Буза данных

В XIX веке немецкий химик Эрих фон Вольф измерил содержание железа в разнообразных овощах. Записывая результаты своего исследования в блокнот, он случайно переставил десятичную запятую, и в результате оказалось, что в 100 г шпината содержится не 3,5 миллиграмма железа, а 35, — в разы больше, чем в любых других полезных овощах. Ошибка была поправлена через 50 лет, но два поколения американских родителей уже успели вырастить детей, руководствуясь этим знанием. Моего деда — он был врачом — учили когда-то, что у человека 48 хромосом. Затем выяснилось, что на самом деле их 46. Когда-то мы думали, что курение — безвредная привычка, мясо полезно для здоровья, мясо вредно для здоровья, нужно пить вино, вина нужно всеми силами избегать — и сейчас я не смог бы уверенно ответить на вопрос, как все-таки влияет белковая диета на продолжительность моей жизни. Научные факты имеют обыкновение устаревать, и совсем не потому только, что какой-то ученый ошибся с запятой. Едва ли это удивительно. Интересно другое: устаревают факты примерно так же, как распадаются атомы радиоактивных изотопов, подчиняясь тем же закономерностям. Кажется, пора это признать. Английский физик Дерек Прайс приехал работать в небольшой университет в Сингапуре в 1947 году. Библиотека на кампусе еще не обзавелась собственным зданием, поэтому книги отдавали на хранение сотрудникам и студентам. Прайсу досталась полная подшивка философских трудов Королевского общества, издававшихся к тому времени без малого триста лет. Расставив стопки журналов по годам вдоль стены, он заметил, что толщина этих стопок растет, причем довольно стремительно. Физику не составило труда понять, как должна выглядеть функция, описывающая этот рост. Научное знание в Британии росло по экспоненте, то есть увеличивалось на одну и ту же долю в каждый период времени. Через несколько лет Прайс опубликовал свои наблюдения. а прошедшее время люди, которые занимаются наукометрией, изучили самые разные показатели научной активности. Выяснилось, что растет не только число научных статей. Растет число ученых и размер международных научных коллабораций, число университетов и научных журналов, финансирование науки и количество новых открытий в каждой области знаний. Какой показатель ни возьми, все они указывают на то, что научная информация, накопленная человечеством, растет по экспоненте. Когда новые знания копятся с такой скоростью, это с неизбежностью приводит к постоянной переоценке того, что мы знали раньше. Скажем, данные, полученные на переднем краю науки, убеждают нас: то, что мы знали десять лет назад, уже неверно. Лавина новых фактов хоронит какое-то количество фактов, известных ранее. В ядерной физике есть очень полезное понятие периода полураспада. Смысл его в том, что никто не может сказать точно, какой атом урана развалится в следующее мгновение. Но если за какой-то период времени распадается много атомов, можно нарисовать кривую, которая будет точно описывать количество сохранившихся атомов в каждый момент. Промежуток времени, за который распадется половина атомов, называется периодом полураспада. То же и с фактами. Недавно группа французских ученых решила прямо проверить, с какой скоростью устаревают факты. Они взяли почти пять сотен статей по теме своей специализации — гепатит и цирроз — и отдали их на рассмотрение ряду экспертов. Каждый из экспертов должен был дать заключение, являются ли приведенные в научной статье факты верными, устаревшими или опровергнутыми какой-либо более недавней статьей. Результаты были поразительные: большинство статей старше определенного возраста были неверны. Более того, собранные данные позволили точно посчитать скорость, с которой устаревают медицинские факты, относящиеся к болезням печени. За 45 лет ровно половина публикаций в реферируемых медицинских журналах теряет смысл. Этот период полураспада сравним с периодом полураспада реально существующего изотопа Самария-151 (90 лет). Справедливости ради собранные исследователями факты не всегда были неверны в том смысле, что грозили ухудшить здоровье пациента: многие методы лечения, например, были заменены более современными. Другой способ измерить скорость устаревания фактов — посмотреть индекс цитирования научных статей. Если публикацию не цитируют, это с большой вероятностью означает, что она нерелевантна или устарела. Такие исследования проводились тоже. Так, например, в результате изучения публикаций в журналах Physical Review, представляющих разные области физической науки, выяснилось, что половину публикаций перестают цитировать в среднем через 10 лет, а, скажем, в ядерной физике — уже через 5 лет. Аналогичные исследования проводились и с научными книгами. Период полураспада книги (в смысле цитирований) составляет в физике около 13 лет, в экономике — 9,4 года, в математике — 9,1 года, а в истории и психологии — и вовсе около 7 лет. Мой университетский профессор рассказывал историю, как во вторник он читал студентам лекцию о некотором научном вопросе, а в среду прочитал статью, опровергающую то, что он рассказывал днем раньше. Так что в среду он пришел к студентам и сказал: «Помните, что я вам рассказывал вчера? Это оказалось неверным. Но если вас это беспокоит, убирайтесь из науки». В постоянной ревизии фактов и состоит достоинство науки. Ученые постоянно переисследуют и переосмысливают, что же мы на самом деле знаем. Возьмите любой факт, который крепко укоренился в науке. С одной стороны, это может быть потому, что в его пользу есть масса хороших свидетельств, с другой — его могли просто не проверять как следует. При этом всегда найдутся люди, которые приложат усилия для борьбы с некими устоявшимися представлениями, потому что в научном сообществе выгодно иметь право сказать: «Я тот исследователь, который изменил догму». Фактов очень много, и какие-то из них с неизбежностью будут опровергнуты. Тут надо заметить, что все сказанное выше — совсем не повод считать, что у научных фактов нет никакой собственной ценности, мол, устареют рано или поздно. Айзек Азимов сказал по этому поводу отличную вещь: «Когда люди думали, что Земля плоская, они ошибались. Когда они думали, что она сферическая, — они тоже ошибались. Но если вы думаете, что считать ее сферой или кругом одинаково ошибочно, вы заблуждаетесь больше, чем все они вместе взятые» (Цитата из эссе Азимова «Относительность неправоты», опубликованного в 1988 году) Факты меняются, но меняются они тоже предсказуемым образом. В сторону приближения к истине. В 1928 году шведский инженер Йенсен решил измерить магнитную проницаемость железа, произведенного в разные годы, начиная с 1870-го. Он выяснил, что с каждым годом железные предметы проявляли все более выраженные магнитные свойства. Почему? Потому что железо с каждым годом научались плавить все чище и чище. Современные представления о магнитной проницаемости железа менялись из года в год, но это не говорит о том, что наука была плоха — напротив, технологии шагнули вперед. Важно понимать, что в таких случаях факты не являются просто взятыми с потолка цифрами — они представляют из себя серию приближений к истинному значению. В том же смысле, в каком теория относительности Эйнштейна не меняет на самом деле измерений, полученных в рамках ньютоновской физики, а уточняет их. Интересное следствие из теории полураспада фактов состоит в том, что некоторая часть статей в любой энциклопедии будет довольно быстро устаревать. Но далеко не все. Ядро наших знаний — это факты, которые едва ли в скором времени будут опровергнуты, и они с большей вероятностью устоят (хотя история и знает примеры обратного). Сначала распаду подвергнутся факты, не имеющие слишком большой значимости. Это в первую очередь большинство вещей, которые каждый день публикуются в научных журналах прямо сейчас. Теперь много говорят о том, что благодаря интернету люди теряют способность концентрироваться, и у них ухудшается память. Зачем помнить что-то, если всегда можешь посмотреть ответ в сети. Может, это и плохо, но надо признать, что это и хорошо. Потому что нам приходится все время узнавать вещи заново — а значит, получать обновленную информацию. Если у вас в голове сидит полузабытый факт, рассказанный вам 20 лет назад на уроке в школе, может быть, было бы лучше, если вы полностью забудете его. И выучите заново. Даже учитывая все сказанное выше, не стоит смотреть на факты как на вероятностную концепцию. В духе: с вероятностью 80% это знание не является верным. Еще хуже — хуже просто не придумаешь — было бы отвергать все факты с самого начала, ссылаясь на неуверенность в их верности. Правильный подход — это умеренный скептицизм, не позволяющий принимать утверждения на веру слишком легко. Я все время говорю о том, как факты опровергаются, забываются и умирают, но справедливости ради нужно сказать и о том, как они обретают новую жизнь. Обилие научных открытий, растущее по экспоненте, ведет к тому, что очень многие факты становятся никому не интересны. Иногда они действительно ничего не стоят, а иногда это происходит потому, что никому не пришло в голову связать их с другими знаниями. В середине 1980-х, еще до массового распространения компьютеров, библиотечный специалист Дон Суонсон задумался о том, что человечество не слишком хорошо организовывает свои знания. На самом деле, мы недалеко ушли от иерархической классификации вроде линнеевской. В результате огромное число фактов, уже открытых человечеством, никому не известны. Суонсон называл такие явления «неоткрытым общественным знанием». Представьте себе, что в одном научном журнале уже двадцать лет назад опубликована статья о том, что из X следует Y. В то же время в другом научном журнале — из другой области знаний, интересной только узким специалистам, — было показано, что из Y с неизбежностью следует Z. Если бы кому-нибудь попались на глаза оба журнала, он бы вмиг понял, что из X следует Z, но, увы, этого не случилось. В этом и состоит смысл неоткрытого общественного знания. С ростом числа открытий и специализации ученых таких случаев будет происходить все больше и больше. Чтобы продемонстрировать свой тезис, Суонсон опубликовал в медицинском журнале статью, посвященную лечению синдрома Рейно при помощи рыбьего жира. Для этого он сперва нашел данные о влиянии рыбьего жира на кровообращение, а затем совместил их со статьями о том, что плохое кровообращение часто связано с этим синдромом. Надо ли говорить, что никакого медицинского или биологического образования у него не было. То, что проделал Дон Суонсон, а после него многократно повторили другие ученые, теперь могут делать компьютеры, а значит, неоткрытые общественные знания будут все чаще и чаще становиться открытыми. И помимо неизбежной гибели и забвения фактов у нас появится шанс вернуть некоторым из них вторую жизнь. esquire
read more...

