В переломную эпоху все вспоминают о ценностях: кто-то говорит об утрате ценностных ориентиров, кто-то призывает объединиться вокруг исконных национальных ценностей, кто-то резко противопоставляет ценности разных народов. Среди ученых также не утихают споры о роли ценностей в жизни общества. О том, что стоит за этим термином и почему черты характера и привычки человека важнее его ценностей, рассказывает ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге, профессор факультета политических наук и социологии, PhD (Калифорнийский университет, Беркли) Олег Хархордин.
Что такое ценности и почему вы считаете это понятие нерелевантным для изучения культур?
Ценности, как они обычно определяются в разных словарях и энциклопедиях, - это набор внутренних устойчивых оценок, с помощью которых человек определяет для себя значимость тех или иных феноменов материальной и духовной жизни и которые влияют на его поведение. В последнее время многие обществоведы усомнились в том, что поиск ценностей, якобы «сидящих» у нас в душе, имеет смысл. Их критика базируется на достаточно прагматических основаниях. Посмотрите, например, как социологи выясняют, какие ценности влияют на наше поведение. Они дают группе людей опросник, регистрируют их реакцию и анализируют ответы. Надо понимать, что это прежде всего регистрация некоторых закономерностей речевого поведения. Такая процедура неплохо работает в протестантских культурах, где слова совпадают с делом. Однако в большинстве крестьянских обществ сказать правду - значит проиграть в борьбе за редкие ресурсы, а успеха часто добивается тот, кто обманывает. Так же в авторитарных и репрессивных режимах - там, говоря правду, человек зачастую ставит себя под удар. Поэтому чтобы предсказать поведение представителей таких культур, нужно, наверное, их ответы выворачивать наизнанку.
Кроме того, важно понимать, что на результат опроса во многом влияет формулировка вопросов. Например, одно из исследований World Values Survey, которое проводилось в начале 2000-х в 73 странах мира, показало, что демократические ценности в наибольшей степени поддерживают не шведы или финны, как можно было бы предположить, а албанцы. Утвердительный ответ на вопрос «Нравится ли вам демократия?» в Албании, как объяснили нам несколько циничные итальянские коллеги, подразумевает следующее: «Мы все завтра переезжаем в Италию». Если вы зададите этот же вопрос пожилым россиянам, многие из которых потеряли все сбережения за один год перехода к свободному ценообразованию, то получите отрицательный ответ. Как они могут поддерживать название эпохи, лишившей их всего?! В итоге мы оказываемся на 63-м месте по поддержке демократии.
То есть одно и то же слово из-за исторического контекста в разных культурах воспринимается по-разному?
Да. Кросскультурные сравнения ценностей сложно проводить, потому что одно слово в разных языках, даже если звучит одинаково, из-за контекста вызывает разные реакции. К тому же контекст определяет речевое поведение людей, даже когда они отвечают искренне и не собираются хитрить.
Кажется, что понятие «ценности» существовало испокон веков. Стоит ли игнорировать его?
На самом деле эта категория появилась в конце XIX века. И только из-за того что в середине XX века ею стали пользоваться общественные науки и все кинулись искать и выявлять ценности, нам кажется, что она была всегда. В принципе, до Ницше никто ценностям не уделял внимания. Сам термин не употреблялся во множественном числе: было немецкое слово Wert - цена или ценность, которым пользовалась экономическая наука. И только когда Ницше призвал к Umwertung aller Werte (переоценке всех ценностей), люди неожиданно поняли, что есть какие-то ценники в душе, а не только на товарах, которые определяют наши выборы в жизни. Во многом опираясь на Ницше, немецкие социологи Макс Вебер и Георг Зиммель стали писать, что представители разных культур различаются не только, скажем, черепами, а еще чем-то базовым и важным - тем, что можно описать с помощью категории «ценности». В середине XX века американские социологи типа Талкотта Парсонса построили вокруг этой категории целые научные системы. А эмпирические исследователи поставили их на службу родине: после Второй мировой войны на фоне противостояния с СССР американцы стали анализировать ценности жителей стран, в которых размещались их военные базы, - ведь надо было предсказывать поведение местного населения. В таком геополитическом контексте бурно развивались количественные социальные науки, которые до сих пор пользуются популярностью и приносят прибыль.
Судя по всему, вы будете утверждать, что исследования ценностей не приносят плодов.
Конечно. Если бы на основании ценностей можно было спрогнозировать поведение человека, разве бы иранские студенты захватили посольство США в 1979 году? Там-то как раз все были опрошены, и казалось, что все предсказуемо. Таких историй множество. Что касается внутриполитического прогнозирования (это, скажем, опросы общественного мнения перед выборами), то я согласен с французским социологом Пьером Бурдье, который утверждал, что около 30 процентов избирателей лишь в последний день решают, за кого голосовать. И это делает выборы непредсказуемыми. Поэтому исследование ценностей ничего не предсказывает и тратить на него деньги бессмысленно.
Какую альтернативу поиску ценностей вы предлагаете?
Я вижу гораздо больше смысла в том, чтобы наблюдать за поведением человека и описывать характеристики, которые проявляются в его устойчивых привычках. Вообще умение прогнозировать поведение окружающих на основании видимых черт их характера - обыденная способность любого человека. Мы все время выносим суждения о людях («он добрый, «он смелый, «а этот трус» и т.д.) и апеллируем к ним в повседневной жизни для определения наиболее важных отношений в межличностной коммуникации. Если хороший знакомый скажет вам: «Не общайся с ним, он подлец», вы наверняка прислушаетесь. Но будет ли вам интересно, если он скажет: «У него демократические ценности» или «Он за равенство полов»?
Эти устойчивые черты характера человека (которые к тому же дают ему надежду на то, что его жизнь будет заметна и успешна) в социологии описываются термином «добродетели», или «доблести». (Русский термин гораздо менее удачен, однако, чем его английский аналог «virtues».)
В чем преимущества исследований, анализирующих добродетели, а не ценности?
Во-первых, как утверждают многие ученые, ценности различных культур вообще нельзя сравнивать, так как каждая культура уникальна. Изучение же добродетелей дает основание для такого сравнения, поскольку многие моральные традиции восходят к одному источнику - к аристотелевской этике добродетели. Например, в XV веке большая часть Европы оперировала общими по своей основе понятиями. Впервые их систематически описал Аристотель, а классифицировали - его последователи. Это четыре так называемые кардинальные доблести, или добродетели, которыми должен обладать воин-правитель: мужество, справедливость, благоразумие, сдержанность. Со временем эти доблести были приспособлены к исламу и иудаизму; чуть позже к христианству - Фома Аквинский «надстроил» над ними три теологические доблести: веру, надежду, любовь.
Общность базовых представлений о хороших и плохих качествах человека позволяет изучать и сопоставлять моральные основы различных цивилизаций, то есть делать то, что в наш век релятивизма ценностей и мультикультурализма кажется невозможным. В частности, это позволяет сравнивать радикальные режимы революционной добродетели, например, ортодоксальный иудаизм и фундаменталистские версии ислама.
Во-вторых, внимание к добродетелям дает возможность по-новому оценить моральные ориентиры страны. Сейчас в России много говорят об утрате ценностей, о том, что нам нужна моральная реформа и установление нового типа этики. Исследование добродетелей помогло бы прояснить ситуацию и раз и навсегда прекратить набившие оскомину разговоры о ценностях, которые нас якобы когда-то объединяли и которых нам теперь катастрофически не хватает.
То есть испокон веков существовали не ценности, а доблести. Меняются ли они со временем?
Теологическая надстройка над аристотелевскими доблестями со временем расширялась: например, в христианской культуре с XVI-XVII веков, когда возникло протестантское движение и произошла научная революция, список доблестей постоянно пополнялся. Однако его ядро всегда оставалось устойчивым: если срезать теологическую надстройку, останутся четыре кардинальные добродетели. Посмотрите, что произошло после распада СССР, когда вся надстройка рухнула: в фильме «Бумер», например, мы видим парней, которые поддерживают друг друга на основании кодекса чести античного воина.
