об этом прямо пишет, что моделировать человеческий интеллект никогда не получится, потому что не все в мозгу вычисления. И когда речь идет о когнитивных процессах высокого уровня, то встает вопрос о понимании, а значит, об алгоритмах понимания. И мы про это ничего не знаем. Если резюмировать все сказанное, то оно сводится к тому, что мы явно зашли в какой-то парадигмальный, я бы даже сказала, философский тупик. Есть горы знаний, они каждый день валят десятками тонн. Прочесть нельзя, не то, что осмыслить. И что толку? Куда и как втянуть эти знания? Исследования становятся все более дорогими, приборы стоят десятки миллионов долларов. То есть это дорогое дело. Но как справиться с этой информацией? Ведь если увидеть каждый нейрон, так от этого вообще пулю в лоб себе пускать надо, что с этим делать-то? Я не предлагаю всем бросить этим заниматься. Вот, например, мой друг, замечательный ученый Константин Анохин, он совершенно уверен в том, что, к примеру, чтение мыслей - это прямо вот-вот. Я же, хоть вы меня на дыбу вешайте, никогда не поверю в то, что это вообще возможно. Это не вопрос нарастания знаний, я считаю, что это в принципе невозможно. Примерно по той же причине, почему мое "горячо" или "тепло" отличается от чужого "горячо" или "тепло". Потому что это вот эти qualia, это то, что носит название "субъективная реальность", которая не переносится на другой субъект. Анохин же считает, что это вопрос продвижения по естественнонаучной дороге, что мы просто знаем сейчас недостаточно, узнаем больше и прочтем. Я считаю, что мы не прочтем. Потому что это семиотическая история, кроме всего прочего, и я не понимаю, каким образом я могу декодировать такого рода код, даже теоретически. Мы не знаем того языка, что внутри. Ведь даже с нормальной речью, которую мы понимаем, смотрите, сколько этих communication gaps, и мы лишь условно договариваемся, с большими оговорками. При общем языке. А тут-то какой язык, вот как я могу... Понимаете, вот сейчас мы можем только сказать, что в данный момент человек вспоминает музыку. Или в данный момент человек, возможно, считает. Пафос моего вопля пессимистического сводится к тому, что мы не можем сказать, что он считает и что он думает. Содержание не вынимается. Мы можем определить, что сейчас нечто происходит вот в этом поле, в поле математики или в поле слушания музыки, или в поле отрицательных эмоций - то есть задать некое облако. Вот это дело чуть ли не настоящего, уж во всяком случае, ближайшего будущего - самые общие облака такие. Мозг ребенка отличается от мозга взрослого тем, что он строится довольно долго. Это динамическая ситуация. Это не значит, что у взрослых она статическая, потому что, изучая что угодно новое, человек достраивает себе нейронную сеть. Но у ребенка, к тому же, еще не все созрело. Поэтому в шесть лет его мозг - это одно, в шесть с половиной - другое, в шесть и три четверти - третье, и т.д. Наиболее серьезные и высокого ранга отделы вообще в 20 лет еще не созрели, и позже. У младенца мозг потребляет 50% всей энергии организма, а у нас, у взрослых - 25%. Но младенческому мозгу же нужно страшную вещь сделать: ему надо сориентироваться на этой планете, понять основные концепции, что есть начала и концы, что если будешь падать, то упадешь. Существует понятие critical age, или critical period, критический возраст. Это связано с другим понятием, а именно - с пластичностью мозга. Мозг чем моложе, тем пластичней. Это значит, что он способен к обучению. А это значит, что он способен к образованию новых нервных связей, т.е. выстраивает сеть. Что значит "обучиться"? Вот, предположим, я учу ребенка и говорю: вот это называется "вилка". Что в это время происходит? Ребенок смотрит на эту вилку, и ее портрет оказывается у него в задних отделах мозга, где зрительные образы располагаются. Я ему говорю: ты запомни, это "вилка" называется. Из этого следует, что у него портрет этой вилки должен соединиться физически, физико-химически с вот тем местом, где будет слово "вилка". Когда я на следующий день приду, положу перед ним много разных объектов и спрошу: где вилка?, - он должен будет восстановить эту дорогу. Чтобы не заросла народная тропа между