Эволюцией не было предусмотрено, что мы будем самостоятельно производить информацию

16 и 17 ноября в Москве прошел симпозиум Brainstorms, посвященный вопросам творчества и сознания в контексте нейронаук. Нейрофизиолог Александр Каплан в рамках дискуссии рассказал о результатах эксперимента ЦСК «Гараж» и художницы Марины Абрамович «Измерение магии взгляда. «Теории и практики» поговорили с ученым о его впечатлениях после симпозиума, будущем нейронауки и природе психических расстройств. — Чем сегодняшнее мероприятие отличается от других аналогичных конференций? — Симпозиум примечателен тем, что он организован под проблему, общую для науки и для искусства. Общая она в том смысле, что изучает проявления, которые можно трактовать, как творческий процесс. Два человека смотрят друг другу в глаза. И ведь по сути ничего не происходит физически, но происходит нечто из области искусства. За этим стоит глубинная работа мозга. Когда два человека смотрят друг другу глаза, что-то происходит с обоими людьми. Меня пригласили, как руководителя лаборатории нейрофизиологии и нейрокомпьютерных интерфейсов МГУ, которая занимается регистрацией электрической активности головного мозга. Эксперимент заключался в том, что пары людей смотрели друг на друга, при этом записывалась электрическая активность их мозга. Мы взяли эти данные для обработки, результаты анализа я постарался представить на данном симпозиуме. — Что нового вы для себя открыли? — Здесь собрались знаковые фигуры — сама Марина Абрамович, Константин Анохин, ученый, обладающий научно-философским подходом. Среди нас также присутствовал Давид Израилевич Дубровский, который одним из первых применил философский поход к изучению мозга и переложил на философский язык вопросы физиологии. Знаковые фигуры здесь были, а были ли здесь открытия творческие? Додумались ли до чего-то люди? Трудно ожидать какого-то сформулированного открытия, но, безусловно, что-то новое в этой среде зарождается. Мы все находимся на пороге новых открытий в области пограничной между психологией, нейрофизиологией, информатикой, физикой и математикой. Сейчас все эти области изучают мозг. Мозг — орган, который только отчасти биологический, возможно, большей своей частью он является информационным. Для его понимания требуется взгляд физика, математика, инженера, философа и так далее. Мы дискутировали по поводу высших аспектов работы мозга и творчества. Получился небольшой спектр мнений, но это настолько непознанная в настоящее время реальность — творчество. Мы не можем до конца определиться, что это такое: отдельные акты, вроде озарения, или же это непрерывный процесс. Вот мы сейчас разговариваем, и это уже творчество для нас обоих, поскольку мы узнаем что-то новое. Ученые спорят между собой, что такое творчество — открытие чего-то нового, что ранее было не известно никому, или это то, что было неизвестно мне самому. — Разве то о чем вы говорите, не связано с познанием? — Конечно да, но познание — это отдельный процесс. Мы входим в наш мир еще детьми, и многое нам не известно. Дальше мы начинаем расходиться по жизни: кому-то интересно непрерывно узнавать об этом мире все больше и больше, а кому-то достаточно получить ограниченный объем знаний. Это две принципиально разные позиции. Но те первые, которым все не хватает знаний, они становятся учеными или художниками. — Расскажите подробнее о своих интересах, чем вы занимаетесь? — Я психофизиолог, то есть я работаю на грани между психологией и нейрофизиологией. Мне интересны психические явления, но не сама психика, а то, как мозг творит в себе психику. Ведь психика — это мир внутри вас. Что там образовалось, какие структуры появились первоначально, как поддерживается память, как поддерживается психическая модель? Все это психофизиологические задачи. — Разные люди по-разному обрабатывают информацию, у каждого человека есть свой механизм творчества. Как вы считаете, это то, с чем человек рождается или это закладывается окружением, средой, в которой он растет? — Люди рождаются генетически разными, это очевидно. И генетика предполагает, что у человека складываются разные склонности, способности. Есть люди, рождающиеся с художественными способностями, которые хотели бы выразить этот мир художественными средствами — через изобразительное искусство, музыку и так далее. Есть люди, которые склонны познать этот мир глубже, это те, которые потом становятся учеными. Есть люди прагматические, которым необходимо фактически осваивать мир. И вот на эти склонности, которые нам даны от папы с мамой, накладывается обстановка, в которой люди живут. Кому-то везет, и те склонности, которые в человеке заложены природой, ему удается реализовать. — Можно ли как-то вычислить наличие таких способностей научными средствами? — Мне кажется, это скорее нельзя сделать инструментально, нельзя зарегистрировать. Это выясняется поведенчески. По действиям ребенка можно попробовать спрогнозировать его талант и порекомендовать ему то или иное направление для развития. Заметить, к чему будет склонен ребенок. —В чем вы видите будущее нейронауки? — Нейронаука — это наука, которая прогнозирует мозг. Как работает мозг. Высшая задача нейробиологии, по одним наблюдениям, это до конца разобраться с тем, как функционирует мозг, потому что мозг это самое сложное. Сейчас речь идет о том, чтобы попробовать прагматически подойти к анализу мозговой деятельности, то есть помочь человеку более эффективно организовывать свою жизнь в этом мире. Человечество сейчас сталкивается с серьезной проблемой. Наша цивилизация перешла к информационному обществу. Огромные потоки информации, они льются на нас буквально отовсюду. Электронные средства массовой информации совершенствуются с каждым днем, они вас ловят везде — через мобильные телефоны, радио, интернет и так далее. Можем ли мы справиться с этим потоком информации? Подготовлены ли к мы к этому? Эволюцией не было предусмотрено, что мы будем не только брать информацию из внешнего мира, но сами начнем ее продуцировать. Мы пишем очень много, выдумываем всякие небылицы, фантазии, появляются новые темы для разговора, развивается и усложняется банковская система, новые счета, которые нужно по-разному оплачивать. Мир становится не дружественным для нас. Не только из-за того, что воздух загрязнен выхлопными газами, но и информационное поле чрезвычайно перегружено. Раньше люди много делали руками, приходя домой с работы, занимались домашними делами. А сейчас, когда почти у всех есть ноутбуки, работа приходит вместе с человеком домой. И сейчас почти все виды деятельности связаны с компьютером и информацией. Уже сейчас необходимо решать эту проблему. Познавая работу мозга, можно научиться по-другому организовывать потоки этой информации, правильно подавать информацию. — Когда человек целый день общается с другими людьми, у него происходит эмоциональное истощение. Соответственно, ему необходимо переключиться на другой вид деятельности. Можно ли как-то управлять своим мозгом и тренировать его, чтобы справиться с напряжением? — Для этого существует сознание. Это то, о чем человек знал еще с давних времен, что ему необходимо научиться переключаться при работе. Вопрос в том, как организовывать жизнь человеку. Не все это умеют. Есть люди, которые идут по пути наименьшего сопротивления — они работают и днем, и ночью, мало спят, много пьют кофе, в результате, к 50 годам они имеют проблемы со здоровьем. Нужно сделать так, чтобы работа человека приносила ему больше удовольствия, чем такой образ жизни. Современная психофизиология пытается решить данные задачи для представителей разных профессий. Например, взять пилота сверхзвукового истребителя, он не осуществит ни один полет, если не научиться хорошо обрабатывать поступающую информацию. — Вы знаете какие-нибудь техники, которые помогают тренировать мозг? — Существуют некоторые фантазии, вроде того, как биохимически корректировать работу мозга. Мне очень жалко, что мы в ближайшие примерно 20-30 лет полностью перейдем на химические средства, то есть будем пить таблетки. Конечно, и сегодня их используют, но при этом никто не думает о вопросах безопасности. Они используются для критических ситуаций, когда человек заболел и его нужно срочно лечить. Психостимуляторы, различные транквилизаторы, которые снимают тревожность. Некоторым состояние тревоги очень мешает. Допустим, перед человеком стоит очень сложная задача, и он не может решить ее самостоятельно. Тогда он принимает транквилизаторы, чтобы уменьшить тревожность и прекрасно справляется с задачей. Но остается непонятным, насколько это поможет ему в будущем и не разовьет ли он по второму кругу в себе эту тревожность. Вполне возможно, что будет создана система оздоровительной помощи для мозга. Тренировки вроде медитативных техник, к сожалению, мало доступны для большей части людей, поскольку они подразумевают ежедневные затраты времени. —Вы занимаетесь вопросами природой психических расстройств. Не могли бы вы подробнее рассказать об этом? — Да, мы пытались найти способ проведения объективной диагностики. С помощью инструментальных средств, как, например, в случае диагностики инфарктов. Но, к сожалению, шизофрения не поддается диагностированию инструментальными средствами. До сих пор объективной диагностикой является клиническая беседа. Не только у нас, но во всем мире стараются найти такие способы и признаки, по которым можно было бы определенно сказать, что у этого человека есть проблема и как ее можно вылечить. Многие психические и психиатрические проблемы выходят за пределы видимого уровня. Они скрыты точно так же, как скрыты наши мысли. Мы же не можем видеть мысли, наблюдая за электрической активностью мозга. — Сейчас все больше и больше людей диагностируют с шизофренией, с чем это связано? — Объективно говоря, число больных шизофренией возросло в десятки раз. Однако эти расстройства скорее не клинического, но функционального характера. То есть, если отключить их от той реальности, в которой они живут, больные придут в норму. Причиной является как раз то, о чем мы с вами говорили: потоки информации, которые не были предусмотрены человеческой эволюцией, мозг не был предусмотрен для восприятия такой нагрузки. theoryandpractice
read more...

Клод Леви-Стросс: Игра в бисер

28 ноября 1908 года родился Клод Леви-Стросс, французский философ и антрополог, один из самых виртуозных игроков в бисер XX века, увлекший своей Игрой целые поколения интеллектуалов Запада и Востока. Согнувшись, со стекляшками в руке Сидит он. А вокруг и вдалеке Следы войны и мора, на руинах Плющ и в плюще жужжанье стай пчелиных. Усталый мир притих. Полны мгновенья Мелодией негромкой одряхленья. Старик то эту бусину, то ту, То черную, то белую берет, Чтобы внести порядок в пестроту, Ввести в сумбур учет, отсчет и счет. Игры великий мастер, он не мало Знал языков, искусств и стран когда-то, Всемирной славой жизнь была богата, Приверженцев и почестей хватало… Теперь… Сидит он… Бусины в руке, Когда-то шифр науки многоумной, А ныне просто стеклышки цветные, Они из дряхлых рук скользят бесшумно На землю и теряются в песке… Герман Гессе. XX век можно без преувеличения назвать столетием Мифа, мифическим временем, которое запомнится удивительной калейдоскопической сменой картин разрушенных и созданных вновь мифических миров. Одним из тех Творцов, кто участвовал в этой завораживающей Игре, был Клод Леви-Стросс. Не случайно его программной статье «Структура мифов» был предпослан эпиграф: «Можно сказать, что вселенные мифов обречены распасться, едва родившись, чтобы из их обломков родились новые вселенные». Это высказывание Франца Боаса должно было, по замыслу Леви-Стросса, дать метафорический ключ к его методологии структурного изучения мифов, но – такова Игра – оно сделало нечто большее – раскрыло сущность всего творчества французского философа, разрушавшего целые вселенные мифов и создававшего на их месте другие вселенные, сомнительные вселенные, лишенные Человека, вселенные, при виде которых невольно вспоминаешь известные строки: «Empty spaces – what are we living for?» И последователи, и оппоненты Клода Леви-Стросса не раз отмечали тот очевидный факт, что в основе его теории лежит не научная логика, а некий неведомый способ мышления, позволявший ему делать выводы там, где останавливалось научное познание. Так, Д. Преттис расценивал методологию Леви-Стросса как «революцию в науке» на том основании, что она «изменяет правила научной процедуры» и позволяет делать выводы, не подтверждая их фактами, открывая, тем самым, новый путь познания. Интересно, что подобным образом характеризовалось и творчество Зигмунда Фрейда. Так, А. И. Белкин отмечал: «Специфика трудов Фрейда – это не научная логика, а скорее неведомый до сих пор стиль мышления, дающий обильные всходы». Сближение здесь творчества Леви-Стросса и Фрейда отнюдь не случайно. И структурализм, и психоанализ, не смотря на всю свою кажущуюся чуждость друг другу, растут из одного корня – из Мифа. Мифопоэтическая сущность работ как Клода Леви-Стросса, так и Зигмунда Фрейда подчеркивалась неоднократно в самых разных контекстах. Так, например, Вяч. Вс. Иванов обращал внимание на поэтический язык этих работ: «Подобно таким более всего повлиявшим на него в юности мыслителям, связанным с гуманитарной традицией ХIX в., как Фрейд, Леви-Стросс не только ученый, но и поэт, и композитор в науке (достаточно напомнить о письме Фрейда к его невесте, где он говорит о том, что в науке хочет сделать то, что ему не дается в поэзии). Это касается не только таких рассчитанных на широкую публику сочинений, как «Печальные тропики», где Леви-Стросс приводит образцы собственных литературных композиций и свободно перемежает ретроспективный путевой дневник и научные размышления лирическими описаниями. В гораздо большей степени это относится к специальным книгам Леви-Стросса, в особенности к четырехтомному труду по мифологии. В нем сам характер изложения и внешнее оформление книги, начиная с изысканного подбора иллюстраций (как и в «Пути масок»), настраивают читателя на восприятие произведения как одновременно и научного и художественного. Такой синкретический мифопоэтический текст сам по себе может быть очень ценным явлением культуры и эмоционально воздействует на читателя». И Леви-Стросс, и Фрейд всегда слыли великими разрушителями мифов и иллюзий. Но именно здесь их достижения нельзя не признать более чем скромными. Так, толкования мифа об Эдипе, предложенные Фрейдом и Леви-Строссом, не имеют никакого отношения ни к архаическому мифу, ни к трагедии Софокла. Напротив, их следовало бы назвать яркими мифотворцами, создававшими свои мифические миры на обломках разрушенных ими вселенных. Зигмунд Фрейд и Клод Леви-Стросс были великими сновидцами, превратившими свои сновидения в подобие научных дисциплин. Одной из самых существенных черт мифологического мышления является стремление объяснить неизвестное посредством известного, причем независимо от того, как соотносится это неизвестное с тем известным. По словам Е. М. Мелетинского, «мифология постоянно передает менее понятное через более понятное, неумопостигаемое через умопостигаемое и особенно более трудноразрешимое через менее трудноразрешимое». Боги создают человека из дерева, кости или глины подобно тому, как сам человек делает из этих материалов культовые и бытовые предметы. Это мифопоэтическое объяснение неизвестного посредством известного свойственно не только архаичному человеку. Оно прослеживается, например, в стремлении европейских мыслителей XVII-XVIII вв. представить человека как механическое устройство (характерно в этой связи название трактата Ламетри «Человек-машина»). Подобным образом мыслит и Клод Леви-Стросс, когда пытается объяснить миф сначала посредством только языка, затем через математику и, наконец, посредством музыки. Аргументы французского антрополога в пользу таких сближений не имеют ничего общего с логикой и научным познанием. Они целиком и полностью обусловлены его ассоциациями. Леви-Стросс считал, например, что миф стоит где-то посередине между языком и музыкой. Миф, как и музыка, якобы исходит из двойного содержания и двух уровней артикуляции. В них исчезает время, и актуализируются некие общие бессознательные ментальные структуры. В заголовках первого тома своего главного труда «Мифологичные» Леви-Стросс использует музыкальные термины: «ария разорителя гнезд», «соната хороших манер», «фуга пяти чувств», «дивертисмент на популярную тему» и т.