Что действительно меняется, так это расстановка акцентов: в зависимости от ситуации в стране и в обществе на первый план могут выходить те или иные доблести. Например, в «Завещании Владимира Мономаха детям» (XI-XII век) сказано: смелость, конечно, важна, но для князя важнее справедливость. А в вышедшей в 1944 году в СССР книге «Чего партия требует от коммунистов в дни Отечественной войны?» основной упор делается именно на мужество.
Получается, что в воспитании добродетелей большую роль играет письменная культура?
Культура вообще, и письменная - в частности. Апеллируя к чертам характера, а не к принципам, русская и западноевропейская литература занимается моральным воспитанием. Она дает читателям не универсальное правило, а образцы значимой жизни. У Маяковского отец на вопрос сына «Что такое хорошо и что такое плохо?» не отвечает кантовским категорическим императивом - он дает набор примеров и образцов поведения в конкретных ситуациях. У того же Маяковского читаем: «Юноше, обдумывающему житье, решающему, делать жизнь с кого, скажу, не задумываясь, - делай ее с товарища Дзержинского». Здесь механизм такой: если вы действительно любите Железного Феликса, то, оказавшись в сложной ситуации, спрашиваете себя, как бы он поступил на вашем месте, и действуете так же. Вы не знаете точно, что бы он сделал, но, вспомнив все, что о нем читали, можете себе это представить. (Кстати, серия ЖЗЛ в Советское время затевалась именно для того, чтобы показывать примеры жизни выдающихся людей.)
Воспитанием доблести занимается и кинематограф. На страже моральных оснований советской цивилизации стояла громадная армия героев: Чебурашка, Винни-Пух, Крокодил Гена учили детей дружить, помогать близким. В традиционных цивилизациях стандарты поведениях даются в баснях и притчах.
Если базовые, кардинальные добродетели остаются неизменными, то откуда берется «теологическая» надстройка в нашем секуляризованном мире?
Как показал выдающийся американский философ Аласдер Макинтайр в своей книге «После добродетели», надстройка не обязательно должна быть религиозной. Желание быть доблестным человеком сводится к желанию выиграть в какой-то почти спортивной игре. Стремясь к победе - будь то в бизнесе, в науке или в искусстве, - люди выбирают для себя значимые ориентиры. Например, ученые решают, чьи качества для них важнее: Тимирязева, Лысенко или Тимофеева-Ресовского. Это борьба за установление новых стандартов поведения - и она вводит в жизнь новые доблести. Тут как в спорте: в моем детстве не знать, как Блохин в 1975 году забил гол «Баварии» и принес Суперкубок киевскому «Динамо», значило не знать, что такое футбол вообще. Это достижение, которое дает горизонт для понимания, что такое суперигрок. Дальше, естественно, были другие достижения (скажем, Марадо на забивает голы с невозможных позиций), которые дополняли предыдущие. Бывает, однако, что новые свершения полностью меняют правила игры: становится понятно, что успеха можно добиться, только подражая новому образцу. Опять же приведу пример из спорта: все бегали на лыжах, пока не изобрели коньковый ход. И теперь соревнования перешли на коньковый ход, потому что так быстрее. То же самое в бизнесе: когда появились junk bonds, мусорные облигации, надо было менять этические стандарты. А скандал с Майклом Милкеном привел к переоценке представлений о приемлемом для бизнесмена поведении: человеческие характеристики стали не менее важны, чем успешность.
Что, по-вашему, должно произойти, чтобы и российские бизнесмены поняли: важно не только добиться успеха любой ценой, но и соблюдать общечеловеческие моральные принципы?
Некоторые люди сами до этого доходят. Например, Лютер, Солженицын (с его «жить не по лжи»), Вацлав Гавел. Они встают и говорят: не могу больше так жить - и начинают бороться. Они делают абсолютно невозможные вещи, которые противоречат всем статистическим законам. Однако такое протестантско-протестное горение - удел единиц. Что касается массовой модели, то, как писал Макинтайр, что-то изменится, если моральное поведение станет условием победы в той или иной игре. А вот проповедью, с моей точки зрения, ничего не добьешься: убеждать людей, что надо быть хорошими, бессмысленно. С другой стороны, дебаты о морали с участием бизнесменов и государственников на страницах уважаемых изданий могли бы принести плоды. И, конечно, большую роль сыграло бы формирование своего рода клуба, в который принимали бы только людей, обладающих определенными моральными характеристиками. Основой этого клуба могли бы стать, скажем, десять супербизнесменов России, этаких русских Джобсов - не просто богатых, но и понимающих, что, кроме денег и профессионального успеха, есть еще что-то важное. Ну и конечно, истории о таких людях должны становиться достоянием общественности. И тут важна роль журналиста: не будь Даниила Гранина, мы ничего не знали бы про Тимофеева-Ресовского.
Видите ли вы образцы для подражания в российском бизнесе?
Сейчас - нет. Конечно, историй бизнес-успеха у нас множество: кто-то в своей области стал номер один, кто- то провел потрясающую сделку и т.д. Но успешность не может быть единственной характеристикой образцового бизнесмена. Потому что, если смотреть только на этот показатель, окажешься в ситуации сродни той, в которую попали теоретики доблести, когда оценивали гитлеровских офицеров, превосходно выполнивших работу по уничтожению людей. Ориентирами в бизнесе должны стать не просто успешные предприниматели - а те, кто во всех жизненных ситуациях руководствуется логикой доблестного поведения. Таких бизнесменов у нас пока нет. Вообще наша страна из-за кризиса моральных устоев последние 20 лет почти не производила достойных образцов. Кому у нас в последнее время ставили памятники? Разве что Виктору Цою, и то потому что он вовремя умер. Найдите мне Цоя среди бизнесменов - того, кто мог бы служить образцом не только профессионального, но и личностного успеха, кого можно было бы ставить в пример детям. И тогда российский бизнес станет более-менее приемлемым с общечеловеческой точки зрения.
Есть ли надежда, что такие люди у нас появятся?
Надежда есть. Сейчас многие «отмывают» собственное имя с помощью благотворительности. Лет в 55-60, если ты пьешь таблетки от холестерина и понимаешь, что в любой момент тебя может хватить удар, начинаешь задумываться, что ты оставишь после себя, кроме истории о том, что ты приватизировал завод и 85 процентов акций положил себе в карман. Да, это супероперация, но кому она будет служить ориентиром в жизни? Примеры отмывания были и в Западной Европе, и это хорошие образцы для популяризации у нас. Скажем, Нобелевские премии появились из-за того, что Альфред Нобель, прочитав свой некролог (это была ошибка - на самом деле умер его брат), узнал, что его называют торговцем смертью, и не захотел умирать со славой дельца, производящего только смерть (он снабжал Российскую армию динамитом). Русскому человеку такое отмывание исторически близко: как пишет замдиректора Института русского языка им. В.В. Виноградова Виктор Маркович Живов, в XV веке русская святость как раз и состояла в том, чтобы обхитрить бога в последние пять минут жизни. Бояре совершали много грехов: грабили, обманывали, убивали - но при этом жертвовали деньги монастырю, чтобы во время болезни или в старости постричься в монахи и провести в монастыре последние дни (или последнюю пару лет жизни) в ожидании лифта на небо. Я считаю, если люди в какой-то момент, пусть даже перед смертью, задумываются, какой образец поведения они оставят окружающим, и начинают вести себя этично, - это хорошо. Возможно, за последние 10-20 лет жизни наши бизнесмены успеют сделать что-то такое, что позволит нам переосмыслить их поведение во время приватизации или борьбы за жизнь 1990-х годов.
Я не могу назвать никого, кто стал бы, скажем, в 2025 году образцом жизни русского бизнесмена, однако людей, которые размышляют об этичном бизнесе, я вижу. Как вижу я и то, что сейчас все больше людей начинают заниматься благотворительностью не только из-за моды или желания «перефилантропить» соседа, а, скажем так, ради вечности. И это значит, что все идет в правильном направлении.
HBR №11, 2011
library
read more...
Показаны сообщения с ярлыком БШ - Etics. Показать все сообщения
Показаны сообщения с ярлыком БШ - Etics. Показать все сообщения
понедельник, 9 апреля 2012 г.