портретом вилки и словом "вилка", нужно либо иметь хорошую память, то есть родиться удачно, либо долго по этой тропинке ходить. Скажем, как с нами происходит, когда мы начинаем уже в более взрослом возрасте учить иностранные языки. По многу раз учить надо. Если только не повезло и ты не хватаешь с первого раза. То есть это в физическом смысле прорубание дорожки между этим и тем. Так вот это прорубливание дорожки происходит максимально эффективно в молодом возрасте, когда мозг для того специально и предназначен, чтобы все выучивать. И сам себя строить. Мозг же физически сам выстраивается. Он не только растет, как ему говорит генетика, он выстраивается так или иначе в зависимости от того, куда он попал. Из того, что что-то в мозгу не работает, поскольку, скажем, ранение произошло, не следует, что оно за это и отвечает. Знаете, там все за все отвечает - там сложнейшая сеть. Там одновременно специализация, в смысле разделения труда, и есть, и нет. Вот такой сложный объект. Ну, вот пример, который я часто привожу студентам: если зоны Брока и Вернике не работают, то у человека речи нет. Все понятно - в каждом учебнике написано. Теперь забудем про это на время. А у человека, у ребенка, случилась беда с мозгом, и ему удалили целиком левое полушарие, вместе с Брока и с Вернике - их просто нет физически. Проходит некоторое время, - у кого больше, у кого меньше, - этот ребенок начинает сначала речь понимать, а потом - говорить. Чем он понимает и говорит, если там их нет? Значит, - моя версия такая, метафорическая, - этот мозг, подлый, он на всякий случай всякие ксероксы, слабые, в разные места запихивает. Эти нейроны активизировались, поскольку в мозгу есть такая вещь, как компенсаторная любовь и дружба. То есть дружба между народами и взаимопомощь. И неповрежденные зоны мозга берут на себя функции тех, которые либо вообще утрачены, либо повреждены сильно. Вот так дело обстоит. Конечно, они это делают хуже. Ну, ведь от них и вообще этого не ждал, поэтому лучше хуже. Лучше хуже, чем вообще никак. И это-то опять зависит от пластичности мозга. В некотором смысле (кошмарную вещь скажу), если уж суждено этому человеку вот на такое нарваться, то лучше раньше, пока мозг способен к этому обучению. Самое важное, несмотря на то, что я уже произнесла скептического, это все-таки то, что, во-первых, у нас есть очень мощная техника, которая позволяет неинвазивно, - то есть не резать голову, не ковыряться в ней физически, а здорового человека, не повреждая ничего, не воздействуя ни на что, - отправить в прибор, который покажет, что происходит во время какой-то деятельности. То есть вот приборы, с помощью которых мы можем заглянуть в мозг, они есть. Те, которые делают фотографию, что тоже очень важно, скажем, для медицины, если, упаси Господь, там опухоль какая-нибудь или еще что. То есть они показывают как бы статическое положение дел. А есть функциональное картирование, приборы, которые показывают вам кино. И вы с помощью этого функционального картирования можете сказать, когда человек делает какую-то работу (там часы стоят, естественно, со всех сторон), что в это время в мозгу происходит вот что. То есть это онлайн-глядение в мозг. Второе - что двигаются активно и успешно в направлении того, чтобы соединить несколько методов. Ну, вот, скажем, есть методы, которые очень хороши в смысле разрешения пространственного, то есть чем меньшие окошки мы видим, тем лучше. А есть те, которые очень хороши с точки зрения временных окошек. То есть я быстро, дробно могу это отслеживать. Вот идеал был бы как бы соединить это с тем. Этого если нет сегодня, то будет завтра утром. Это совершенно реальная вещь, и это, конечно, здорово. А вот что не ловится, - и тут должны, мне кажется, аналитические философы выйти на сцену, подумать, как нам быть с этим, - это то, что мы не знаем, что искать. Мы вошли в стадию, когда нужен какой-то парадигмальный прорыв. Должен какой-то гений родиться, который посмотрит на это и скажет: все неправильно. Не то, что делаете, неправильно, а смотрите неправильно. Здесь как бы вообще с другого бока надо смотреть на это. Потому что парадоксальным образом с нарастанием мощности техники