д. Что связывает такие заголовки с содержанием соответствующих глав? Ничего, кроме ассоциаций самого Леви-Стросса. Французский антрополог был искренне убежден в том, что «все формы социальной жизни в основном одной природы, они состоят из систем поведения, представляющих собой проекцию универсальных законов, регулирующих бессознательную структуру разума, на уровень сознания и социализованной мысли». Проекции эти могут выражаться в самых различных феноменах. Так, по мнению Леви-Стросса, зима и лето, сменяя друг друга, выполняют в природе ту же функцию, что и обмен женщинами в браке или обмен словами в беседе. Подобные сближения характерны сегодня лишь для поэтов или людей, страдающих шизофренией, но никак не для логически мыслящего ученого. Здесь остается только недоуменно пожать плечами или восторженно воскликнуть, перефразировав Тертуллиана: «Верю, потому что недоказуемо!» В мифологии, считал Клод Леви-Стросс, наиболее отчетливо проявились бессознательные ментальные структуры. Раскрыв структуру мифов, исследователь мог надеяться на открытие изначальных структур человеческого разума и, более того, на раскрытие структур всего мироздания, которое «за тысячи, миллионы, миллиарды лет не делало ничего другого, кроме того, что соответствовало обширной мифологической системе». Для К. Леви-Стросса мифология была прежде всего эффективным способом «логического» разрешения фундаментальных противоположностей. Последние в процессе мифологизирования бессознательно подменялись менее резкими бинарными оппозициями, которые в свою очередь сменялись еще менее жесткими противоположностями, пока, наконец, оппозиции не разрешались посредством медиаторных образов. Так, например, фундаментальная оппозиция жизни и смерти преобразовывалась в противоположность растительного и животного царства, которая подменялась оппозицией травоядных и плотоядных, разрешавшейся мифологическим образом зооморфного существа, питавшегося падалью. Весь этот «логический» процесс был обусловлен, по Леви-Строссу, врожденными бессознательными ментальными структурами. Задача исследователя – лишь выявить в мифологических текстах ряд бинарных оппозиций. Формула трансформаций – «бриколажа» – была выведена самим Леви-Строссом. В ее переменные величины стоило только подставить выявленные пары противоположностей. Целые поколения структуралистов только тем и занимались, что выявляли в многочисленных мифологических системах все мыслимые и немыслимые бинарные оппозиции, причем там, где описание «бриколажа» давалось с большим трудом, приходилось видоизменять и каноническую формулу патриарха. В действительности, суть мифологического мышления заключается не в создании эквивалентных друг другу логических пар противоположностей, а именно в провидении аффективно-ассоциативных связей между теми феноменами, которые семиотик принимает за соответствующие элементы бинарных оппозиций. Философская задача, поставленная перед архаичным человеком Клодом Леви-Строссом, абсолютно немыслима для первобытного охотника и собирателя. Последний не создавал логически безупречных бинарных оппозиций, он лишь чувственно воспринимал мир и исходя из этого опыта описывал окружавшие его предметы и явления, ассоциативно противопоставляя или связывая их. Происхождение бинарных оппозиций целиком и полностью было обусловлено аффективным восприятием архаичного человека. Все многообразие феноменов окружавшего его мира он чувственно классифицировал на позитивные и негативные для него предметы и явления. При этом феномены, воспринимавшиеся архаичным человеком позитивно, он ассоциативно связывал между собой. Соответственно он проводил ассоциативные связи и между негативными явлениями. Так, согласно исследованиям Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, в славянских мифологических системах позитивно маркировались верхний, правый, мужской, старший, близкий, свой, светлый, сухой, видимый, белый или красный, день, весна, небо (в отношении к земле), земля (в отношении к преисподней), огонь (в отношении к влаге), дом, восток (по отношению к западу), юг (по отношению к северу), солнце; а негативно – нижний, левый, женский, младший, далекий, чужой, темный, влажный, невидимый, черный, ночь, земля (в отношении к небу), преисподняя, влага (по отношению к огню), лес, запад, север, луна. Семантические связи, соединяющие между собой позитивно или негативно маркированные представления архаичного человека об окружающем его мире, являлись достаточно гибкими и варьировались в самых различных контекстах. Обусловлено это было тем, что в основе этих семантических связей лежали не жесткие врожденные ментальные структуры, а культурно обусловленное ассоциативное мышление. По справедливому замечанию Р. М. Фрумкиной, «как феномен ассоциативная связь определена именно культурой во всем ее многообразии – всеми знаниями, опытом, в том числе – чувственным опытом, но при этом таким опытом, в котором мы не отдаем себе отчета». Чувственный опыт архаичного человека кодировался им прежде всего в языке, а затем и во всевозможных культурных контекстах (в мифах, ритуалах, искусстве, поэзии и т.д.). Впоследствии язык и данные контексты организовывали чувственный опыт следующих поколений, бессознательно направляя их ассоциативное мышление уже вполне определенными путями. Отсюда преемственность в архаичном обществе не только канонических мифологических текстов, но и самого мифологического мышления, оперировавшего типичными коллективными ассоциациями. Удивительно, как слеп был Ludi magister К. Леви-Стросс, проживший столько времени среди южноамериканских аборигенов, к их аффективно-ассоциативному мышлению. Вероятно, причиной тому был когнитивный субъективизм французского антрополога. Интересно, что это непонимание могло стоить К. Леви-Строссу жизни. Речь идет об эпизоде, произошедшем с пребывавшим среди индейцев Леви-Строссом «во время его безобидных опытов с шарами, наполненными горячим воздухом. Совершенно неожиданно даже для него, прекрасно знакомого с мифами того племени, в котором он находился, его действия были истолкованы как опасные для жизни только потому, что увеличение предмета в размерах напоминало индейцам характер действия одного из ядов, с которым отождествлялась «злая сила». Возникшая ситуация была оценена Леви-Строссом как представляющая опасность для жизни и только с громадным трудом он смог погасить агрессию индейцев». Проведение аффективно-ассоциативных связей, коллективных или индивидуальных, между самыми различными феноменами окружающего мира характерно не только для архаичного, но и для современного человека. Конечно, доминантным для современного человека является логическое мышление, но это нисколько не мешает проявляться аффективно-ассоциативному мышлению в его сновидениях, галлюцинациях, свободном фантазировании, поэтическом творчестве. Всякий раз, когда контроль логического мышления ослабевает – например, в силу усталости, опьянения или дремотного состояния, – актуализируется аффективно-ассоциативное мышление. Логические противоречия исчезают, ассоциативные связи делают понятным сложный и конфликтный окружающий мир, кажущийся теперь простым и умопостигаемым. «Бывало, – отмечал Альбер Камю, – когда гулянье у кого-нибудь затягивалось далеко за полночь, когда под воздействием алкоголя, танцев, всеобщего необычайного возбуждения по телу начинала быстро разливаться приятная истома, мне вдруг мерещилось, на пределе усталости, что я наконец постиг, на какую-то секунду, тайну жизни и смогу однажды ее высказать. Но усталость улетучивалась, а вместе с ней и тайна». Как пример аффективно-ассоциативного творчества можно привести картину Сальвадора Дали, на которой тот изобразил Гала с бараньими отбивными на плечах. На вопрос о причине столь странного сближения художник ответил просто: «Я люблю мою жену и люблю отбивные; не понимаю почему я не могу нарисовать их вместе». Подобными аффективно-ассоциативными связями полны наши сновидения. Потому они и столь непонятны. Ключ к их пониманию находится в пристрастиях и ассоциациях, часто бессознательных, каждого конкретного человека. Для художественного творчества характерны не столько индивидуальные, сколько типичные коллективные ассоциативные связи – иначе произведения искусства не были бы понятны никому, кроме их создателей. В качестве примера художественного произведения, образность которого, навеянная, кстати, сновидением, была обусловлена игрой ассоциациями, можно привести повесть Роберта Льюиса Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Несложно заметить, что для описания образов Генри Джекила и Эдварда Хайда Стивенсон бессознательно использовал ряд известных противоположностей: Доктор Джекил. Мистер Хайд. Добрый. Злой. Высокий. Низкий. Умный. Безумный. Нормальный. Уродливый. Старший. Младший. Филантроп. Мизантроп. Законопослушный. Преступный. Как конкретно ассоциативно связывались те или иные качества в образах Джекила и Хайда, можно судить по следующему фрагменту из признаний Генри Джекила: «Зло в моей натуре, которому я передал способность создавать самостоятельную оболочку, было менее сильно и менее развито, чем только что отвергнутое мною добро. С другой стороны самый образ моей жизни, на девять десятых состоявшей из труда, благих дел и самообуздания, обрекал зло во мне на бездеятельность и тем самым сохранял его силы. Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд был ниже ростом, субтильнее и моложе Генри Джекила. И если лицо одного дышало добром, лицо другого несло на себе ясный и размашистый росчерк зла. Кроме того, зло (которое я и теперь не могу не признать губительной стороной человеческой натуры) наложило на этот облик отпечаток уродства и гнилости… Этот фактотум, которого я вызвал из своей собственной души и послал одного искать наслаждений на его лад, был существом по самой своей природе злобным и преступным; каждое его действие, каждая мысль диктовались себялюбием, с животной жадностью он упивался чужими страданиями и не знал жалости, как каменное изваяние». И т. д. Актуализируются аффективно-ассоциативные связи и в научном концептуировании – там, где по тем или иным причинам невозможно объективно исследовать изучаемый предмет. Тогда под видом логических операций, как правило, бессознательно проводятся типичные коллективные ассоциативные связи, которые не раскрывают сущности предмета, а создают представление о нем. Научные концепции в этом случае создаются так же, как и архаические мифологические системы. Одной из таких мифопоэтических концепций является психоанализ. Его создатель Зигмунд Фрейд настойчиво утверждал: «Деление психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа». Отсутствие четкого понимания, что же такое есть сознание и бессознательное, и, как следствие, отказ от объективного исследования данных феноменов, привели Фрейда и его последователей к неизбежному субъективному их толкованию. Разделив психическое на сознательное и бессознательное, они не объяснили их сути, а описали их посредством бессознательного ассоциирования с рядом других феноменов. Соотношения между оппозицией сознание-бессознательное и этими феноменами может быть выражено следующим образом: сознание – бессознательное верх – низ культура – природа свой – чужой профанный – сакральный мужской – женский жизнь – смерть правый – левый порядок – хаос поведение – антиповедение свет – тьма добро – зло В различных психоаналитических концепциях элементы правой колонки ассоциативно связывались между собой, иногда противопоставляясь элементам левой колонки, также ассоциативно связывавшихся в самые различные сочетания. Эти связи в разных психоаналитических системах могли быть весьма устойчивыми и полными или, напротив, зыбкими и фрагментарными. Как бы то ни было, именно аффективно-ассоциативные связи между указанными парами противоположностей формировали представления психоаналитиков о сознании и бессознательном. И в архаических мифологических системах, и в современных мифопоэтических текстах аффективно-ассоциативные связи между элементами самых различных пар противоположностей играют одну и ту же роль – они объясняют, а точнее описывают неизвестное посредством известного, менее понятное через более понятное. Характерно, что Клод Леви-Стросс не объяснял мифы, а описывал их. Как подчеркивал Е. М. Мелетинский, «на первом плане в «Мифологичных» – общемифологическая семантика, анализ каждого мифа дается в сопоставлении с другими мифами. По этой причине А. Дандис даже упрекал Леви-Стросса в том, что объектом его анализа являются не конкретные мифы, а отношения между ними… Само исследование в известной мере сводится к тому, что одни мифы описываются как результат трансформации других, причем циклическая замкнутость цепи трансформаций выступает важным критерием правильности анализа… В огромном количестве случаев объединяя различные мифы в системы, Леви-Стросс рассматривает один миф как настоящую «метафору» другого». Иными словами, мифопоэтические тексты Леви-Стросса – это бесконечная игра ассоциациями, Игра в бисер, забавная, увлекательная, захватывающая, но по сути своей пустая, лишенная истинных смыслов и, что более важно, самого Человека. Ведь совсем не случайно французский философ говорил не о том, как «люди думают мифами», а как «мифы – людьми» или даже как мифы «думаются между собой». Здесь впору напомнить об эпохальном восклицании Л. С. Выготского: «Человека забыли!» Оно не было услышано современниками мудрого психолога, да и для всего ХХ века оно осталось гласом вопиющего в пустыне. Человек мыслился как сумма инстинктов и рефлексов, как вместилище безличных бессознательных ментальных структур и как угодно еще, но только не как Человек. Хочется надеяться, что XXI век, о котором Клод Леви-Стросс сказал, что либо он будет веком гуманитарных наук, либо его вообще не будет, станет веком не Мифа, но Человека. peremeny
read more...