воскресенье, 8 апреля 2012 г.
Айн Рэнд и кошмар её реальности
фрагмент книги Гари Вайса «Нация Айн Рэнд: скрытая борьба за душу Америки».
Вся история мира, будь она неладна, – это повесть о борьбе между эгоистичным и бескорыстным!.. Всё, что есть вокруг нас плохого, порождено эгоизмом. Иногда эгоизм даже становится делом, организованной силой, даже властью. В таком случае он зовётся фашизмом.
Гарсон Кэнин, «Рождённая вчера»
Не приходится сомневаться насчёт того, как бы выглядела объективистская (здесь и далее, объективизм и производные слова относятся к философии Айн Рэнд; прим. mixednews) Америка. Нас не будет рядом, чтобы её увидеть, но есть вероятность, что мы застигнем её первые проявления. Возможно, они уже начались.
Очертания будущего объективистского мира за последние полстолетия, с тех пор, как Айн Рэнд, Брандены, Алан Гринспен и прочие теоретики объективизма начали излагать свои мысли в информационных бюллетенях, стали вопросом статистики. В ходе одних дебатов Ярон Брук (президент Института Айн Рэнд), защищая вскользь отмену законов о детском труде, просто воспроизводил общепринятое объективистское учение, смысл которого Леонард Пейкофф (создатель Института Айн Рэнд; прим. mixednews) свёл к формуле «правительство порочно по определению». Это мировоззрение не меняется десятилетиями, его догмы бесконечно повторяются Рэнд и её апостолами:
Никакого правительства, за исключением полиции, судов и армии.
Никакого регулирования чего-либо со стороны правительства.
Никакого здравоохранения и медицинской помощи.
Никакого социального обеспечения.
Никаких государственных школ.
Никаких государственных больниц.
Ничего государственного вообще. Лишь личности, занятые каждая самой собой, не просящие о помощи, и никому её не оказывающие.
Объективистская Америка погрузилась бы в тёмные века необузданного частного предпринимательства, намного более примитивного и дарвинистского, чем что-либо виденное до этого. Объективисты это знают. Чего, быть может, они не всегда учитывают, принимая во внимание их отнюдь не фанатичный подход к реальности, так это того, что значит повернуть время вспять. Или, возможно, им нет до этого дела.
Когда Алан Гринспен высказался против строительных норм и правил, он прекрасно понимал, чем чревато отсутствие отвечающих требованиям строительных и противопожарных правил. За пятнадцать лет до его рождения во время пожара на фабрике «Трайангл уэйст» в Нью-Йорке заживо сгорели или насмерть разбились 146 человек, большей частью молодые женщины. Требований к работодателям по обеспечению безопасных условий труда тогда не существовало. Хозяева «Трайангла» скучили своих работников на переполненных рабочих площадях, из которых не было надлежащих путей эвакуации, а неадекватность пожарных норм привела к тому, что пожарных лестниц оказалось недостаточно. Результатом были груды десятков тел рабочих на тротуаре 25 марта 1911 года. В любом месте мира, где нормы пожарной безопасности отсутствуют или не отвечают определённым требованиям, итог всегда один – погибшие люди.
В объективистском мире государственные службы, существование которых мы принимаем за должное, были бы подвергнуты перезагрузке. Они бы не были урезаны, сокращены – они бы просто исчезли. В объективистском мире дороги зимой не чистятся от снега, мосты рушатся, так как правительство перестаёт их обслуживать – пока какой-нибудь частный гражданин не придёт к выводу, что подобрать по своей инициативе поводья, соскоблив ржавчину и заменив изношенные тросы, отвечает его собственным рациональным интересам. Парки и места общего пользования, от крохотных пятачков зелени до обширных пространств Запада, были бы распроданы только что вырвавшимся на волю мегакорпорациям. Авиационный транспорт оказался бы прикованным к земле до тех пор, пока действующий с целью извлечения прибыли капиталист не посчитал бы выгодным для себя финансировать систему воздушного сообщения. Если это можно сделать прибыльным, прекрасно. Если нет – ничего не поделаешь, рынок сказал своё веское слово. Береговая охрана сидела бы в порту, пока носимые штормом моряки тонули от души, как в былые времена. На остатках безмолвных лесов бушевали бы пожары, растительный и животный мир, более не защищённый лесничеством и природоохранным законодательством, был бы очищен от лесоматериалов, ручьи и реки – загрязнены в рациональной, эгоистичной манере дерзновенными, одарёнными богатым воображением предпринимателями.
Без ограничений на выбросы углерода промышленностью земля испеклась бы в самопорождённом тепле, таяние ледников ускорилось бы, крайности погоды стали бы даже ещё более привычными, а морские волны поглотили бы берега. Населённые пункты, опустошённые ураганами, наводнениями и торнадо, были бы предоставлены самим себе, не отягощая более совести эгоистичного, свободного от чувства вины мира.
Малоимущие и пожилые, освобождённые от разрушающей личность зависимости от субсидируемого правительством здравоохранения, могли бы помирать так же смело и в таких же изрядных количествах, как и в романтических произведениях минувшей эры.
Законы о минимальной оплате труда прекратили бы своё действие, обеспечив владельцев производств, а также высокотехнологичных стартапов избытком дешёвой рабочей силы, достойной любой клептократии четвёртого мира.
Из собраний законодательства были бы вычеркнуты все законы о защите прав потребителей.
Общественный транспорт в больших городах замер бы по мере израсходования муниципальных субсидий.
Корпорации отныне не были бы порабощены антимонопольным законодательством, поэтому процветали бы монополии и охватывающие планету ценовые картели. Количество государственных компаний снизилось бы до послушного неконкурентоспособного меньшинства. Большая фармацевтика производила бы лекарства без должных проверок на предмет безопасности и эффективности – сдерживаемая единственно заботой о своей репутации, как описывал Гринспен в 1963 году. Вот только после устранения конкуренции путём слияний и легальных соглашений о ценах, из рынка вышел бы слабый заменитель для FDA (Управление по контролю качества продуктов и лекарств; прим. mixednews).
Регулирование рынка ценных бумаг было бы упразднено.
Корпорации, если им так захочется, работали бы без огласки своей деятельности, либо допуская лишь выборочное, поверхностное раскрытие информации для своих инвесторов и клиентов. Преследоваться будет только открытое мошенничество; иными словами общество, как утратившее силу понятие, будет предоставлено самому себе.
Сделки с использованием инсайдерской информации стали бы правилом. Уолл-стрит, наконец, смог бы стать настоящим лохотроном. Принцип «да будет осмотрителен покупатель» пришёл бы на смену регуляторам пятидесяти штатов и Комиссии по ценным бумагам и биржам.
Подоходный налог ушёл бы в прошлое, поэтому самые низкооплачиваемые рабочие, работающие за 10 центов в час на неконтролируемых трудовой инспекцией фабриках могли бы насладиться зарплатами, облагаемыми по той же ставке – ноль процентов, – как и у их боссов-милиардеров в далёких городах и заморских землях. Появились бы династии, состояние которых без налогообложения росло от поколения к поколению.
Некоммерческие организации, за исключением тех, что обслуживают социальные программы богатых, потакающих своему собственному эго, увидели бы, что с прекращением государственной поддержки иссякают и источники их финансирования. Отказавшиеся от своей «клятвы дарения» (филантропическая кампания У. Баффета и Б. Гейтса; прим. mixednews) сверхбогатые теперь без зазрения совести наслаждались бы своими богатствами, не испытывая уже побуждений делиться своими миллиардами с неимущими. Благотворительная деятельность стала бы отжившим своё реликтом отброшенных моральных кодексов и позабытой истории.
Таков образ рая в соответствии с Айн Рэнд: Америка, напоминающая земли, откуда эмигрировали предки её жителей, альтруизм, ограниченный игнорируемыми, маргинальными текстами, жестокая нищета и голод, существующие рядом с изобилием богачей. Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк стали бы похожи на Каир и Калькутту с обнесёнными стенами анклавами, защищающими богатых от полуголодных необразованных масс снаружи.