ситуация у нас ухудшается. У нас переизбыток информации. И мы не знаем, что с этим делать. Человек, который собирается заниматься исследованием мозга, должен получить мультидисциплинарное образование. Без этого бесполезно приближаться к такой теме, это абсолютно точно. Он должен быть, - неважно, что у него написано в дипломе, - я имею в виду, он должен быть психологом, он должен знать нечто про нейронауки или даже прямо быть оттуда, он, несомненно, должен иметь представление о лингвистике. Не в смысле, что есть существительные и глаголы, а вообще - он должен иметь представление о теории языка, о серьезных вещах про язык. Набор знаний зависит от того, чем этот человек будет заниматься. Вот в последнее время, например, мне самой очень интересно, - если я найду такую возможность, я этим займусь в ближайшее время, - обработка мозгом синтаксиса языка и синтаксиса музыки. Сейчас уже показано, что те же отделы в мозгу, которые обрабатывают языковой синтаксис, обрабатывают сложный - типа Баха - синтаксис музыки. Вот это взаимопроникновение знаний - это именно то, на что нацелен НБИК-центр при Курчатовском институте. Мультидисциплинарное образование, конвергенция науки - не мода, это насущная необходимость. kommersant
read more...

Человек может решать арифметические задачи в бессознательном состоянии

Психологи показали, что человек способен бессознательно решать достаточно сложные математические задачи. По крайней мере, такой вывод следует из опытов, проведенных израильскими учеными. В журнале Proceedings of the National Academy of Sciences исследователи из Еврейского университета в Иерусалиме описали серию экспериментов, в которых испытуемым сначала показывали изображения всыпыхивающих разноцветных фигур в сочетании с текстом. Участников опыта просили нажимать на кнопку сразу, как они обнаружат слова и в этом случае осмысленные предложения вида "я погладил костюм" обнаруживались быстрее грамматически верной бессмыслицы вида "я погладил кофе". А негативно окрашенные словосочетания вроде "фонарь под глазом" замечались не так быстро, как нейтральные или положительно окрашенные ("детская песочница", к примеру, читалась быстрее). Потом ученые стали на фоне разноцветной мешанины прятать арифметические примеры и через две секунды менять картинку на одно-единственное и не скрытое никакими помехами число - испытуемых просили прочесть его вслух перед тем, как перейти к следующему изображению. Первый эксперимент лишний раз подтвердил то, что методика бессознательно воспринимаемых стимулов в таком варианте действительно работает, а второй открыл кое-что интересное. Если скрытый пример выглядел как "9-4-3=?", а показывали потом цифру 3 - многие почему-то озвучивали ответ "два". Руководитель исследования, специалист по бессознательному восприятию Ран Хассин, считает это доказательством нашей способности выполнять арифметические действия без активного участия сознания. Несмотря на то, что арифметику всегда считали в том числе дисциплиной мышления и тренировкой внимания. 25 кадр, псевдонаука и хорошая психология Необходимо подчеркнуть, что работы Хассина и коллег не означают истинности всех тех домыслов, которыми окружен феномен бессознательного восприятия. Так, "эффект 25 кадра", возможности показать быстро мигающую рекламу с якобы сногсшибательном эффектом, к этой работе никакого отношения не имеет. Психологи не просто две секунды показывали мешанину цветных фигур на фоне текста, а еще и разделяли картинки для левого и правого глаза. Один глаз видел маскирующие текст фигуры, другой - текст или арифметические примеры; это даже с чисто технической точки зрения не имеет ничего общего с лишним кадром, который показывается считанные десятки миллисекунд. В ряде работ действительно показана возможность бессознательного прочтения быстро мелькающих слов, однако и для обнаружения эффекта при этом требуется сложно поставленный эксперимент вкупе с большой группой добровольцев. То, что можно показать человеку мелькающую страницу текста, которая заставит его потом скупить все запасы газировки в ближайшем ларьке или (вариант конспирологический) кого-нибудь убить - не более, чем городская легенда. DM
read more...