О «генах культуры» и о главной задаче философии

Журнал «Экология и жизнь» в ноябре публикует интервью с Вячеславом Семеновичем Степиным – специалистом в области теории познания, философии и методологии науки, философии культуры. Он руководитель секции философии, социологии, психологии и права Отделения общественных наук РАН, президент Российского философского общества. Разговор вел главный редактор журнала Александр Самсонов. – В последнее время журнал все чаще обращается к теме взаимоотношения культуры и экологии. Как решается проблема роли культуры в человеческой деятельности с точки зрения современной философии? – Когда говорят о культуре, очень важно выяснить ее функции в социальной жизни. Социальная жизнь воспроизводится и изменяется благодаря деятельности людей. Типов деятельности много, и каждый тип деятельности тоже воспроизводится. Есть виды и типы деятельности, которые воспроизводятся не то что десятилетиями – часто столетиями. Например, народные промыслы, ремесла. И даже обычные, привычные для нас виды деятельности тоже не сразу меняются. Вот построили, допустим, завод, который будет выпускать автомобиль, и он несколько десятилетий может выпускать одну и ту же марку. Принципиально важно, что все формы человеческой активности – деятельность, поведение, общение – управляются определенными программами. В частности, любые виды деятельности предполагают, что у человека как действующего субъекта должны быть определенные ценности, цели, знания и навыки. Все это – компоненты программы деятельности. Ценности отвечают на вопрос «для чего?». Они санкционируют тот или иной вид деятельности. Цели отвечают на вопрос «что?». Что необходимо получить в качестве результата деятельности. Цель – это идеальный образ будущего продукта деятельности. Знания и навыки выступают необходимым условием эффективности действий со средствами, воздействие которых на предмет деятельности (исходный материал) преобразует его в продукт (реализация цели). Если у человека нет этой программы, он не может включиться в деятельность. Он не знает для чего и что должно быть результатом его действий, не знает как действовать. В этой связи возникает вопрос: откуда человек заимствует программы деятельности? Ведь от рождения он ими не обладает. Они не передаются через биологическое наследование. Люди получают их прижизненно, в процессе обучения и воспитания.Это относится и к программам поведения и общения как формам человеческой активности. Лишь частично они обусловлены генетическими предрасположенностями, биологическими инстинктами. Основное их содержание определено социальным воспитанием и обучением. Нас, например, с детства приучают к правилам потребления пищи: как оперировать во время еды ложкой, вилкой (или их аналогом – китайскими палочками). Как вести себя за столом и т.д. Все это программы социального поведения, опосредующие проявления инстинкта питания, управляющие им, определяющие формат его реализации. И так обстоит дело с любыми биологическими инстинктами. Программы деятельности, поведения и общения вырабатываются людьми в процессе исторического развития общества. Они транслируются, т.е. передаются от человека к человеку, от поколения к поколению. В совокупности они образуют постоянно накапливаемый и обновляемый социально-исторический опыт. Его компонентами выступают знания, предписания, идеалы и нормы, образцы деятельности и поведения, ритуалы, ценности, верования, мировоззренческие установки и т.д. Трансляция этого опыта предполагает его закрепление в знаковой форме. Это значит, что любые программы деятельности, поведения и общения функционируют в обществе в качестве семиотических систем. Многообразие социального опыта предполагает многообразие знаковых форм, способов кодирования различных элементов этого опыта. В качестве кодовых систем могут выступать любые компоненты человеческой деятельности (орудия труда, образцы операций, продукты деятельности, опредмечивающие ее цели, сами индивиды, выступающие как носители некоторых социальных норм и образцов поведения и деятельности), естественный язык, языки искусства, науки, символы, регулирующие социальную жизнь. – Люди тоже могут выполнять роль знаков? – Когда мы подражаем другому человеку, которого мы рассматриваем как своего рода образец поведения или деятельности, то этот другой становится знаком, который репрезентирует определенный опыт. Люди не просто действуют, но и одновременно могут выполнять роль семиотических систем, демонстрируя образцы поведения и деятельности, которые программируют других людей. В этой функции люди могут стать символическими фигурами общественной жизни (великие полководцы, ученые, писатели, знаменитые спортсмены и т.п.). Функционирование людей в качестве семиотических систем является самой древней передачей социального опыта ( «делай как Я»). Историческое накопление этого опыта (программ поведения, общения и деятельности) всегда сопровождается возникновением новых способов кодирования. – Появление новых кодов меняет характер социальных отношений? – На эту тему есть специальные исследования. Известный канадский культуролог и философ М. Маклюэн предлагал выделять стадии развития цивилизации в зависимости от появления новых типов кодовых систем. Он, например, выделял дописьменные общества и общества с письменностью как разные типы общественной организации. Только в обществах с письменностью возникают своды законов, письменное право и основанное на нем судопроизводство. В архаических обществах (без письменности) при решении человеческих конфликтов главную роль играют не своды законов, а обычаи. В качестве следующей важной стадии развития общества Маклюэн выделяет книгопечатание (формирование «Гутенберговской галактики»), когда идеи можно транслировать не только избранным, а широкому кругу людей. Возникает массовая грамотность, читающая публика. Следующим шагом развития общества Маклюэн полагает появление СМИ, и, наконец, продолжая эту цепочку открытий, – появление компьютерного письма и компьютерных сетей. Этот тип кодирования породил новые типы коммуникации (Интернет), изменившие повседневность, экономику и социально-политическую жизнь. Таким образом, человеческая жизнедеятельность регулируется двумя типами кодов – биокодами, и социокодами. Первые из них закрепляют генетические, биологические программы, вторые фиксируют программы социальной жизнедеятельности, которые надстраиваются над биологическими программами и управляют поведением, общением и деятельностью людей. Как только ребенок родился, он погружается в сферу этих надбиологических программ. Их усвоение – это процесс социализации, обучения и воспитания. И тогда уместно спросить, как называется эта развивающаяся совокупность социокодов, закрепляющих программы деятельности, поведения и общения людей. Все это называется культурой. Можно дать следующее определение культуры: культура – это сложная, исторически развивающаяся система надбиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения, общения), которая хранит эти программы, закрепляя их в виде кодовых систем, (семиотических образований), транслирует их (передает от человека к человеку, от поколения к поколению), а также способна генерировать новые программы, изобретая их до того, как они внедряются в ткань социальной жизни, материализуются в ней. Одним из примеров генерации в культуре новых программ человеческой жизнедеятельности может служить фундаментальная наука, которая имеет технологические приложения, непосредственно влияющие на человечество, его быт, на отношения людей, на непосредственно окружающий их предметный мир. Фундаментальные научные открытия часто появляются задолго до того, как имеют технологическое приложение. В 70-х годах XIX века Максвелл открыл электромагнитные волны, а в следующем веке уже пришли радио, телевидение, сотовая связь, без чего мы сегодня жизни не мыслим. Это все продукты научного открытия. – Уравнения Максвелла – очень интересный пример. В то же время в вашей статье, которую мы опубликовали в «ЭиЖ» № 5'2012, вы писали об этических инвариантах науки… – Наука, как всякая деятельность, регулируется этическими нормами. Наука способна выходить за рамки структур производства и обыденного опыта нынешнего поколения людей и открывать предметные миры, которые могут быть освоены завтра и послезавтра, в будущем. Все это делает науку таким образованием, которое имеет особую этическую регуляцию. Можно выделить два основных принципа научного этоса. Первый принцип – «Платон мне друг, но истина дороже». Он выражает установку науки на поиск объективно-истинного знания. Это одновременно и запрет на умышленное искажение истины. Второй принцип требует наращивать истинное знания. Наука должна постоянно выходить за рамки уже известного, постоянно открывать новое. Отсюда ценность новизны в науке, особая ценность научного открытия, научных инноваций. И отсюда запрет на плагиат. Потому что ты должен четко зафиксировать: вот это было до меня, а вот это сделал я. Если я этого не сделал, то никакой я не ученый. Долгое время эти этические регулятивы были достаточны для развития науки. В настоящее время, поскольку мы работаем со сложными объектами, где появляются огромные зоны риска для человека, возникает еще необходимость дополнительного этического регулирования, нужны дополнительные этические экспертизы научных проектов с точки зрения гуманитарных ценностей. И основа этих экспертиз – гиппократовский принцип «Не навреди!» – Яркий тому пример обсуждение многочисленных опасений перед запуском ускорителя ЦЕРН. – Да, обсуждалась, в частности, проблема возникновения черных дыр в ходе экспериментов. Таким же образом обсуждались риски генной инженерии, особенно в экспериментах с микроорганизмами; анализировались и опасности нанотехнологий, связанные с созданием новых химических соединений, которые могут негативно воздействовать на здоровье людей. – Получается, что наука как область культуры взаимодействует с другими областями. Она лишь относительно автономна. – Это фундаментальная особенность культуры. Все ее подсистемы взаимосогласуются и каждая из них – результат исторического развития. Когда культура развивается от архаических форм до все более сложных, в ней формируются различные подсистемы – политическое и правовое сознание, религия, наука, философия, искусство. Но они не возникают одновременно. Было время, когда была религия, было искусство, а не было науки и не было философии. Были общества, которые жили без философии. Политическое и правовое сознание возникло тогда, когда возникло государство и право, когда политика стала осмысленным деянием жизни. Но когда в процессе развития возникают относительно самостоятельные подсистемы культуры, они функционируют как часть более сложного целого. Изменения в одной подсистеме приводят к изменениям в других. Они как бы резонируют друг с другом. И тогда возникает вопрос: почему и как это происходит? Об этом задумывались многие философы и социологи – О. Шпенглер, Н. Данилевский, П. Сорокин. Они зафиксировали, что в глубинах культуры есть какие-то духовные образования, которые людьми переживаются, осмысливаются, понимаются и пронизывают все сферы духовной жизни человека. Сходную идею можно найти у Гегеля. Она в разных аспектах разрабатывалась затем на последующих этапах развития философии (Шопенгауэр, Ницше, Кьеркегор, Хайдеггер). Постепенно выяснялось, что человеческая жизнедеятельность во многом определена духовными сущностями, выражающими жизненные смыслы, по которым человек живет. Их обнаруживали при исследовании различных культур историки и социальные антропологи. Эти жизненные смыслы называют по-разному: категории культуры, концепты, идеи. Я их называю мировоззренческими универсалиями. Мировоззренческие универсалии культуры – это понимание того, что есть человек, что есть природа, что есть пространство, время, причинность, что есть свобода, совесть, справедливость, личность, власть, любовь, красота, дружба и т. д. Все эти универсалии сцеплены, одна зависит от другой. Культура так устроена, что мировоззренческие универсалии функционируют как своего рода полный набор генов. И с каждым из них сопрягаются все другие. Переживание и осмысление пространства–времени и причинности резонирует с переживаниями и пониманиями справедливости и свободы. И наоборот. Так обстоит дело со всеми мировоззренческими универсалиями. – Универсальный набор? – Да, в определенном смысле универсальный. Нужно только уточнить, что этот набор тоже историчен. Например, во многих архаических культурах «любовь-дружба» были одной универсалией, а затем, по мере обогащения их смыслов, расщепились на две категории. Но важно еще раз подчеркнуть, что смыслы мировоззренческих универсалий пронизывают всю культуру, обнаруживаются во всех ее сферах: в обыденном мышлении, искусстве, политическом и правовом сознании, в сфере нравственности, в религии, науке, философии. В обыденной жизни мы их, как правило, не осознаем, но мы их пронимаем и живем в соответствии с этими пониманиями. Человек обыденного сознания, если его спросить, что такое справедливость, чаще всего