Ярон Брук был прав. На кону вопрос не политики, а морали, философии. Американцы массово, иногда ненамеренно, забросили нравственные нормы, по которым они были когда-то воспитаны. Они так сделали благодаря одной мастерице рассказывать сказки.
Истории Айн Рэнд о благородных стальных баронах, неистовых железнодорожных магнатах и ноющих правительственных бюрократах заложили основу её идеологии. Этот нарратив непреодолим, а неудачный подход Оливера Стоуна к «Источнику» предлагает лекарство для нарратива Рэнд: контрнарратив – такой, который славит наделённого совестью созидателя; государство, не как советское дуло у виска, а как строителя и благодетеля (речь идёт о планах режиссёра снять фильм по мотивам романа, изменив характер главного героя; прим. mixednews). Это оптимистичный взгляд, рождённый в Америке надежды, а не России отчаяния и нужды (Айн Рэнд эмигрировала из СССР в 1925 году; прим. mixednews). Контрнарратив может признавать достоинство индивидуальности и личного интереса, отвергая при этом её прославление более тёмных порывов – жадности и эгоизма.
Такое мышление требуется, чтобы ответить на вызовы, которые представляют собой Рэнд и её идеи, поскольку они распространились от либертарианских и объективистских мыслительных центров до Движения чаепития, Конгресса и, возможно, Белого дома.
Тем из нас, кто негативно относится к взглядам Рэнд на радикальный капитализм, необходимо читать Рэнд для осознания пороков в её допущениях и нелогичности её представлений, совсем как во времена холодной войны люди изучали коммунизм, чтобы эффективнее ему противостоять. Прочтение и понимание её книг и очерков ставит в более благоприятную позицию при выявлении правоэкстремистской повестки и последующем на неё реагировании.
Нам нужно понять основу её морали, не только её истоки, но и то, что ими не является – три великие монотеистические религии, Декларация независимости, Конституция, а также другие писания и деяния отцов-основателей. Слова «капитализм», «рынки» и «частная инициатива» не значатся ни в одном из основополагающих документов Америки. Естественные враги Айн Рэнд – не только Ленин и Рузвельт, но и Джефферсон, Руссо и Пейн. Основатели не были защитниками олигархии и эгоизма. Они приносили жертвы. Они были альтруистами и гордились этим.
Мои друзья-объективисты правы в том, что нравственность нужно превратить в часть национального диалога. Какие чувства бы мы ни испытывали по поводу Рэнд, нам следует обдумать её взгляды и мыслить с философских позиций. Нам нужно выразить свои собственные базовые ценности, а также уяснить моральные основы работы социальных программ и государственных органов, ставших мишенью правых. Почему мы платим за медицинское обслуживание малоимущих и пожилых? Почему мы регулируем бизнес? Почему мы прокладываем дороги, содержим парки и строим государственные школы? Почему мы выделяем субсидии на государственное радио, общественный транспорт, клиники планирования семьи и уйму других программ, которые не всегда приносят прямую пользу нам самим? Мы можем прийти к выводу, что не должны делать ничего из этого. Или же можем заключить, что лелеем эти институты и будем их поддерживать не из-за влияния особых групп интересов и голосов пенсионеров, не потому что сможем делать это в случае контроля демократов над обеими палатами Конгресса, но потому, что это правильно. Правильно, если по сравнению с объективистами и их союзниками справа мы придерживаемся другой концепции о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Это вопрос фундаментальных нравственных ценностей, какими они были определены нашими национальными и религиозными традициями – либо книгами «Атлант расправил плечи», «Добродетель эгоизма» и «Капитализм. Незнакомый идеал».
Нам нужно выбирать – наше наследие или Айн Рэнд.
mixednews
read more...
Вся история мира, будь она неладна, – это повесть о борьбе между эгоистичным и бескорыстным!.. Всё, что есть вокруг нас плохого, порождено эгоизмом. Иногда эгоизм даже становится делом, организованной силой, даже властью. В таком случае он зовётся фашизмом.
Гарсон Кэнин, «Рождённая вчера»
Не приходится сомневаться насчёт того, как бы выглядела объективистская (здесь и далее, объективизм и производные слова относятся к философии Айн Рэнд; прим. mixednews) Америка. Нас не будет рядом, чтобы её увидеть, но есть вероятность, что мы застигнем её первые проявления. Возможно, они уже начались.
Очертания будущего объективистского мира за последние полстолетия, с тех пор, как Айн Рэнд, Брандены, Алан Гринспен и прочие теоретики объективизма начали излагать свои мысли в информационных бюллетенях, стали вопросом статистики. В ходе одних дебатов Ярон Брук (президент Института Айн Рэнд), защищая вскользь отмену законов о детском труде, просто воспроизводил общепринятое объективистское учение, смысл которого Леонард Пейкофф (создатель Института Айн Рэнд; прим. mixednews) свёл к формуле «правительство порочно по определению». Это мировоззрение не меняется десятилетиями, его догмы бесконечно повторяются Рэнд и её апостолами:
Никакого правительства, за исключением полиции, судов и армии.
Никакого регулирования чего-либо со стороны правительства.
Никакого здравоохранения и медицинской помощи.
Никакого социального обеспечения.
Никаких государственных школ.
Никаких государственных больниц.
Ничего государственного вообще. Лишь личности, занятые каждая самой собой, не просящие о помощи, и никому её не оказывающие.
Объективистская Америка погрузилась бы в тёмные века необузданного частного предпринимательства, намного более примитивного и дарвинистского, чем что-либо виденное до этого. Объективисты это знают. Чего, быть может, они не всегда учитывают, принимая во внимание их отнюдь не фанатичный подход к реальности, так это того, что значит повернуть время вспять. Или, возможно, им нет до этого дела.
Когда Алан Гринспен высказался против строительных норм и правил, он прекрасно понимал, чем чревато отсутствие отвечающих требованиям строительных и противопожарных правил. За пятнадцать лет до его рождения во время пожара на фабрике «Трайангл уэйст» в Нью-Йорке заживо сгорели или насмерть разбились 146 человек, большей частью молодые женщины. Требований к работодателям по обеспечению безопасных условий труда тогда не существовало. Хозяева «Трайангла» скучили своих работников на переполненных рабочих площадях, из которых не было надлежащих путей эвакуации, а неадекватность пожарных норм привела к тому, что пожарных лестниц оказалось недостаточно. Результатом были груды десятков тел рабочих на тротуаре 25 марта 1911 года. В любом месте мира, где нормы пожарной безопасности отсутствуют или не отвечают определённым требованиям, итог всегда один – погибшие люди.
В объективистском мире государственные службы, существование которых мы принимаем за должное, были бы подвергнуты перезагрузке. Они бы не были урезаны, сокращены – они бы просто исчезли. В объективистском мире дороги зимой не чистятся от снега, мосты рушатся, так как правительство перестаёт их обслуживать – пока какой-нибудь частный гражданин не придёт к выводу, что подобрать по своей инициативе поводья, соскоблив ржавчину и заменив изношенные тросы, отвечает его собственным рациональным интересам. Парки и места общего пользования, от крохотных пятачков зелени до обширных пространств Запада, были бы распроданы только что вырвавшимся на волю мегакорпорациям. Авиационный транспорт оказался бы прикованным к земле до тех пор, пока действующий с целью извлечения прибыли капиталист не посчитал бы выгодным для себя финансировать систему воздушного сообщения. Если это можно сделать прибыльным, прекрасно. Если нет – ничего не поделаешь, рынок сказал своё веское слово. Береговая охрана сидела бы в порту, пока носимые штормом моряки тонули от души, как в былые времена. На остатках безмолвных лесов бушевали бы пожары, растительный и животный мир, более не защищённый лесничеством и природоохранным законодательством, был бы очищен от лесоматериалов, ручьи и реки – загрязнены в рациональной, эгоистичной манере дерзновенными, одарёнными богатым воображением предпринимателями.
Без ограничений на выбросы углерода промышленностью земля испеклась бы в самопорождённом тепле, таяние ледников ускорилось бы, крайности погоды стали бы даже ещё более привычными, а морские волны поглотили бы берега. Населённые пункты, опустошённые ураганами, наводнениями и торнадо, были бы предоставлены самим себе, не отягощая более совести эгоистичного, свободного от чувства вины мира.