Сон и память

Почему пословица «утро вечера мудренее» верна с точки зрения науки? Что происходит с наши мозгом во время сна? Что такое декларативная и моторная виды памяти? Почему многие решения приходят к нам во время сна? Об этом рассказывает кандидат психологических наук Ольга Сварник. postnauka
read more...

Изучение языка поможет понять, что делает нас людьми

Язык существенно влияет на картину мира человека. Он определяет такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени и причинно-следственных связях. T&P публикуют статью профессора психологии Леры Бородитски о том, как индейцы Амазонии обходятся без числительных, почему еврейские дети осознают свою половую принадлежность раньше финских детей и как особенности китайского языка влияют на математические способности жителей Поднебесной. Я беседую с пятилетней девочкой из Пормпуроу — небольшой области проживания аборигенов на западном окончании полуострова Кейп-Йорк в Северной Австралии. Если я прошу ее указать на север, она делает это без всяких колебаний и, как показывает мой компас, абсолютно точно. Спустя какое-то время я задаю тот же вопрос на лекции в Стэнфордском университете, где присутствуют выдающиеся ученые — обладатели премий и медалей за научные достижения. Я прошу их закрыть глаза с тем, чтобы они не видели действия своих соседей, и предлагаю указать на север. Многие отказываются сразу, так как вообще не в состоянии это сделать, другие на какое-то время задумываются, а затем указывают на все возможные направления. Я повторяла данный эксперимент в Гарварде, Принстоне, Москве, Лондоне и Пекине — результат был всегда один и тот же. Бесспорное влияние Итак, пятилетняя девочка, принадлежащая к определенной культуре, легко делает то, на что не способны крупные ученые из другой культуры. Чем же могут быть обусловлены столь существенные различия в одной из познавательных способностей? Как ни удивительно, причиной может служить разница в языке общения. Представления о том, что языковые особенности способны влиять на познавательные функции, высказывались уже несколько веков тому назад. С 1930-х годов они получили подтверждение в работах американских лингвистов Эдварда Сепира (Edward Sapir) и Бенджамина Ли Уорфа (Benjamin Lee Whorf). Изучая различия между языками, они пришли к выводу о том, что носители разных языков мыслят по-разному. Такие представления были сначала встречены с большим энтузиазмом, однако, к сожалению, они совершенно не были подкреплены объективными данными. К 1970-м годам многие ученые разочаровались в гипотезе Сепира—Уорфа, и на смену ей пришли теории универсальности мышления и речи. Однако сегодня, спустя несколько десятилетий, наконец, появился большой фактический материал, свидетельствующий о формировании мышления под влиянием особенностей языка. Эти факты опровергают устоявшуюся парадигму универсальности мышления и открывают новые увлекательные перспективы в области происхождения мышления и представлений о действительности. Кроме того, полученные результаты могут иметь важное юридическое, политическое и педагогическое значение. В мире насчитывается более 7 тысяч языков, и каждый из них требует особых речевых оборотов. Предположим, я хочу сообщить, что посмотрела фильм «Дядя Ваня на 42-й улице». На языке миан, распространенном в Папуа–Новой Гвинее, в зависимости от употребленного мной глагола собеседник узнает, что я видела фильм только что, вчера или давно. На индонезийском языке, напротив, из конструкции глагола даже не будет ясно, видела ли я его или только собираюсь посмотреть. В русском языке из глагола станет ясен мой пол, а на мандаринском наречии китайского языка мне придется уточнить, идет ли речь о дяде по отцовской или материнской линии и о родстве по крови или по браку — для каждого из данных случаев используется разное существительное. А на языке пираха (на котором говорит маленькое племя, обитающее на одном из притоков Амазонки) я даже не смогла бы сказать «42-я улица» — в нем нет чисел, а имеются лишь понятия «мало» и «много». Различий между разными языками бесконечное множество, но это еще не означает, что носители разных языков по-разному мыслят. Можем ли мы утверждать, что