определения не даст, но покажет на примерах, как он это понимает: «Вот у меня сосед справедливый, а вот этот человек – несправедливый». Он понимает, что такое справедливость, но четко не осмысливает этого понимания. Оно принимается подсознательно, интуитивно. Но главное, что человек не просто понимает, но и переживает то, что связано со справедливостью и несправедливостью в его жизни. Категории культуры всегда переживаются людьми. Они схематизмы их эмоционального отношения к миру. Они определяют оценку тех или иных событий и жизненных ситуаций. Поэтому они выступают одновременно и как базисные ценности культуры. Что такое свобода, что такое человек, что такое общество? Для чего я живу? Все ответы на эти вопросы лежат в смыслах универсалий культуры. В них есть несколько пластов содержания. Там есть общечеловеческий пласт, но он всегда конкретизирован исторически особенными пониманиями, характерными для исторически определенного типа культуры. – Поясните это на каких-либо примерах – В любой культуре есть представление о бытии и небытии (о существующем и несуществующем). Это универсалии культуры, но в разных культурах они интерпретируются по разному. Если сравнить, например, античную культуру V- III века до н. э. и китайскую культуру этой же исторической эпохи, то на вопрос «что такое бытие?» древний грек ответил бы примерно также как мы сегодня: «Бытие – это то, что меня окружает, что существует, предметный мир вокруг меня, люди, их сознание, их отношения. Это бытие. А вот небытие – когда это все исчезнет. То есть небытие – это отсутствие бытия». А древний китаец сказал бы иначе. Он бы сказал: «Небытие – это вся полнота бытия». У него другая интерпретация общечеловеческого в мировоззренческих универсалиях и другая картина мира: бытие есть потенциальные возможности, которые только частично проявляются в наличном мире и лишь частично в нем реализуются, а вот все потенциальные возможности бытия – это небытие. – Но это очень сложный мир. – Да, сложный. В китайской философии он управляется законом Дао. Дао означает всё. Закон Дао означает «логос», т. е. логику, закономерность мира, но он означает и нравственность, и жизненный путь человека – и всё это вместе. И поэтому китаец мыслил так, что если, допустим, повторяются какие-то природные катаклизмы (землетрясения, засухи, наводнения), то это наказание небес, значит, власть или император ведет себя безнравственно. Это могло служить поводом к восстанию. Когда Конфуция ученики спрашивали: «Учитель, что такое Дао?», он давал разные ответы ученикам, учитывая жизненный путь каждого и достигнутый уровень нравственного самосовершенствования. Китайцы считали, что истина открывается только нравственному человеку. У них нравственность – условие получения истины. А в европейской культуре – наоборот. Когда к Сократу приходит человек и просит научить его добродетели, он спрашивает: «А ты знаешь, что такое добродетель?». Давай подумаем вместе, определим это понятие. И когда ты проникнешь вглубь понятия, т. е. постигнешь истину, тогда ты и будешь нравственно себя вести. Сначала истина, потом нравственность. – Есть еще третья градация – «гений и злодейство». – Есть и такая антитеза – гений и злодейство. Но согласно китайской культурной традиции гений не может стать злодеем. Гений – мудрец, который открывает истину мира. Он не найдет истину, если не пройдет путь нравственного совершенствования. В традициях же европейской культуры это возможно именно потому, что истина и рациональное выше по градации, чем нравственное. – То есть сама по себе ученость еще не есть добродетель? – В европейской культурной традиции ученость сама по себе добродетель. А в древнекитайской культуре она добродетель только тогда, когда обучающийся проходит путь нравственного совершенствования. – На самом деле, в этом большая проблема нашего общества. – Сейчас бы я сказал так: не такая уж плохая идея была в древности у китайцев, которые считали, что безнравственное поведение может привести к глобальным природным катастрофам. Яркий пример – Чернобыль. Он показал, как безответственное (безнравственное) поведение приводит к катастроф Но продолжим о мировоззренческих универсалиях культуры. Посмотрим, как они сцеплены. Представление о бытии–небытии приводит к особому пониманию соотношения истины и нравственности и особому пониманию науки. Китайское мышление более синергетическое, чем европейское. Оно ближе к идее живого организма, который отбирает для себя из внешней среды то, что его сохраняет. Китайцы в III в. до н.э. знали намного больше рецептов решения геометрических задач, чем европейцы этой же исторической эпохи, чем греки, освоившие египетские и вавилонские математические знания. Но никому из китайских ученых древности и в голову не пришло построить такую систему знания, как Евклидова геометрия, сформулировать аксиомы как выражение «в чистом виде» сущностных характеристик пространства и на этой основе доказывать теоремы, открывая новые рецепты решения геометрических задач. В древнекитайской культуре не было доминирующей идеи «чистых сущностей», отделенных от явлений. Явление и сущность воспринимались всегда слитно. Считалось, что в этой слитности и проявляется закон Дао. Любое явление, которое вышло из небытия демонстрирует этот закон. Поэтому отыскание каждого нового рецепта решения математической задачи и накопление таких рецептов толковалось как действие по пути Дао. Видение мира, картина мира здесь была примерно такая: каждая часть мира должна быть согласована с другой частью, как в едином организме. Отдельные части специализируются, но в то же время управляются целым. Они резонируют друг с другом и существует общий закон, который выражает это согласование частей и целого. Кстати, не только у китайцев, а во всех древних культурах природа воспринимается как живой организм. Но китайцы особенно четко придерживаются идеи мира как живого организма, включая в качестве его части и социальную жизнь, поступки и действия людей. В понимании небытия как всей полноты потенциальных возможностей бытия особый смысл обретала категория пустоты. Для европейской традиции пустота – это отсутствие вещей, это пустое пространство. А для китайца пустота – это не отсутствие вещей, а формообразующее начало вещей. Из пустоты рождаются вещи. Как это понять? Китайская философия поясняла это на простых примерах. Вот кувшин, чтобы его сделать, лепят стенки и дно, обжигают его в печи. Что делает кувшин кувшином? Не глина, не стенки, а пустота в нем. Не будет пустоты – ничего не нальешь, не насыплешь. Строят дом, прорубают окна и двери. Что делает годным дом к проживанию? Пустота в нем. Пустота – формообразующее начало вещей. А дальше еще один интересный ход мысли. Как укрепить свою душу, как воспитать в себе стойкость к страданиям? Мысленно прочувствуй мир, предшествующий бытию, в нем нет страданий. Пустота как начало вещей– это отсутствие страданий. Это то, что укрепляет твою жизненную стойкость и силу. И в китайской живописи это все выражается очень интересным способом. Если изображены, допустим, птичка на ветке и иероглифы с изречением: «Когда птица поет, весело на сердце», то смысл, гармония создаются не только рисунком и иероглифами, но и фоном на листе бумаги. Предметы и фон, даже если это белое, не закрашенное поле, должны создавать единство и гармонию. Все собирается воедино. Это классическая китайская живопись. Цельное миропонимание – есть иллюстрация того, какую роль выполняют в социуме универсалии культуры. Из сцепления и взаимодействия их смыслов возникает целостная картина мира, мировоззрение которой определяет осмысление, понимание и переживание человеком мира. Когда мы говорим о кардинальных переменах в культуре, о формировании, допустим, нового облика науки, то истоки всех таких перемен лежат в изменении ранее доминировавших мировоззренческих установок, в изменении смыслов мировоззренческих универсалий культуры. Примером здесь может служить становление естествознания в новоевропейской культуре. В его основе лежало соединение эксперимента как метода изучения природы с ее математическим описанием. И это было связано с новым пониманием природы, человека и его деятельности. — Существует достаточно распространенное мнение, что эксперимент как метод изучения природы был изобретен еще в древней Греции, в науке Александрийского периода. — Такое мнение есть, и его воспроизводят в ряде работ по истории физики. Но это результат аппликации современных представлений на науку совсем иной эпохи. На эту тему есть исследования, в том числе и в отечественной литературе. В них показано, что само понимание природы у древних греков и в Новое время было разным. Разные смыслы характеризовали категорию «природа» как универсалию культуры. Различным было и отношение к человеческой деятельности, нацеленной на преобразование материала природы в вещи искусственно создаваемой человеком природной среды. В культуре Античного мира «технэ» как искусственное противопоставлялось «фюзис»у и Космосу как естественному. Творчество Архимеда, Герона, Паппа и других исследователей Александрийского периода, экспериментировавших с техническими устройствами и изучавших их свойства, оценивались как сфера «технэ». Что же касается познания Космоса как единого целостного организма, понимания его гармонии, где каждый его качественно специфический фрагмент ( «фюзис“) включен в целое Космоса и подчинен ему, то считалось, что решение этих задач невозможно посредством методов “технэ». Полагалось, что возникший в сфере «технэ» метод эксперимента для понимания гармонии Космоса непригоден. Он вырывает из мира отдельный фрагмент, изменяет его и тем самым нарушает гармонию Космоса. Считать этот путь способом познания мира для мыслителей Античности означало примерно то же, что пытаться почувствовать гармонию, допустим, скульптуры, созданной знаменитым Поликлетом, отломав от нее какую-то маленькую часть и, не видя целого, изучать только эту отломанную часть, да еще предварительно обточив или раздробив ее. В Античности считалось, что постижение Космоса возможно только через умозрительные науки – философию и математику. В Средние века резкое разграничение между естественным и искусственным сохранялось. В картине мира этой эпохи идеальный небесный мир как естественное и греховный земной мир человеческих деяний противопоставлялись друг другу. Однако в христианстве все же была идея, позволившая соединить естественное и искусственное. Это идея, согласно которой человек создан по образу и подобию Бога. В эпоху Реформации в протестантском варианте христианства она получила особое толкование. Если человек служит Богу не только в молитвах, но и в своих деяниях, то он, создавая предметный мир микрокосма, действует по образу и подобию того, как Бог творил макрокосм. Законы сотворения вещей в обоих вариантах одни, созданные Богом. В этой версии искусственное уже не только не противопоставляется естественному, но в принципе может служить средством познания естественного, т. е природы. Так открывается путь к новому пониманию познания: изменяя предметы природы, мы получаем возможность обнаружить действие ее законов. Работа технических устройств в этой интерпретации дает ключ к постижению законов природы. Показательно, что именно в русле этой логики формировалась исследовательская программа Галилея, положившая начало естествознанию Нового времени. Как-то великий физик Нильс Бор, один из создателей квантовой механики, отметил, что прорывы в науке часто связаны с «сумасшедшими идеями», которые внешне выглядят нелогичными, но на самом деле опираются на глубокую, не лежащую на поверхности логику. Программу Галилея вполне можно расценить как «сумасшедшую идею». Согласно ей, если вы хотите познать законы движения тел, в том числе и небесных, идите в венецианский арсенал, изучите там работу механических устройств – блока, клина, маятника, тела на наклонной плоскости и т.