Малоимущие и пожилые, освобождённые от разрушающей личность зависимости от субсидируемого правительством здравоохранения, могли бы помирать так же смело и в таких же изрядных количествах, как и в романтических произведениях минувшей эры.
Законы о минимальной оплате труда прекратили бы своё действие, обеспечив владельцев производств, а также высокотехнологичных стартапов избытком дешёвой рабочей силы, достойной любой клептократии четвёртого мира.
Из собраний законодательства были бы вычеркнуты все законы о защите прав потребителей.
Общественный транспорт в больших городах замер бы по мере израсходования муниципальных субсидий.
Корпорации отныне не были бы порабощены антимонопольным законодательством, поэтому процветали бы монополии и охватывающие планету ценовые картели. Количество государственных компаний снизилось бы до послушного неконкурентоспособного меньшинства. Большая фармацевтика производила бы лекарства без должных проверок на предмет безопасности и эффективности – сдерживаемая единственно заботой о своей репутации, как описывал Гринспен в 1963 году. Вот только после устранения конкуренции путём слияний и легальных соглашений о ценах, из рынка вышел бы слабый заменитель для FDA (Управление по контролю качества продуктов и лекарств; прим. mixednews).
Регулирование рынка ценных бумаг было бы упразднено.
Корпорации, если им так захочется, работали бы без огласки своей деятельности, либо допуская лишь выборочное, поверхностное раскрытие информации для своих инвесторов и клиентов. Преследоваться будет только открытое мошенничество; иными словами общество, как утратившее силу понятие, будет предоставлено самому себе.
Сделки с использованием инсайдерской информации стали бы правилом. Уолл-стрит, наконец, смог бы стать настоящим лохотроном. Принцип «да будет осмотрителен покупатель» пришёл бы на смену регуляторам пятидесяти штатов и Комиссии по ценным бумагам и биржам.
Подоходный налог ушёл бы в прошлое, поэтому самые низкооплачиваемые рабочие, работающие за 10 центов в час на неконтролируемых трудовой инспекцией фабриках могли бы насладиться зарплатами, облагаемыми по той же ставке – ноль процентов, – как и у их боссов-милиардеров в далёких городах и заморских землях. Появились бы династии, состояние которых без налогообложения росло от поколения к поколению.
Некоммерческие организации, за исключением тех, что обслуживают социальные программы богатых, потакающих своему собственному эго, увидели бы, что с прекращением государственной поддержки иссякают и источники их финансирования. Отказавшиеся от своей «клятвы дарения» (филантропическая кампания У. Баффета и Б. Гейтса; прим. mixednews) сверхбогатые теперь без зазрения совести наслаждались бы своими богатствами, не испытывая уже побуждений делиться своими миллиардами с неимущими. Благотворительная деятельность стала бы отжившим своё реликтом отброшенных моральных кодексов и позабытой истории.
Таков образ рая в соответствии с Айн Рэнд: Америка, напоминающая земли, откуда эмигрировали предки её жителей, альтруизм, ограниченный игнорируемыми, маргинальными текстами, жестокая нищета и голод, существующие рядом с изобилием богачей. Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк стали бы похожи на Каир и Калькутту с обнесёнными стенами анклавами, защищающими богатых от полуголодных необразованных масс снаружи.
Ярон Брук был прав. На кону вопрос не политики, а морали, философии. Американцы массово, иногда ненамеренно, забросили нравственные нормы, по которым они были когда-то воспитаны. Они так сделали благодаря одной мастерице рассказывать сказки.
Истории Айн Рэнд о благородных стальных баронах, неистовых железнодорожных магнатах и ноющих правительственных бюрократах заложили основу её идеологии. Этот нарратив непреодолим, а неудачный подход Оливера Стоуна к «Источнику» предлагает лекарство для нарратива Рэнд: контрнарратив – такой, который славит наделённого совестью созидателя; государство, не как советское дуло у виска, а как строителя и благодетеля (речь идёт о планах режиссёра снять фильм по мотивам романа, изменив характер главного героя; прим. mixednews). Это оптимистичный взгляд, рождённый в Америке надежды, а не России отчаяния и нужды (Айн Рэнд эмигрировала из СССР в 1925 году; прим. mixednews). Контрнарратив может признавать достоинство индивидуальности и личного интереса, отвергая при этом её прославление более тёмных порывов – жадности и эгоизма.
Такое мышление требуется, чтобы ответить на вызовы, которые представляют собой Рэнд и её идеи, поскольку они распространились от либертарианских и объективистских мыслительных центров до Движения чаепития, Конгресса и, возможно, Белого дома.
Тем из нас, кто негативно относится к взглядам Рэнд на радикальный капитализм, необходимо читать Рэнд для осознания пороков в её допущениях и нелогичности её представлений, совсем как во времена холодной войны люди изучали коммунизм, чтобы эффективнее ему противостоять. Прочтение и понимание её книг и очерков ставит в более благоприятную позицию при выявлении правоэкстремистской повестки и последующем на неё реагировании.
Нам нужно понять основу её морали, не только её истоки, но и то, что ими не является – три великие монотеистические религии, Декларация независимости, Конституция, а также другие писания и деяния отцов-основателей. Слова «капитализм», «рынки» и «частная инициатива» не значатся ни в одном из основополагающих документов Америки. Естественные враги Айн Рэнд – не только Ленин и Рузвельт, но и Джефферсон, Руссо и Пейн. Основатели не были защитниками олигархии и эгоизма. Они приносили жертвы. Они были альтруистами и гордились этим.
Мои друзья-объективисты правы в том, что нравственность нужно превратить в часть национального диалога. Какие чувства бы мы ни испытывали по поводу Рэнд, нам следует обдумать её взгляды и мыслить с философских позиций. Нам нужно выразить свои собственные базовые ценности, а также уяснить моральные основы работы социальных программ и государственных органов, ставших мишенью правых. Почему мы платим за медицинское обслуживание малоимущих и пожилых? Почему мы регулируем бизнес? Почему мы прокладываем дороги, содержим парки и строим государственные школы? Почему мы выделяем субсидии на государственное радио, общественный транспорт, клиники планирования семьи и уйму других программ, которые не всегда приносят прямую пользу нам самим? Мы можем прийти к выводу, что не должны делать ничего из этого. Или же можем заключить, что лелеем эти институты и будем их поддерживать не из-за влияния особых групп интересов и голосов пенсионеров, не потому что сможем делать это в случае контроля демократов над обеими палатами Конгресса, но потому, что это правильно. Правильно, если по сравнению с объективистами и их союзниками справа мы придерживаемся другой концепции о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Это вопрос фундаментальных нравственных ценностей, какими они были определены нашими национальными и религиозными традициями – либо книгами «Атлант расправил плечи», «Добродетель эгоизма» и «Капитализм. Незнакомый идеал».
Нам нужно выбирать – наше наследие или Айн Рэнд.
mixednews
read more...
четверг, 5 апреля 2012 г.
Бизнес по совести
Поспрашивайте руководителей - наверное, каждый хотел бы работать в организации с твердыми моральными устоями, тем не менее нравственная деградация глубоко поразила корпоративный мир. Бывает, что преступления и подлоги совершаются по прямой указке нечестных менеджеров. Но такие случаи - редкость. Гораздо чаще люди ведут себя неподобающим образом потому, что начальники закрывают глаза на такое поведение, а порой даже невольно потворствуют ему.
Вспомним громкий скандал, разразившийся в 1970-х по поводу малолитражного автомобиля Ford Pinto. Экономя место, инженеры расположили бензобак в этой модели сзади, но при ударе в заднюю часть кузова он неизбежно повреждался, вылитый бензин воспламенялся и машина взрывалась. Прежде чем компания отозвала Pinto для устранения этого дефекта, заживо сгорело больше 20 человек. В ходе расследования стало ясно, что руководство Ford, стремясь обойти Volkswagen и других конкурентов, очень спешило запустить Pinto в серийное производство. Еще на стадии краш-тестов инженеры выявили потенциальную опасность повреждения бензобака, но сборочная линия уже была готова к работе, и руководители Ford предпочли оставить все как есть. Потом их обвиняли в бездушии, жадности и лживости, то есть в абсолютной аморальности.