говорящие на миане, индонезийском, русском, мандаринском или пираха в конечном счете по-разному воспринимают, вспоминают и рассуждают об одних и тех же явлениях? На основании данных, полученных в моей и нескольких других лабораториях, мы вправе считать, что язык действительно влияет на такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени, причинно-следственных связях и отношениях с другими людьми. Вернемся в Пормпуроу. В языке тайоре (куук-тайоре), на котором говорят в этой области, нет таких пространственных понятий, как «левое» и «правое». Вместо них применяются обозначения абсолютных направлений — север, юг, восток и запад. В английском такие понятия, разумеется, тоже используются, но лишь для указания глобальных направлений. Мы никогда не скажем, например, «надо же, салатные вилки положили на юго-востоке от обеденных!» На языке тайоре, напротив, указания абсолютных направлений применяются во всех пространственных масштабах: можно сказать, например, что «чашка стоит на юго-востоке от тарелки» или «мальчик к югу от Мэри — мой брат». Таким образом, чтобы хоть как-то общаться на этом языке, надо постоянно ориентироваться в пространстве. Данные, полученные за последние два десятилетия в новаторских работах Стивена Левинсона (Stephen C. Levinson) из Института психолингвистики имени Макса Планка (Неймеген, Нидерланды) и Джона Хэвиленда (John B. Haviland) из Калифорнийского университета (Сан-Диего), показывают, что носители языков, в которых применяются обозначения абсолютных направлений, удивительно хорошо ориентируются в пространстве, в том числе в незнакомых местностях или зданиях. У них это получается лучше, чем у постоянных обитателей, говорящих на обычных языках; более того, их способности выходят за рамки современных научных представлений. Видимо, столь удивительные возможности формируются под влиянием особенностей языка. Особенности восприятия пространства влекут за собой и особенности восприятия времени. В частности, мы с моей коллегой из Калифорнийского университета (Беркли) Элис Гэби (Alice Gaby) предъявляли говорящим на тайоре иллюстрации с разными разворачивающимися во времени событиями — взрослеющего человека, растущего крокодила, съедаемого банана. Перемешав картинки, мы просили испытуемых расположить их в определенной временной последовательности. Каждый участник проделал процедуру дважды, будучи сам расположенным в разных направлениях. Говорящие на английском при выполнении задачи раскладывают карточки слева направо, а на иврите — справа налево: таким образом, особенности письма определяют наши представления о временной организации. В случае же с говорящими на тайоре картина была иной: они располагали карточки в направлении с востока на запад. Иными словами, если они сидели лицом к югу, то карточки раскладывались слева направо; к северу — справа налево; к востоку — к себе, к западу — от себя. Никому из испытуемых мы не сообщали, как ориентированы стороны света: они знали об этом сами и спонтанно использовали ориентировку в пространстве для формирования временной структуры. Существуют и другие различия в представлениях о времени среди разных культур. Так, на английском языке говорят, что будущее впереди, а прошлое позади. В 2010 году исследователь из Абердинского Университета (Шотландия) Линден Майлс (Lynden Miles) и его сотрудники обнаружили, что говорящие на английском при мысли о будущем подсознательно наклонялись вперед, а при мысли о прошлом — назад. Однако на языке аймара, на котором говорят жители Анд, напротив, будущее позади, а прошлое — впереди. Соответственно отличается и их жестикуляция: в 2006 году Рафаэль Нуньес из отделения Калифорнийского университета в Сан-Диего и Ева Свитсер (Eve Sweetser) из отделения Калифорнийского университета в Беркли показали, что говорящие на аймара при упоминании о прошлом наклонятся вперед, а о будущем — назад. Каждый запоминает по-своему Носители различных языков по-разному описывают события, и в результате по-разному запоминают роль их участников. Каждое событие, даже самое мимолетное, представляет собой сложную логическую структуру, требующую не только точного воссоздания, но и интерпретации. Возьмем, к