д., проведите с ними эксперименты, и вы узнаете законы, по которым движутся как земные, так и небесные тела! Кстати, Ньютон открыл закон всемирного тяготения, следуя логике программы Галилея. Он моделировал движение Луны вокруг Земли на механических устройствах (колеблющийся шарик как маятник раскручивается и совершает полный оборот; маленький шарик катится внутри полости большого шара). Мысленные эксперименты с этими моделями, расчеты центробежных и центростремительных сил и сопоставление полученных результатов с законами Кеплера привело к открытию закона всемирного тяготения. Так возникала физика Нового времени, опирающаяся на эксперимент. А после этого было переосмыслено «технэ» Архимеда и всех других знаний, полученных в науке александрийского периода. Они стали рассматриваться как наука о природе, как знания физики. Приведенный пример может служить иллюстрацией того, как в недрах предшествующей традиции возникает то новое, которое заставит нас изменить традицию, сохраняя те или иные ее аспекты и компоненты в переосмысленном виде. Радикальные перемены в жизни общества всегда предполагают переосмысление мировоззренческих универсалий культуры. Мировоззренческие универсалии (категории культуры) – это «гены» социального организма. И если вы хотите изменить общество как целостный организм, если вы хотите изменить стратегии деятельности, то измените ценности, смыслы универсалий культуры. Переосмысление ценностей – это необходимое условие коренных социальных перемен. Духовные революции всегда предшествуют политическим. Всегда сначала идет проблематизация и критика прежних ценностей, которым противопоставляются новые ценности, новые смысложизненные ориентиры. Изменение культурно-генетического кода формирует новые виды общества. Насколько они будут жизнеспособны обнаружит последующее историческое развитие, прежде всего – развитие экономики как главного процесса взаимодействия общества с внешней природной средой, а также его взаимодействий с другими обществами. Все эти взаимодействия с природным и социальным окружением выступают своего рода факторами естественного отбора социальных организмов. – Насколько глубоки эти аналогии между биологической эволюцией и социальным развитием? Не приводят ли они к идеям социал-дарвинизма? – Нет, это не социальный дарвинизм. Это – общие закономерности развития сложных развивающихся систем. Они едины для всех таких систем, где бы они не наблюдались, – в природе или в обществе. В каждой области есть своя специфика, но есть и общее инвариантное содержание. Любые сложные исторически развивающиеся органические целостности должны внутри себя содержать особые информационные структуры, обеспечивающие управление системой, ее саморегуляцию Эти структуры представлены кодами, в соответствии с которыми воспроизводится организация системы как целого и особенности ее основных реакций на внешнюю среду. В биологических организмах эту роль выполняют генетические коды (ДНК, РНК). В обществе, как целостном социальном организме, аналогом генетических кодов выступает культура. Саморазвивающиеся системы периодически проходят стадию смены типа саморегуляции, когда система усложняется, и прежний тип саморегуляции сменяется другим. Эту стадию называют по-разному: фазовый переход, качественный скачок, революция. В синергетике ее именуют стадией динамического хаоса. Порядок переходит в хаос, из которого может возникнуть иной, более сложноорганизованный порядок. На стадии динамического хаоса в точках бифуркации возникает спектр возможных сценариев развития системы (их конечное множество). Некоторые могут привести к упрощению и даже разрушению системы. Но могут существовать и сценарии, выводящие систему на новый, более высокий уровень развития. Применительно к развитию общества именно на стадии динамического хаоса происходит изменение смысла мировоззренческих универсалий и формирование новых ценностей. – Можно ли характеризовать современный этап развития цивилизации как стадию фазового перехода? – Я отстаиваю именно эту точку зрения. Современная цивилизация породила глобальные кризисы (экологический, антропологический и др.), которые поставили под угрозу само существование человечества. Ее фундаментальные ценности не содержат ограничений, которые могли бы блокировать обострение глобальных кризисов. В первую очередь это относится к идеалу господства человека над природой; понимания природы как неисчерпаемого резервуара ресурсов для деятельности, которые можно бесконечно потреблять в расширяющихся масштабах; к представлениям о самоценности научно-технического прогресса. Эти ценности придется переосмысливать и изменять. В этой связи возникает вопрос о предпосылках таких изменений. Важно не просто предложить альтернативные варианты ценностей. Необходимо установить, каковы предпосылки и возможности их реализации, выявить точки роста новых ценностей в тенденциях современного социального развития. Прежде всего, важно обнаружить эти точки роста в тех процессах, которые составляют сердцевину современной цивилизации – в ее научно-техническом и экономическом развитии. Относительно научно-технического развития частично мы уже сегодня говорили. (Более подробно см. мою статью в «ЭиЖ» № 5 (120) 2012г.). Главная социальная новация в этой области, возникшая на переднем крае современного научно-технологического развития – это социально-этическая экспертиза научных программ и проектов. Самоценность научно-технологических инноваций здесь ставится под сомнение и вводится дополнительный этический контроль, обеспечивающий гуманистическую направленность научных поисков и их технологических реализаций. Это – точка роста новых ценностей. – А как обстоит дело с экономикой? Где здесь точки роста новых ценностей и новых стратегий развития? – В этой сфере их обнаружить непросто. Но некоторые подходы уже обозначены. Требует критического рассмотрения основной принцип современной экономики «рост потребления обеспечивает экономический рост». Иначе говоря «чем больше мы потребляем, тем это лучше для экономики!». Потребление порождает спрос, спрос стимулирует новый виток экономического развития. Возникает система с обратной связью. Удовлетворение спроса порождает новый спрос, что обеспечивает рост экономики. На этих путях в развитых странах Запада возник особый вариант капитализма – общество потребления. В идеологии этого общества принцип взаимосвязи роста потребления и экономического роста нашел свое выражение в формуле «чем больше вы потребляете, тем лучше живете». Эрвин Ласло (известный футуролог, член Римского клуба) считает, что это – принципиально вредный миф, от которого следует отказаться. Без этого невозможно преодолеть экономические кризисы и избежать экологической катастрофы. В середине ХХ в. один из идеологов свободного рынка Виктор Лебов писал, что нужно формировать особую систему сознания, приучать людей потреблять, изнашивать и заменять вещи со все возрастающей быстротой. Это выгодно для экономики. Кстати, сегодня эта установка практически реализовалась. Многие производители товаров намеренно так упрощают технологии, чтобы товары быстрее изнашивались, и у потребителей был стимул покупать новые. Как отмечал Э. Ласло, современная цивилизация за последние 50 лет потребила столько же товаров и услуг (по стоимости в неизменных ценах), сколько все предыдущие поколения вместе взятые. – В современной экономике особую роль играет финансовая сфера, которая обрела самостоятельное значение. – С развитием кредитования не только отдельных лиц, но и стран, а также транснациональных корпораций деньги постепенно превратились в особый товар. Изготовление такого товара, и контроль за мировыми финансовыми потоками стал источником сверхприбылей. Особые выгоды получают в этом процессе США, национальная валюта которых – доллар — одновременно функционирует и как мировая валюта. Это позволяет США за счет эмиссии доллара и ценных бумаг кредитовать себя в расширяющихся масштабах, стимулируя таким путем развитие экономики. Долг США огромен, он перешагнул уже за 16 трлн. долларов. Но жить в долг, значит жить за счет других стран и будущих поколений. Все это – системные изъяны современной мировой экономики, которые неизбежно будут порождать все новые кризисы в этой области. – Значит, нужно изменение «генов культуры» современной цивилизации? – Да, это основной вывод. Без этого не возникнут новые стратегии развития. Отсюда следует важная задача для философии и всего комплекса социально-гуманитарных наук. Надо искать точки роста новых ценностей. Они ниоткуда извне к нам не придут. Можно обнаружить их в недрах современной культуры, в тенденциях ее изменения. Философы всегда обращались к анализу мировоззренческих универсалий культуры. Сегодня эта деятельность перестает быть чисто теоретической. Она становится практической, связанной с поиском новых путей цивилизационного развития. ecolife
read more...

Должен родиться гений, который скажет: все неправильно!

Мозг - самое сложное из всего, что мы знаем. Более того, не очень даже понятно, кто кому принадлежит: мозг нам или мы - ему. Последнее время пошла такая чуть ли не мода - но еще не в России, а на Западе - отделять себя от мозга. Говорить: это все не я, это он вытворяет. То есть как бы разрушилась идентификация себя с мозгом, теперь вроде бы не считается, что это одно и то же: мол, личность как бы отдельно, а мозг отдельно. И в этом, к сожалению, что-то есть. Не случайно последнее время опять начал обсуждаться вопрос о свободе воли: существует она или нет. Выясняется, что у нас довольно много всего запрограммировано, т.е. у человека есть не только hardware, физическая составляющая, но и software, некий аналог программного обеспечения. И мозг слишком много решает сам, иногда (меня особенно пугает это "иногда") сообщает нам не только о том, что мы делаем, но и дополнительно посылает сигнал, что мы это делаем добровольно. Такая подлость. А если без шуток, то нельзя не вспомнить Мамардашвили и Пятигорского, которые предлагали отрицательно разобраться с темой субъекта и объекта. То есть вообще вывести это разделение из рассмотрения, ведь границы между субъектом и объектом непонятны, и поэтому, мол, бесполезно разговаривать. Субъект, он одновременно и объект. Это история, восходящая к началам квантовой механики, когда, как известно, оказалось, что наблюдатель является членом научной парадигмы. То есть ученый перестал быть зрителем в зале, который наблюдает, что там объективно происходит на сцене. Он, к сожалению, и сам находится на сцене. В тот момент, когда он со сцены уходит, мы не знаем, что на сцене происходит. То есть это все на тему этого шредингеровского кота, который то ли есть, то ли нет, то ли жив, то ли мертв. Мы просто всегда утешались тем, что это релевантно лишь для микромира, а в нашем большом миру такого не водится. Кажется, такого утешения больше нет. Подробнее: http://kommersant.ru/doc/1634149 Важная вещь, которая нас всех, вообще всех ученых, смущает, это то, что носит название qualia или first person experience - то бишь личное: горячее нечто или не горячее объективно - это измерит прибор, а вот то, что оно для меня горячее, сладкое, вкусное - это все личный опыт, который носит название qualia. Вот с этим неприятно. Потому что мое qualia с вашим qualia ну никаким образом нет способа сопоставить. От того, что мы скажем: у этого такая-то температура или такой-то цвет, выберем какие-то объективные критерии, длину волны, прочие такие штуки, - от этого ситуация легче не станет. Потому что ни я к вам вовнутрь не могу залезть, в смысле сенсорном, ни вы ко мне. А уж тем более мы не можем залезть ни в каких животных, и мы понятия не имеем, есть ли у них вообще такая вещь, как qualia. И когда мы начинаем говорить о вещах такого уровня, то встает вопрос о сознании. А что это такое - никто не знает. И если, предположим, фея приходит и говорит: все для тебя сделаю, скажи только, чего хочешь. И я ей говорю: вот, хочу изучать сознание с помощью техники, которая у меня и так есть, уже купила, она стоит, но чтобы я это сознание могла поймать в мозгу. Она мне говорит: все исполню, только скажи, что ты хочешь там увидеть, чтобы ты после этого сказала, что это сознание и есть. Тут все заканчивается. Потому что не за что ухватить. Понимаете, я на любое проявление могу сказать: а это у вас память была, а это у вас ассоциации были, а это у вас внимание было. А вы мне скажете: а сознание-то где? Я скажу: понятия не имею, я даже вообще не знаю, есть оно или нет. Ведь даже на вербальном уровне непонятно, что это такое. Если мы начнем слово "сознание" переводить на другие языки, что полезно, то мы столкнемся с тем, что неизвестно, какой вариант перевода выбрать. "Сознание" можно перевести как consciousness, это будет одна история, как reflexivity - это другая, как mind - третья. И так далее. Скажем, если мы начнем противопоставлять сознание и подсознание, это один сюжет. Другой - противопоставлять тому состоянию, что под наркозом, или во сне. Это я к тому, что это подозрительное явление попадает в несколько оппозиций. А ведь по традиции сознание - это главное, что нас отличает от всех других существ. И никто не знает, что это такое. Вот за что ни схватишься, оно начинает рассыпаться. Это просто мы вошли в такой период, я бы сказала, парадигматического какого-то перелома. То есть вообще представление об объективности, о научных принципах - оно как-то начинает разъезжаться. Это происходит уже некоторое количество лет. Но нарастает. Ну вот, скажем, принципы, которые в науке всегда считались одними из главных: повторяемость эксперимента и статистическая значимость. Вот идем в мозг, да. Какая повторяемость, к чертовой матери? Вот вы меня сегодня засовываете в томограф. И я, заметим, честно себя веду. А это не факт: я могу и врать. Я делаю то задание, которое меня просят, ментальное, или, наоборот, не делаю, - проверить невозможно. Но, предположим, я честная девушка и веду себя как положено. И выполняю что-нибудь, не знаю, спрягаю там какие-нибудь глаголы. А вам же нужна статистика, значит, вы меня просите: вы еще придите в среду и в пятницу. А к среде я уже нашла алгоритм, как мне это делать лучше. Или, там, короче, или не так занудно - неважно. Это значит, что в следующий раз, когда я тоже как честная девушка себя