Но если посмотреть на эту историю с высоты нынешнего дня - а сегодня мы гораздо больше, чем тогда, знаем о природе когнитивной предвзятости или избирательности и о том, как она иногда притупляет наше нравственное чутье, - мы приходим к другому выводу. Вряд ли кто-нибудь из топ-менеджеров Ford, голосуя за серийное производство Pinto, рассматривал всю ситуацию с точки зрения морали. Почему? Скорее всего потому, что для них это было чисто деловое решение, никакого отношения к морали не имеющее.
Они, как тому и учат в бизнес-школах, провели анализ экономической адекватности затрат, подсчитали, во что обойдется изменение конструкции автомобиля, сколько будут стоить вероятные судебные разбирательства и даже выплаты семьям пострадавших, и поняли, что дешевле будет заплатить по искам, чем переносить бензобак в другое место. Их вывод был предопределен тем, как - на основе какого метода - они принимали решение. Соображения морали в этом случае, конечно, оставались за скобками. Произошло то, что Энн Тенбрансел и Дэвид Мессик назвали «обесцениванием этики», когда нравственная сторона вопроса вообще не рассматривается и неэтичность поступка даже не осознается.
А что Ли Якокка, тогдашний исполнительный вице-президент Ford, который лично распорядился начать серийное производство Pinto? Сообщил ли ему кто-нибудь о потенциально опасном дефекте конструкции, когда он был обнаружен? «Ну конечно, нет! - сказал, судя по статье, опубликованной в 1977 году в журнале Mother Jones, высокопоставленный сотрудник Ford, участвовавший в проекте Pinto. - Такого смельчака уволили бы в два счета. В те дни у нас о безопасности не говорили, тем более с Ли - это было табу. Если речь заходила о какой-нибудь проблеме, из-за которой мог бы задержаться выпуск Pinto, Ли жевал сигару, смотрел в окно и говорил: "Перечитайте требования к продукту и возвращайтесь к работе"».
Мы не верим, что Якокка или руководители, отвечавшие за разработку и выпуск Pinto, сознательно шли на преступление и заставляли делать то же самое подчиненных. Спустя десятилетия мы можем разложить по полочкам весь процесс принятия решений в компании Ford и оценить его с точки зрения морали. Мы полагаем, что в этом смысле с тех пор ничего не изменилось. Что касается истории Pinto, то управленцы Ford отвлекались на самые разные психологические и организационные моменты и им было не до этических размышлений. Эти же факторы воздействуют на руководителей и сегодня. Однако начальники редко осознают, что, попадая в ловушки когнитивной предвзятости и выстраивая далекие от совершенства системы стимулирования, сами поступают неэтично и толкают к тому же подчиненных. Чтобы создать организацию, которой им хотелось бы управлять, они должны ясно понимать, как, под влиянием чего они принимают те или иные решения.
Неверно поставленные цели
По роду нашей преподавательской деятельности мы часто имеем дело с начальниками отделов продаж. И чаще всего они сетуют на то, что для их подчиненные важнее всего объем продаж, а не прибыль. Когда мы спрашиваем, какие меры стимулирования они предлагают своим торговым агентам, эти руководители признают, что фактически сами нацеливают людей на рост продаж, а не прибыли. Вывод очевиден: если подчиненные делают что-то не так, подумайте, на что вы их настраиваете. Вспомним, что происходило в торговой сети Sears, Roebuck & Со в 1990-х, когда ее руководство поставило перед отделами по обслуживанию автомобилей задачу - оказывать услуг на $147 в час, рассчитывая таким образом сократить время ремонта. Но автомеханики не стали работать быстрее, они стали завышать цены, «чинить» то, что не нуждалось в ремонте, и даже устанавливать подержанные запчасти.
Подобных примеров - множество. В аудиторских, консалтинговых и юридических фирмах от сотрудников требуют, чтобы они обеспечивали как можно больше рабочих часов, за которые клиенту выставляют счет, и тут действует такая же извращенная система стимулирования. Чтобы выполнить план, сотрудники придумывают ненужные, дорогостоящие проекты, занимаются приписками. Многие юридические фирмы, понимая, что фактически заставляют людей «химичить», разработали более прозрачную процедуру отчетности. Разумеется, для этого нужно подробно расписывать, на что консультанты тратят время, множество видов деятельности обычно разбивают на категории. И что в результате? В какую категорию попадает та или иная работа, сколько часов выделить на нее, определяют «на глаз» - и сумма, которую выставляют клиенту, складывается в том числе и из весьма вольных предположений. Исследования показывают, что чем труднее точно расписать ход работ, тем чаще люди делают допущения в свою пользу. Счета завышаются, даже если у них нет намерения накручивать часы. Система, призванная поощрять честность, приводит к обратному результату.
Рассмотрим еще один пример того, как добрые намерения приводят к печальным результатам, в данном случае - к махинациям, которые поспособствовали недавнему финансовому кризису. Все началось с президента Клинтона, вернее - с его желания подстегнуть рост домовладений в стране. В 2008 году редактор BusinessWeek Питер Кой писал: «Добавьте имя президента Клинтона в длинный список тех, кто спровоцировал бум на рынке недвижимости и виноват в его последующем обвале. Судя по недавно обнародованному документу ["The National Homeownership Strategy: Partners in the American Dream"], администрация Клинтона разработала самые нелепые меры для увеличения количества домовладений. Предлагалось, например, утвердить символические первоначальные взносы и поощрять кредитные учреждения к тому, чтобы они выдавали ипотечные кредиты на приобретение первого жилья людям с низкими или неустойчивыми доходами и ненадежной кредитной историей. Сегодня понятно, что размывание стандартов кредитования при резком скачке спроса на жилье привело к взвинчиванию цен на недвижимость, а потом и к волне неплатежей, ведь очень многим, кто покупал дома, вообще не стоило бы этого делать».
Руководители Sears, которые хотели подстегнуть спрос на ремонт автомобилей, партнеры юридических фирм, выдумывающие правила выставления счетов, чиновники клинтоновской администрации, намеревавшиеся увеличить армию домовладельцев в стране, - все они ни на секунду не допускали, что спровоцируют людей на неблаговидные поступки. Но именно это они и сделали, не оценив последствий сформулированных ими целей и созданных ими систем стимулирования.
Руководители должны ставить перед сотрудниками и организациями задачи, которые можно было бы успешно выполнить. Исследования многократно подтверждали, что люди гораздо лучше работают, когда видят конкретную, в меру трудную цель, чем когда слышат туманные призывы «постараться и приложить все силы». Но исследования показывают и другое: если вы очень узко ставите задачу - например, выпустить запланированный объем продукции - и награждаете за ее выполнение, то весьма вероятно, что люди сосредоточатся именно на ней, начнут халтурить во всем остальном, действовать по принципу «цель оправдывает средства» или, что для нас особенно важно, совершать неблаговидные поступки, чего в иных условиях они себе не позволили бы.
Формулируя задачи, руководители должны поставить себя на место тех, кому придется их решать, и представить себе, как люди будут действовать. Так проще предугадать вероятные побочные эффекты и принять меры к тому, чтобы подчиненные не забыли о других целях, например о необходимости честно составлять отчеты, за достижение которых надо награждать так же, если не более. Если руководители не делают этого, они не только способствуют аморальным поступкам, но и сами невольно совершают их.
Мотивированная слепота
Хорошо известно, что наше восприятие весьма избирательно, то есть мы все склонны видеть то, что хотим видеть, и не замечать того, что нам выгодно не замечать. Этот психологический феномен называют мотивированной слепотой. Ею часто можно объяснить, почему люди пренебрегают нормами морали. Топ-менеджеры Ford, которые, зная о дефекте конструкции Pinto, дали добро на запуск модели в серийное производство, не смогли оценить с точки зрения морали не только свое решение, но и поведение подчиненных, которым предстояло его претворять в жизнь.