примеру, известную историю о том, как бывший вице-президент США Дик Чейни на охоте вместо перепелки случайно ранил своего приятеля Гарри Уиттингтона. Историю можно описать по-разному. Можно, например, сказать: «Чейни ранил Уиттингтона», и это будет прямо указывать на Чейни как на виновника происшествия. Можно сказать и по-другому: «Уиттингтон был ранен Чейни», и это уже несколько дистанцирует Чейни от события. Можно вообще оставить Чейни за кадром, написав «Уиттингтона ранили». Сам Чейни высказался так (буквально): «В конечном счете, именно я тот человек, кто нажал на курок ружья, выпустившего заряд, ранивший Гарри», тем самым разделив себя и несчастный случай длинной цепочкой событий. А бывший в то время президентом США Джордж Буш придумал еще более ловкую формулировку: «Он услышал шум крыльев, обернулся, выстрелил и увидел, что его друг ранен», одной фразой превращающую Чейни из виновника несчастного случая в простого свидетеля. На американцев такие словесные фокусы редко оказывают влияние, поскольку в англоязычных странах, где главная задача детей и политиков — увильнуть от ответственности, неагентивные конструкции звучат как нечто явно уклончивое. Говорящие на английском предпочитают обороты, прямо указывающие на роль того или иного человека в событии, например «Джон разбил вазу». Напротив, японцы и испанцы чаще используют именно неагентивные конструкции типа «ваза разбилась» (по-испански — «Se rompiу el florero»), в которых о виновнике происшествия непосредственно не говорится. Мы с моей студенткой Кейтлин Фози (Caitlin M. Fausey) обнаружили, что такие языковые особенности могут обусловливать различия в воспроизведении событий и воспоминаниях очевидцев. В наших исследованиях, результаты которых были опубликованы в 2010 году, лицам, говорящим на английском, испанском и японском предъявляли видеофрагменты, где два человека прокалывали воздушные шарики, разбивали яйца и проливали жидкости — в одних случаях случайно, в других — нарочно. Далее их просили вспомнить, кто именно был виновником происшествия — как при опознании подозреваемого. С точки зрения языковых особенностей результаты оказались предсказуемы. Носители всех трех языков описывали намеренные события с использованием агентивных конструкций типа «Это он проколол шарик» и одинаково хорошо помнили виновников событий. Однако воспоминания о случайных происшествиях имели очень характерные различия. Участники, говорящие на испанском и японском, по сравнению с англоязычными, реже описывали происшествия с помощью агентивных конструкций и хуже запоминали их виновника. При этом в целом способность к запоминанию у них не была хуже — намеренные события, при описании которых виновник, разумеется, указывался, они помнили столь же хорошо, как и носители английского языка. Язык влияет не только на запоминание, но и на обучение. Во многих языках структура имен числительных более явно соответствует десятичной системе, чем в английском (в китайском, например, нет таких исключений, как «eleven» для одиннадцати и «twelve» для двенадцати, где нарушено общее правило прибавления к цифре, обозначающей единицы, основы «-teen», аналогичной русскому«-дцать»), и их носители быстрее овладевают счетом. Число слогов в числительных влияет на запоминание телефонного номера или счет в уме. От особенностей языка зависит даже возраст осознания своей половой принадлежности. В 1983 г. исследователь из Мичиганского университета (Анн-Арбор) Александр Гиора (Alexander Guiora) сравнил три группы детей, родными языками которых были иврит, английский и финский. На иврите обозначение пола чрезвычайно распространено (даже слово «ты» различается в зависимости от него), в финском используется существенно реже, а английский занимает в этом отношении промежуточное положение. Оказалось, что выросшие среди говорящих на иврите дети осознавали свою половую принадлежность на год раньше, чем говорящие на финском, а англоязычные дети заняли некое среднее положение. Что на что влияет? Я привела лишь несколько ярких примеров различий в познавательных функциях у носителей разных языков. Естественным образом возникает вопрос — влияют ли особенности языка на мышление или наоборот? Видимо, верно