буду вести, и все то же самое вы будете фиксировать, я буду делать другую работу. И скажем, когда вы будете смотреть на мою мозговую картинку в понедельник и в среду, вы будете видеть разные изображения. Хотя я себя веду честно, только я нашла short cut, короткую дорогу, так сказать, я нашла более экономное решение. А если вы меня будете тридцать раз спрашивать, я ваше задание наизусть выучу и в это время буду думать о своем. Хорошо, решаете вы, тогда мы соберем нужную статистику другим способом, а именно: будем проверять, к примеру, 38 человек. Среди этих 38 будут 5 академиков, 8 алкоголиков, 2 академика совпадут с 2 алкоголиками, будут 3 безумных тетки... Никаких статистически достоверных данных вы не получите, нет двух мозгов одинаковых! Значит, повторяемость мы не можем обеспечить. И статистику не можем. Поэтому все больше серьезных ученых открыто говорят о том, что надо изучать отдельные случаи, case studies. Очень трудно порой даже задание корректно поставить, не говоря уж о том, чтобы получить информацию, которая бы однозначно трактовалась. Недавно, вот прямо конкретный случай - у нас с Институтом мозга совместная исследовательская работа идет уже много лет, и сейчас вроде бы получились результаты. И что? Просто нет единой интерпретации. Я на них смотрю и понимаю, что проинтерпретировать не могу. Потому что я говорю: скажите, пожалуйста, а почему здесь играет слуховая зона коры, учитывая, что задание предъявлялось зрительно? Они мне, - а все специалисты, там невежд нету в компании, которая это обсуждала, - они говорят: ну, он, наверное, произносит это внутренне, и вот у него... Ну, знаете, так можно трактовать все, что хочешь. Я говорю: а эта зона почему работает? - А, наверное, это на всякий случай, как бы, ну, такая сторожевая зона, там сторож стоит, который отсматривает, все ли в порядке. В общем, я к чему это говорю? К тому, что существует возможность трактовки одного и того же не только с разных научных позиций, но и я сама могу на это с этого боку поглядеть, а могу и с другого. Такая вот объективная необъективность ситуации. Парадоксальным образом с нарастанием мощности техники ситуация у нас ухудшается. У нас переизбыток информации. Мы не знаем, что с этим делать. Ну, хорошо, вот представим себе, что мне дарят прибор, с помощью которого я могу увидеть каждый нейрон. А что мне делать с этой информацией? Их 150 миллиардов. На кой черт мне нужна информация о каждом нейроне? Что я с ней буду делать? То есть получается, что чем более мощный прибор, тем мне же хуже. Потому что, когда там 100 лет назад работали с пациентами, обследовали пациентов, у которых повреждена такая-то зона мозга, это была более-менее ясная ситуация: вот этот кусок вынули, и у него пропали глаголы. А теперь вот этот кусок вынули, и вот у него дискурс не получается. Был такой гениальный невролог и мыслитель - Хьюлиус Джексон. Он работал в конце XIX века - в самом начале XX-го. Его идея сводилась к следующему: не нужно отождествлять утрату какой-то функции в мозгу, что мы наблюдаем в клинике, с тем, что эта часть мозга заведует этим делом. И клинические данные по всему миру, к сожалению, каждый день дают миллионы примеров того, что это правда. Нужно моделировать понимание, это же главная функция интеллекта - что "я понял". А вот что значит "я понял"? Нет для этого никакого алгоритма. Из того, что человек себя ведет адекватно, не следует, что он понял. Об этом много пишут. Скажем, Роджер Пенроуз об этом прямо пишет, что моделировать человеческий интеллект никогда не получится, потому что не все в мозгу вычисления. И когда речь идет о когнитивных процессах высокого уровня, то встает вопрос о понимании, а значит, об алгоритмах понимания. И мы про это ничего не знаем. Если резюмировать все сказанное, то оно сводится к тому, что мы явно зашли в какой-то парадигмальный, я бы даже сказала, философский тупик. Есть горы знаний, они каждый день валят десятками тонн. Прочесть нельзя, не то, что осмыслить. И что толку? Куда и как втянуть эти знания? Исследования становятся все более дорогими, приборы стоят десятки миллионов долларов. То есть это дорогое дело. Но как справиться с этой информацией? Ведь если увидеть каждый нейрон, так от этого вообще пулю в лоб себе пускать надо, что с этим делать-то? Я не предлагаю всем бросить этим заниматься. Вот, например, мой друг, замечательный ученый Константин Анохин, он совершенно уверен в том, что, к примеру, чтение мыслей - это прямо вот-вот. Я же, хоть вы меня на дыбу вешайте, никогда не поверю в то, что это вообще возможно. Это не вопрос нарастания знаний, я считаю, что это в принципе невозможно. Примерно по той же причине, почему мое "горячо" или "тепло" отличается от чужого "горячо" или "тепло". Потому что это вот эти qualia, это то, что носит название "субъективная реальность", которая не переносится на другой субъект. Анохин же считает, что это вопрос продвижения по естественнонаучной дороге, что мы просто знаем сейчас недостаточно, узнаем больше и прочтем. Я считаю, что мы не прочтем. Потому что это семиотическая история, кроме всего прочего, и я не понимаю, каким образом я могу декодировать такого рода код, даже теоретически. Мы не знаем того языка, что внутри. Ведь даже с нормальной речью, которую мы понимаем, смотрите, сколько этих communication gaps, и мы лишь условно договариваемся, с большими оговорками. При общем языке. А тут-то какой язык, вот как я могу... Понимаете, вот сейчас мы можем только сказать, что в данный момент человек вспоминает музыку. Или в данный момент человек, возможно, считает. Пафос моего вопля пессимистического сводится к тому, что мы не можем сказать, что он считает и что он думает. Содержание не вынимается. Мы можем определить, что сейчас нечто происходит вот в этом поле, в поле математики или в поле слушания музыки, или в поле отрицательных эмоций - то есть задать некое облако. Вот это дело чуть ли не настоящего, уж во всяком случае, ближайшего будущего - самые общие облака такие. Мозг ребенка отличается от мозга взрослого тем, что он строится довольно долго. Это динамическая ситуация. Это не значит, что у взрослых она статическая, потому что, изучая что угодно новое, человек достраивает себе нейронную сеть. Но у ребенка, к тому же, еще не все созрело. Поэтому в шесть лет его мозг - это одно, в шесть с половиной - другое, в шесть и три четверти - третье, и т.д. Наиболее серьезные и высокого ранга отделы вообще в 20 лет еще не созрели, и позже. У младенца мозг потребляет 50% всей энергии организма, а у нас, у взрослых - 25%. Но младенческому мозгу же нужно страшную вещь сделать: ему надо сориентироваться на этой планете, понять основные концепции, что есть начала и концы, что если будешь падать, то упадешь. Существует понятие critical age, или critical period, критический возраст. Это связано с другим понятием, а именно - с пластичностью мозга. Мозг чем моложе, тем пластичней. Это значит, что он способен к обучению. А это значит, что он способен к образованию новых нервных связей, т.е. выстраивает сеть. Что значит "обучиться"? Вот, предположим, я учу ребенка и говорю: вот это называется "вилка". Что в это время происходит? Ребенок смотрит на эту вилку, и ее портрет оказывается у него в задних отделах мозга, где зрительные образы располагаются. Я ему говорю: ты запомни, это "вилка" называется. Из этого следует, что у него портрет этой вилки должен соединиться физически, физико-химически с вот тем местом, где будет слово "вилка". Когда я на следующий день приду, положу перед ним много разных объектов и спрошу: где вилка?, - он должен будет восстановить эту дорогу. Чтобы не заросла народная тропа между портретом вилки и словом "вилка", нужно либо иметь хорошую память, то есть родиться удачно, либо долго по этой тропинке ходить. Скажем, как с нами происходит, когда мы начинаем уже в более взрослом возрасте учить иностранные языки. По многу раз учить надо. Если только не повезло и ты не хватаешь с первого раза. То есть это в физическом смысле прорубание дорожки между этим и тем. Так вот это прорубливание дорожки происходит максимально эффективно в молодом возрасте, когда мозг для того специально и предназначен, чтобы все выучивать. И сам себя строить. Мозг же физически сам выстраивается. Он не только растет, как ему говорит генетика, он выстраивается так или иначе в зависимости от того, куда он попал. Из того, что что-то в мозгу не работает, поскольку, скажем, ранение произошло, не следует, что оно за это и отвечает. Знаете, там все за все отвечает - там сложнейшая сеть. Там одновременно специализация, в смысле разделения труда, и есть, и нет. Вот такой сложный объект. Ну, вот пример, который я часто привожу студентам: если зоны Брока и Вернике не работают, то у человека речи нет. Все понятно - в каждом учебнике написано. Теперь забудем про это на время. А у человека, у ребенка, случилась беда с мозгом, и ему удалили целиком левое полушарие, вместе с Брока и с Вернике - их просто нет физически. Проходит некоторое время, - у кого больше, у кого меньше, - этот ребенок начинает сначала речь понимать, а потом - говорить. Чем он понимает и говорит, если там их нет? Значит, - моя версия такая, метафорическая, - этот мозг, подлый, он на всякий случай всякие ксероксы, слабые, в разные места запихивает. Эти нейроны активизировались, поскольку в мозгу есть такая вещь, как компенсаторная любовь и дружба. То есть дружба между народами и взаимопомощь. И неповрежденные зоны мозга берут на себя функции тех, которые либо вообще утрачены, либо повреждены сильно. Вот так дело обстоит. Конечно, они это делают хуже. Ну, ведь от них и вообще этого не ждал, поэтому лучше хуже. Лучше хуже, чем вообще никак. И это-то опять зависит от пластичности мозга. В некотором смысле (кошмарную вещь скажу), если уж суждено этому человеку вот на такое нарваться, то лучше раньше, пока мозг способен к этому обучению. Самое важное, несмотря на то, что я уже произнесла скептического, это все-таки то, что, во-первых, у нас есть очень мощная техника, которая позволяет неинвазивно, - то есть не резать голову, не ковыряться в ней физически, а здорового человека, не повреждая ничего, не воздействуя ни на что, - отправить в прибор, который покажет, что происходит во время какой-то деятельности. То есть вот приборы, с помощью которых мы можем заглянуть в мозг, они есть. Те, которые делают фотографию, что тоже очень важно, скажем, для медицины, если, упаси Господь, там опухоль какая-нибудь или еще что. То есть они показывают как бы статическое положение дел. А есть функциональное картирование, приборы, которые показывают вам кино. И вы с помощью этого функционального картирования можете сказать, когда человек делает какую-то работу (там часы стоят, естественно, со всех сторон), что в это время в мозгу происходит вот что. То есть это онлайн-глядение в мозг. Второе - что двигаются активно и успешно в направлении того, чтобы соединить несколько методов. Ну, вот, скажем, есть методы, которые очень хороши в смысле разрешения пространственного, то есть чем меньшие окошки мы видим, тем лучше. А есть те, которые очень хороши с точки зрения временных окошек. То есть я быстро, дробно могу это отслеживать. Вот идеал был бы как бы соединить это с тем. Этого если нет сегодня, то будет завтра утром. Это совершенно реальная вещь, и это, конечно, здорово. А вот что не ловится, - и тут должны, мне кажется, аналитические философы выйти на сцену, подумать, как нам быть с этим, - это то, что мы не знаем, что искать. Мы вошли в стадию, когда нужен какой-то парадигмальный прорыв. Должен какой-то гений родиться, который посмотрит на это и скажет: все неправильно. Не то, что делаете, неправильно, а смотрите неправильно. Здесь как бы вообще с другого бока надо смотреть на это. Потому что парадоксальным образом с нарастанием мощности техники ситуация у нас ухудшается. У нас переизбыток информации. И мы не знаем, что с этим делать. Человек, который собирается заниматься исследованием мозга, должен получить мультидисциплинарное образование. Без этого бесполезно приближаться к такой теме, это абсолютно точно. Он должен быть, - неважно, что у него написано в дипломе, - я имею в виду, он должен быть психологом, он должен знать нечто про нейронауки или даже прямо быть оттуда, он, несомненно, должен иметь представление о лингвистике. Не в смысле, что есть существительные и глаголы, а вообще - он должен иметь представление о теории языка, о серьезных вещах про язык. Набор знаний зависит от того, чем этот человек будет заниматься. Вот в последнее время, например, мне самой очень интересно, - если я найду такую возможность, я этим займусь в ближайшее время, - обработка мозгом синтаксиса языка и синтаксиса музыки. Сейчас уже показано, что те же отделы в мозгу, которые обрабатывают языковой синтаксис, обрабатывают сложный - типа Баха - синтаксис музыки. Вот это взаимопроникновение знаний - это именно то, на что нацелен НБИК-центр при Курчатовском институте. Мультидисциплинарное образование, конвергенция науки - не мода, это насущная необходимость. kommersant
read more...