Вернемся к финансовому кризису 2008 года, когда мотивированная слепота привела к череде грубых ошибок. Не без прямого участия «независимых» кредитно-рейтинговых агентств, которые лихо присваивали рейтинг AAA обеспеченным ипотекой ценным бумагам явно низкого качества, был построен карточный домик, который однажды рухнул, оставив без крыши над головой тысячи людей. Почему агентства ручались за сомнительные ценные бумаги?
Отчасти они закрывали глаза на неэтичность собственных поступков и действий компаний, которые сами же и оценивали, из-за двусмысленности своего положения. Их задача - предоставлять всем группам интересов возможность объективно оценить кредитоспособность финансовых организаций и долговых обязательств, которые они продают. Самые крупные агентства, Standard & Poor's и Moody's и Fitch, получали и получают деньги от компаний, попадающих в их рейтинги. Прибыль агентств зависит от хороших отношений с этими компаниями, а не от точности оценки, и больше всего шансов получить новых клиентов у самых снисходительных. Более того, агентства оказывают консультационные услуги компаниям, кредитный рейтинг которых они же и составляют.
Исследования показывают, что мотивированная слепота опасна везде. Выяснилось, например, что начальник, взявший человека на работу, скорее будет закрывать глаза на его неэтичное поведение, чем сотрудники, которые не имели никакого отношения к появлению нового сотрудника в компании, - особенно, если тот сознательно «приукрашивает» свои трудовые достижения. Начальник может либо вообще не замечать ничего неподобающего в поведении такого подчиненного, либо всегда находить ему оправдание.
Посмотрим, как обстоят дела в спорте. В 2007 году бейсболист Барри Бонде, выступавший за команду San Francisco Giants, побил рекорд Хэнка Аарона - 762 «хоум-ранов» против 755 Аарона - и получил звание короля «хоум-ранов» (самых зрелищных и лучше всего оплачиваемых ударов, от которых мяч перелетает все поле, а бьющий успевает за время полета мяча обежать три базы и вернуться в «дом»), наверное, самое почетное в Высшей лиге бейсбола. Хотя ни для кого не было секретом, что в бейсболе не брезгуют допингом, ни у руководства Giants, ни у профсоюза игроков, ни у других представителей Высшей лиги не появилось желания расследовать, почему Бонде вдруг стремительно раздался вширь, набрал вес, заматерел и стал гораздо сильнее бить по мячу. Суд уже признал Бондса виновным в том, что он незаконно использовал анаболические стероиды, давал ложные показания под присягой и препятствовал правосудию. И действительно, если благодаря запрещенным средствам Бонде играл так, что матчи с его участием оживили угасший было интерес зрителей к баскетболу, а значит, привели и к росту прибыли, то руководителям San Francisco Giants было выгодно делать вид, что ничего не происходит: доходы клуба напрямую зависят от заполняемости стадионов.
Мало толку просто констатировать, что в организации есть конфликт интересов. Исследования последних десяти лет показывают, что, даже зная об этом, не всегда удается сделать так, чтобы этот конфликт никак не отражался на решениях. Честность сама по себе тоже не гарантирует объективности, ведь мотивированная слепота может поразить и честных людей. Руководителям стоило бы помнить, что конфликты интересов не всегда очевидны, и стараться полностью искоренить их в своих организациях, в частности, грамотно выстраивая системы стимулирования
Косвенная слепота
В августе 2005 года корпорация Merck продала права на производство и сбыт двух противораковых препаратов, мустаргена и космегена, фармацевтической компании Ovation.
Мутаген и космеген принимали около пяти тысяч больных, годовые продажи приносили не больше $1 млн, так что на первый взгляд избавиться от них было логично. Но Merck и после сделки продолжала выпускать эти нишевые препараты, правда, уже по контракту с Ovation. Но почему, если это было экономически не выгодно?
Ovation подняла оптовые цены на мустарген почти на 1000%, а на космеген - еще больше. (Заметим, что Ovation уже была известна тем, что, приобретая права, она резко повышает цену на нишевые препараты крупных компаний, которые не хотят делать этого сами, чтобы не запятнать свою репутацию.) Почему Merck отказалась от мустаргена и космегена, вместо того чтобы самой продавать их дороже? Мы не можем утверждать наверняка, но думаем, что заголовок в газете в духе «Merck продает два препарата Ovation» показался ей предпочтительнее заголовка «Merck в десять раз повышает цены на лекарства от рака».
Мы не собираемся обсуждать справедливость поистине гигантских прибылей фармацевтических компаний. Нас скорее интересует, почему менеджеры и потребители не считают нужным привлекать к ответственности людей и организации, которые виноваты в аморальном поведении третьих сторон, но сами остаются в тени, хотя их намерения шиты белыми нитками. В Merck, конечно же, хорошо понимали, что десятикратное повышение цены на лекарство от рака вызовет скандал, и мы уверены, что большинство людей сочло бы, что взваливать всю грязную работу на посредника, прикрывая тем самым свои нечестные намерения, безнравственно. Но стратегия Merck оправдалась, и все потому, что из-за когнитивной избирательности многие не видели объективной картины.
Макс Базерман и его коллеги провели эксперимент, который показывает, как из-за когнитивной пристрастности мы порой закрываем глаза на аморальные поступки. Добровольцы прочли статью, написанную по мотивам истории Merck и Ovation. Начиналась она так: «Крупная фармацевтическая корпорация X выпускала препарат от рака, который приносил ей минимальную прибыль. Постоянные затраты были высоки, рынок весьма ограничен. Но больные, которые пользовались препаратом, не могли обойтись без него. Себестоимость препарата составляла $2,5 за таблетку, продавался он по $3 за таблетку».
Затем участников эксперимента попросили оценить две ситуации с нравственной точки зрения. В первом варианте X подняла цену на препарат с $3 до $9 за таблетку, во втором - X продала права на лекарство небольшой фармацевтической компании Y, которая, чтобы компенсировать издержки, назначила свою цену - $15 за таблетку.
Прочитавшие первую версию более жестко критиковали компанию X, чем те, кому дали вторую, хотя согласно ей пациентам пришлось бы платить за лекарство больше. Добровольцы из третьей группы изучили оба варианта и сочли, что во втором случае X вела себя более безнравственно, чем в первом. Следующие эксперименты - испытуемым предлагались истории, авторы которых описывали разные ситуации с позиций и бизнеса, и потребителей, - выявили ту же закономерность. Те, кто прочитал только один вариант, судили «героев» более решительно, если этически сомнительные поступки они совершали сами, чем когда перекладывали грязную работу на других. Но испытуемые, которые сравнивали две версии одного сценария, смотрели на дело с иной точки зрения - учитывали, что в результате получают потребители.
Эксперименты свидетельствуют о том, что если какие-то люди или организации умывают руки, перепоручая другим совершать те или иные неэтичные поступки, то подсознательно мы вполне снисходительно смотрим на их уловки, особенно когда не знаем точно, чем все закончилось. Но получив полную информацию и осмыслив ее, мы можем вырваться из плена косвенной слепоты и в подлинном свете увидеть суть поступков - и тех, кто их совершает.
Руководители то и дело толкают других на скользкий путь, и не всегда осознанно. Если начальник ради достижения цели разрешает подчиненным, скажем юристам и сотрудникам финансового департамента, «делать все, что нужно», это не значит, что он открыто призывает их следовать сомнительной тактике. Например, многие предприятия, переводя производство в страны с более дешевой рабочей силой, договариваются о выпуске продукции с другими компаниями - у которых более низкие трудовые и экологические нормативы, а также стандарты безопасности труда.
Когда руководитель перекладывает свою работу на подчиненных, он должен отвечать за этические последствия этого и понимать, что косвенная слепота часто оборачивается аморальностью. Ему стоило бы подумать, не провоцирует ли он исполнителей на нечестные поступки.