и то, и другое: от того, как мы мыслим, зависит наш язык, но есть и обратное воздействие. В последние десять лет с помощью ряда остроумных исследований было доказано, что язык, бесспорно, играет роль в формировании мышления. Выяснилось, что изменение состава языка влияет на познавательные функции. Так, обучение новым словам, обозначающим цвета, влияет на различение оттенков, а словам, обозначающим время — на восприятие времени. Еще один путь исследования влияний языка на мышление — изучение людей, свободно говорящих на двух языках. Оказалось, что восприятие действительности в известной степени определяется тем, на каком языке такой человек говорит в данный момент. Два исследования, опубликованных в 2010 году, показали, что от этого могут зависеть даже такие фундаментальные свойства, как симпатии и антипатии. Одно из исследований было проведено учеными из Гарвардского университета Олудамини Огуннейком и его коллегами, другое — коллективом Шая Данцигера из Университета Бен-Гуриона в Негеве. В обеих работах изучались подсознательные предпочтения у двуязычных испытуемых — владеющих арабским и французским в Марокко, испанским и английским в США и арабском и ивритом — в Израиле. Последним, в частности, предлагали быстро нажимать клавиши в ответ на предъявление разных слов. В одном случае при предъявлении еврейских имен (например, «Яир») или обозначений положительных качеств (например, «хороший» или «сильный») испытуемые должны были нажать клавишу «M», а при предъявлении арабских имен (например, «Ахмед») или отрицательных качеств (например, «плохой» или «слабый») — клавишу «X». Затем условия менялись таким образом, что одна клавиша соответствовала еврейским именам и отрицательным качествам, а другая — арабским именам и положительным качествам. Во всех случаях измерялось время реагирования. Такой метод широко используется для оценки подсознательных предпочтений — в частности, ассоциаций между этнической принадлежностью и положительными либо отрицательными чертами. К удивлению ученых, скрытые предпочтения у одних и тех же людей существенно отличались в зависимости от того, какой язык они в данный момент использовали. В частности, в вышеописанном исследовании при использовании иврита подсознательное отношение к еврейским именам было более положительным, чем при использовании арабского. Видимо, язык влияет на гораздо более многообразные психические функции, чем принято предполагать. Человек пользуется речью даже при выполнении таких простых заданий, как различение цветов, подсчете точек на экране или ориентировании в небольшом помещении. Мы с моими сотрудниками обнаружили, что, если воспрепятствовать свободному использованию речи (например, попросить испытуемых постоянно повторять газетную выдержку), то выполнении таких заданий нарушается. Это позволяет предположить, что особенности разных языков могут влиять на очень многие стороны нашей психической жизни. То, что принято называть мышлением, представляет собой сложную совокупность речевых и неречевых функций, и, возможно, существует не так много мыслительных процессов, на которых не воздействовали бы особенности языка. Важнейшая особенность человеческого мышления — пластичность: способность быстро перестраивать представления о действительности при ее изменениях. Одним из проявлений такой пластичности является многообразие человеческих языков. Для каждого из них характерен уникальный набор познавательных средств и каждый основан на знаниях и представлениях, накопленных в данной культуре на протяжении тысячелетий. Язык — это способ восприятия, познания и осмысления мира, бесценный руководитель по взаимодействию с окружением, созданный и выпестованный нашими предками. Изучение влияний языка на мышление поможет понять, как мы формируем знания о действительности и ее закономерностях, достигая все новых интеллектуальных вершин — иными словами, саму суть того, что делает нас людьми. Редакция «Теорий и практик» благодарит журнал «В мире науки» за предоставленную статью Леры Бородитски «Как язык формирует мышление». Данный перевод был сделан Николаем Алиповым и опубликован в пятом номере журнала за 2011 год. theoryandpractice
read more...