Позитивная философия науки

В чем отличие позитивной от нормативной философии науки? Насколько универсален критерий фальсифицируемости Карла Поппера? И с какие проблемы стоят перед философом науки? Об этом рассказывает кандидат философских наук Иван Болдырев. postnauka
read more...

Кюри, Кеннеди и Фейнман о науке: речи, которые повлияли на прогресс человечества

Ричард Ф.Фейнман Наука самолетопоклонников В 1974 Ричард Филипс Фейнман, создатель теории квантовых вычислений, заявил, что научная деятельность отдельных психологов напоминает ему магические ритуалы аборигенов тихоокеанских островов. Эти аборигены строят из кокосовых пальм взлетно-посадочные полосы, надевают наушники из бамбуковых палочек и всерьез рассчитывают, что в результате этих действий к ним прилетит настоящий самолет и принесет груз с хорошими вещами — карго. Не пощадил он и сторонников псевдонауки: они создают только видимость исследования, утаивая часть полученных данных или забывая проверить истинность эксперимента в разных условиях. Термин «культ карго» быстро стал популярным и продолжает применяться к исследованиям, которым не хватает научной достоверности. «Я думаю, что упомянутые мной педагогические и психологические дисциплины — это пример того, что я назвал бы наукой самолетопоклонников. У тихоокеанских островитян есть религия самолетопоклонников. Во время войны они видели, как приземляются самолеты, полные всяких хороших вещей, и они хотят, чтобы так было и теперь. Поэтому они устроили что-то вроде взлетно-посадочных полос, по сторонам их разложили костры, построили деревянную хижину, в которой сидит человек с деревяшками в форме наушников на голове и бамбуковыми палочками, торчащими как антенны — он диспетчер. И они ждут, когда прилетят самолеты. Они делают все правильно. По форме все верно. Все выглядит так же, как и раньше, но все это не действует. Самолеты не садятся. Я называю упомянутые науки науками самолетопоклонников, потому что люди, которые ими занимаются, следуют всем внешним правилам и формам научного исследования, но упускают что-то главное, так как самолеты не приземляются. Теперь мне, конечно, надлежит сообщить вам, что именно они упускают. Это научная честность, принцип научного мышления, соответствующий полнейшей честности, честности, доведенной до крайности. Я хочу пожелать вам одной удачи — попасть в такое место, где вы сможете свободно исповедовать ту честность, о которой я говорил, и где ни необходимость упрочить свое положение в организации, ни соображения финансовой поддержки — ничто не заставит вас поступиться этой честностью. Да будет у вас эта свобода!» Мари Кюри Прекрасная история радия Мари Кюри — крестная мать радиологии и единственная на сегодняшний день женщина, дважды получившая Нобелевскую премию. Во время своего визита в США в 1921 году она выступила в Вассарском колледже Нью-Йорка с речью, в которой рассказала историю собственной жизни, неотделимую от научной истории радия: долгий путь поисков, открытия и исследования элемента «в сто тысяч раз дороже золота». В своей речи Мари Кюри говорила о красоте науки, во имя которой и должны совершаться исследования, поскольку всегда остается вероятность, что открытие даст человечеству и прикладную пользу. На момент выступления ученой казалось, что открытый ей радий несет в себе огромную пользу для человечества, являясь спасением от множества болезней, в том числе и от рака. Эти взгляды будут опровергнуты много позже — спустя 13 лет Кюри преждевременно умрет от лейкемии, вызванной хроническим отравлением радием. «Этот случай может стать доказательством того, что научную работу нельзя оценивать только с точки зрения ее прикладного значения. Исследования должны проводиться ради красоты науки, но всегда остается вероятность того, что научное открытие даст человечеству пользу подобно открытию радия. Научная история радия прекрасна. Свойства лучей весьма подробно изучены. Мы знаем, что частицы выталкиваются из радия с огромной скоростью, близкой к скорости света. Известно также, что атомы радия, разрушаясь выталкиванием этих частиц, превращаются в атомы гелия. Таким образом, доказано, что радиоактивные элементы постоянно изменяют свою структуру и, в конце концов, образовывают обычные элементы, в основном гелий и свинец. Это, как видите, теория трансмутации атомов, которые не стабильны, как мы думали ранее, а способны испытывать спонтанные изменения. ...Всегда есть место экспериментам, и я надеюсь, что в ближайшие годы мы значительно продвинемся вперед. Я искренне хочу, чтобы кто-то из вас продолжил исследования в этой области и поставил перед собой цель сделать значительный вклад в науку». Джулиус Р. Оппенгеймер Органически необходимая работа Вскоре после первого испытания ядерного оружия руководитель Манхэттенского проекта Оппенгеймер выступил в Лос-Аламосе с речью, в которой попытался объяснить, зачем это оружие нужно было изобретать. Оппенгеймер выдвинул политические аргументы, говорил о безопасности и, наконец, о главном своем мотиве — поисках нового знания и о стремлении к истине, то есть о том, что делает ученого ученым. В конце речи Оппенгеймер высказал идеи, за которые спустя 10 лет был лишен допуска к секретной работе: он утверждает, что необходимо ограничить ядерное распространения и ввести мировой контроль над ядерным оружием. «Но если говорить о непосредственной причине — мы сделали эту работу, потому что она была органически необходима... Если вы ученый, вы верите, что открывать принципы мироустройства — благо, выяснять свойства реальности — благо, и благо обратить на пользу всего человечества величайшую силу из всех возможных, чтобы контролировать мир и руководить им в соответствии с человеческими идеалами и ценностями». «Нельзя быть ученым, если не верить, что познавать новое — это хорошо. Нельзя и невозможно быть ученым, если не считать высшей ценностью возможность делиться своими знаниями с каждым, кого они заинтересуют. Невозможно быть ученым, если не думать, что знания о мире и сила, которую они дают, — это неотъемлемое достояние цивилизации, и что вы используете их, чтобы помочь распространению знаний, и готовы принять все последствия». «Но есть и другие ценности. Мы не только ученые, мы еще и люди. Мы не можем забыть о том, что зависим от таких же людей, как мы... Это самые сильные связи в мире, более сильные, чем те, которые связывают нас друг с другом. Самые глубокие связи — те, которые связывают нас с такими же людьми, как мы». Карл Саган Маленькая голубая пылинка В феврале 1990 года космический зонд Вояжер-1 сделал фотографии Солнечной системы с рекордного расстояния. На самой знаменитой фотографии из этой серии видно небольшую точку — планету Земля. Фотография была сделана по инициативе американского астронома Карла Сагана, который спустя 4 года напишет книгу с одноименным названием «Маленькое голубое пятнышко». В 1996 году, незадолго до своей смерти, Саган прочитал отрывок из этой книги – о Земле, о любви и о космосе. «Нам удалось сделать эту фотографию из космоса. Взгляните еще раз на эту точку. Она здесь. Она — это наш дом. Она — это мы. Все, кого вы любите, все, кого вы знаете, все, о ком вы когда-либо слышали, все когда-либо существовавшие люди прожили свои жизни здесь. Все наши радости и горести, все религии, идеологии и экономические науки, все охотники и собиратели, каждый герой и трус, каждый, кто создавал и разрушал цивилизации, каждый король и крестьянин, каждая влюбленная пара, каждая мать и каждый отец, каждый способный ребенок, изобретатель и путешественник, каждый преподаватель этики, каждый лживый политик, каждая «суперзвезда», каждый «величайший лидер», каждый святой и грешник в истории нашего вида жили здесь — на этой крошечной пылинке на солнечном луче. Наше самомнение, наша воображаемая значимость, иллюзия об особом статусе во Вселенной — все это меркнет на фоне этой слабо светящейся точки. Наша планета — одинокая пылинка в темноте космоса» Джон Ф.Кеннеди Решение отправиться на Луну В сентябре 1962 президент Кеннеди выступил на футбольном стадионе Университета Райс в Техасе. Речь имела место через несколько месяцев после полета Гагарина и определила политику NASA в «лунной гонке», развернувшейся между США и СССР. В своей речи президент рассказал студентам о том, почему так важно разрешить загадки космоса, пообещал высадить человека на Луну не позднее конца 1960-х и попытался оправдать огромные затраты на космическую программу. Время от времени президент отвлекался на замечания об игре университетской сборной и необычайно жаркой погоде. «В космосе пока нет раздоров, несправедливости, межнациональных конфликтов. Он неизведан и таит в себе опасность для всех нас в равной степени. И если мы его покорим, он должен принадлежать всему человечеству и нам необходимо будет наладить мирное сотрудничество. Но многие не понимают, почему нам не дает покоя Луна. Что за странная цель? С тем же успехом можно спросить: а зачем забираться на самую высокую гору в мире? Зачем 35 лет назад был совершен первый трансатлантический перелет? Зачем сборной Университета Райса играть со сборной Техасского университета? Много лет назад великого английского альпиниста Джорджа Мэллори, погибшего при восхождении на высочайшую точку планеты, спросили: “Зачем вы идете на Эверест?” Он ответил: “Потому что он есть”. Так и здесь: мы стремимся покорить космос просто потому, что он есть. Вселенная, Солнечная система, Луна — это неизведанный мир, который дарит нам надежду на новые знания и благополучие. Мы отправляемся в далекий путь, и да хранит нас Господь, ведь это опаснейшее и величайшее путешествие в истории человечества». Яков Броновски Наука — это очень человеческая форма знания Математик, биолог и историк науки, театральный актер и поэт Яков Броновски известен прежде всего как создатель сериала BBC «Расцвет человечества». Самая запоминающаяся сцена этого сериала — речь в Освенциме, где Броновски говорит о науке, человечности и о том, какие последствия может иметь убежденность отдельного человека или целой системы в своей абсолютной правоте. «В скором времени после того, как я вернулся из Хиросимы, я услышал, как кто-то в присутствии Сцилларда назвал произошедшее там трагедией ученых, потому что их открытия были использованы для уничтожения. Сциллард имел право ответить на это как никто другой, и он ответил, что была это трагедия не ученых: это была трагедия человечества. Говорят, что наука обезличивает людей и превращает их в числа. Но это неверно, совершенно не верно. Взгляните. Это концентрационный лагерь и крематорий в Освенциме. Вот где люди превратились в числа. В этом пруду прах четырех миллионов человек. Их погубил не газ. Их убило высокомерие, их убила идеология, их убило невежество. Когда людям кажется, что у них есть абсолютное знание, которое не нужно проверять, они ведут себя именно так. Вот что люди делают, когда им кажется, что они достигли знания богов. Наука — это очень человеческая форма знания. Мы всегда чувствуем себя на границе известного, мы с надеждой смотрим вперед. Каждое мнение в науке балансирует на грани ошибки и является очень личным. Наука является данью уважения к тому, что мы можем знать, хотя мы склонны ошибаться». theoryandpractice
read more...