Марко Темпест о взлете и падении Николы Тесла

Никола Тесла — один из величайших гениев человечества. Он обладал уникальным умом и создавал вещи, которые опережали его время. О нем ходит огромное количество легенд, а правительство США до сих пор держат в секрете некоторые документы из его экспериментов. Многие считали Тесла мистиком и иллюзионистом. И, конечно же, Марко Темпест, иллюзионист цифрового мира, не остался в стороне. В одном из своих выступлений на конференции TED он рассказывает и показывает краткую историю жизни этого уникального человека. Видимо, гений Николы Тесла будоражит многие умы. Его книги и изобретения, секретные материалы — и нет никакой уверенности в том, что человечество когда-нибудь сможет узнать всю правду. У Теслы не было учеников, лишь ассистенты, и все его секреты ушли вместе с ним. Разве только не появится еще один подобный гений, который сможет выудить все эти тайны из информационного поля Вселенной. Я тоже не могла не написать о нем хотя бы небольшую статью lifehacker Соединяя проекцию и раскрывающуюся книгу, Марко Темпест рассказывает визуально захватывающую историю Никола Тесла — называемого «самый великий из когда-либо живших ботанов» — от его триумфального изобретения переменного тока до его последних дней в нищете. Как фокуснику мне всегда интересны номера с элементами иллюзии. И одним из наиболее поразительных являлся театр танагра, который был популярным в начале 20-го века. Там использовались зеркала, чтобы создать иллюзию мини-человечков, выступающих на маленькой сцене. Сейчас я не буду пользоваться зеркалами, а отплачу цифровыми технологиями театру танагра. Итак, история начинается. В тёмную-тёмную грозовую ночь... Правда! Дело было 10 июля 1856 года. Молния осветила небо, и появился на свет ребёнок. Имя его было Никола, Никола Тесла. Ребёнок вырос и стал очень умным парнем. Я покажу вам сейчас. Тесла, сколько будет 236 умножить на 501? Никола Тесла: «Ответ — 118 236». Марко Темпест: Итак, ум Тесла работал совершенно необычно. Когда произносили слово, образ слова моментально появлялся у него в голове: дерево, стул, девушка. Это были галлюцинации, которые тут же исчезали, как только он дотрагивался до них. Наверное, какая-то форма синестезии. Но было нечто, что позднее он сделал своим преимуществом. В то время пока другие учёные игрались в своих лабораториях, Тесла создавал свои изобретения в уме. НТ: К своему удовольствию я открыл, что могу свои изобретения представлять и рассматривать детально. МТ: И после того, как изобретения начинали исправно работать на яркой площадке его воображения, он строил их в мастерской. НТ: Мне не нужны были ни модели, ни эскизы, не нужны эксперименты. Я мог представить их как в реальности, но в уме, И в уме я включал их, тестировал и улучшал. А уже после я конструировал, строил. МТ: Его великой идеей стал переменный ток. Но как ему было убедить публику, что миллионы вольт, которые нужны были, чтобы изобретение заработало, не были опасны? Чтобы продать свою идею, он стал шоуменом. НТ: Мы стоим на заре нового времени, времени электричества. Мне удалось, путём тщательного изобретения, передавать ток просто, нажимая переключатель, прямо по воздуху. Это — магия науки. (Аплодисменты) У Тесла было более 700 патентов: радио, беспроводной телеграф, пульт управления, роботы. Он даже сфотографировал кости человеческого тела. Но высшим достижением стала реализация его детской мечты: использование неистовой силы Ниагарского водопада и электрификация города. Но успех Тесла длился недолго. НТ: У меня были другая идея. Освещение города было только началом. Мир, как телеграфический центр: представьте новости, сообщения, звуки, картинки, передаваемые в любую точку мира моментально и без проводов. МТ: Это прекрасная идея; глобальный проект. И дорогой. НТ: Они не давали мне денег. МТ: Ну, возможно, не стоило им рассказывать, что это изобретение поможет связываться с другими планетами. НТ: Да, это было ошибкой. МТ: И карьера Тесла после этого перестала быть успешной. Он стал затворником. Прячась от смерти, он проводил большую часть времени в своём люксе в отеле Wаldorf-Astoria. НТ: Всё, что я создавал, я делал для человечества, для мира, где не будет унижения бедных грубостью богатых, где плоды интеллекта, науки и искусства будут служить обществу для улучшения и украшения жизни. МТ: Никола Тесла умер 7 января 1943 года. Местом его успокоения стал золотой глобус, в котором находится его прах, а сам глобус стоит в Белграде в музее Никола Тесла. Но его наследие до сих пор с нами. Тесла стал человеком, который осветил мир, но это было только началом. Озарение Тесла было чрезвычайным. НТ: Вот скажите мне, что будет делать человек, когда исчезнут леса, истощатся запасы угля? МТ: Тесла считал, что знает ответ. Мы до сих пор задаём этот вопрос себе.
read more...