Постепенная деградация
Говорят, что, если бросить лягушку в кипящую воду, она тут же выскочит, но если посадить ее в кастрюлю с теплой водой и понемногу нагревать ее, то лягушка не заметит повышения температуры и постепенно сварится. На самом деле оба варианта - из области фантастики, но анекдот напоминает нам о том, что часто мы не замечаем постепенной нравственной деградации - своей и других. Исследования показывают, что, если мы раз за разом оправдываем небольшие проступки, то, вероятнее всего, наше нравственное чутье притупится и мы будем смиряться со все более серьезными.
Базерман и преподаватель Гарвардской школы бизнеса Франческа Джино проверили это в эксперименте: одни добровольцы - «аудиторы» - должны были согласиться или не согласиться с предположением «оценщиков» о том, сколько денег лежит в стеклянной банке. «Аудиторы» получали часть этих денег, когда соглашались с мнением «оценщиков», и, следовательно, им было выгодно одобрять высокие суммы, но если они называли правильной слишком завышенную оценку и их ловили на этом, то они должны были выплатить $5 штрафа. Всего провели 16 экспериментов, и каждый раз называемые суммы достигали одних и тех же подозрительно высоких значений - либо постепенно, либо резко. Исследователи обнаружили, что «аудиторы» в два раза чаще одобряли окончательную сумму, если «оценщики» накручивали ее понемногу. То есть, не обращая внимания на мелкие подтасовки, они закрывали глаза на нечестность «оценщиков».
Теперь представьте себе специалиста, который отвечает за аудит крупной компании. Финансовая отчетность клиента многие годы безупречна. В первом из двух сценариев компания внезапно делает несколько явных подтасовок в отчетах, порой даже преступая закон. Во втором - аудитор замечает, что компания допускает небольшие махинации, но вполне невинные. На следующий год он обнаруживает больше приписок и в нескольких случаях отмечает отклонение от госстандартов. На третий год нарушения становятся более серьезными, а на четвертый - столь же явными, как и в первом сценарии. Судя по результатам эксперимента с «аудиторами» и «оценщиками» и многих других, вероятность того, что аудитор забракует финансовую отчетность клиента, в первом сценарии намного выше.
Чтобы компания мало-помалу не привыкала к нечестному поведению, руководители должны жестко реагировать даже на самые незначительные нарушения. Важно следить за тем, не размываются ли моральные устои в организации. Если что-то кажется вам подозрительным, попросите коллег, мнению которых вы доверяете, ради более объективной картины свежим взглядом посмотреть на «улики».
Цель важнее средств
Вина многих руководителей в том, что они вознаграждают подчиненных за результаты, а не за хорошие решения. Если плохое решение обеспечит компании то, что ей нужно, автора похвалят, но если правильное решение не приведет к желаемым последствиям, его накажут. Вознаграждать за безнравственные решения только потому, что они увенчались успехом, - верный путь к катастрофе.
Психолог из Гарвардского университета Фери Кушман и его коллеги в качестве примера рассказывают о двух братьях, Джоне и Мэтте, ни один из которых ранее не преступал закон. Какой-то человек оскорбляет их семью. В ярости Джон готов его убить: он достает пистолет, стреляет, но промахивается. Мэтт хочет только напугать, но случайно нажимает на спусковой крючок и убивает обидчика. В США и многих других странах Мэтта ждет гораздо более строгое наказание, чем Джона. Для закона плохое деяние важнее дурного намерения.
Исследование Базермана, Франчески Джино и Дона Мура из Университета Карнеги - Меллона показывает, что люди чаще судят о поступках, оценивая их последствия, а не этичность. Мы рассказали двум группам людей два варианта одной истории.
«Исследователь фармацевтической компании разрабатывает протокол клинического исследования и формулирует критерии, на основании которых он будет отбирать пациентов для исследования. Сроки уже поджимают, но он не успевает собрать достаточно данных». Это общее начало. У первого варианта такое продолжение: «Приближается срок окончания исследования, и тут он обнаруживает, что четыре группы больных не могут участвовать в нем по техническим причинам. Он уверен, что на самом деле их данные можно использовать, и если их добавить к общим, то статистически незначимые результаты станут статистически значимыми. Он вносит данные, и вскоре лекарство появляется в продаже. После того как препарат приводит к смерти шести человек и у сотен вызывает тяжелый побочный эффект, лекарство отзывают с рынка».
Второй вариант истории разворачивается иначе: «Ученый убежден в безопасности и эффективности препарата. Приближается срок окончания исследования, и тут он понимает, что если бы у него были еще данные о реакции четырех групп пациентов на препарат, а он предполагает, какой она будет, то он получил бы статистически значимые результаты. Он фальсифицирует данные, и вскоре препарат выходит на рынок. Лекарство оказывается действительно эффективным, оно приносит компании хорошую прибыль, и спустя годы никаких побочных эффектов не отмечается».
Когда участники эксперимента ознакомились с тем или иным вариантом, их попросили оценить поступок исследователя с нравственной точки зрения. Прочитавшие первый вариант гораздо решительнее осуждали его, чем те, кто ознакомился со второй версией, и считали, что он заслуживает более сурового наказания. На наш взгляд, однако, исследователь действовал гораздо хуже во втором случае. Так посчитали и другие участники опроса, когда мы убрали из каждого рассказа последнюю фразу, в которой говорилось о результатах.
Менеджеры могут так же не замечать нечестного поведения в случае хороших результатов и тем самым невольно создавать морально нездоровый климат в своих организациях.
Им следует остерегаться такой когнитивной предвзятости и поощрять хорошие решения, а не результаты.
Задача руководства
Компании прилагают огромные усилия для укрепления нравственных устоев - принимают кодексы этичного поведения, проводят тренинги, создают наблюдательные комиссии и комитеты по этике. Все это обходится недешево: недавний опрос 217 крупных компаний показал, что из каждого $1 млрд дохода на них уходит в среднем $1 млн. Если эти усилия увенчиваются успехом, то можно сказать, что деньги были потрачены с толком. Но так ли это? Сколько бы времени и денег ни выделялось на создание морально здоровой организации, сколько бы ни принималось законов и нормативных актов, неэтичное поведение допускается все чаще. Это огорчает, но не удивляет. Даже лучшие программы провалятся, если они не будут учитывать когнитивной избирательности, из-за которой мы не видим наши собственные или чужие моральные огрехи.
Что делать, чтобы организация жила по совести? Ни в коем случае не насаждайте моральные ценности насильственно - надзирая и наказывая, а рассказывайте и руководителям, и рядовым сотрудникам об опасности когнитивной пристрастности, заставляющей нас порой пренебрегать вопросами морали (такая простая мера могла бы предотвратить решение о запуске в производство модели Pinto, которые приняли менеджеры Ford и выполнили их подчиненные). И не забывайте напоминать своим людям, что, рассматривая разные варианты, нужно думать об этических последствиях их решений.
И самое главное - вы, как руководитель, должны помнить о собственных «слепых зонах», из-за которых вы можете не заметить тех самых неэтичных поступков (и даже их поощрять), которые вы стараетесь предотвратить.
HBR №11, 2011
read more...
Вспомним громкий скандал, разразившийся в 1970-х по поводу малолитражного автомобиля Ford Pinto. Экономя место, инженеры расположили бензобак в этой модели сзади, но при ударе в заднюю часть кузова он неизбежно повреждался, вылитый бензин воспламенялся и машина взрывалась. Прежде чем компания отозвала Pinto для устранения этого дефекта, заживо сгорело больше 20 человек. В ходе расследования стало ясно, что руководство Ford, стремясь обойти Volkswagen и других конкурентов, очень спешило запустить Pinto в серийное производство. Еще на стадии краш-тестов инженеры выявили потенциальную опасность повреждения бензобака, но сборочная линия уже была готова к работе, и руководители Ford предпочли оставить все как есть. Потом их обвиняли в бездушии, жадности и лживости, то есть в абсолютной аморальности.
Но если посмотреть на эту историю с высоты нынешнего дня - а сегодня мы гораздо больше, чем тогда, знаем о природе когнитивной предвзятости или избирательности и о том, как она иногда притупляет наше нравственное чутье, - мы приходим к другому выводу. Вряд ли кто-нибудь из топ-менеджеров Ford, голосуя за серийное производство Pinto, рассматривал всю ситуацию с точки зрения морали. Почему? Скорее всего потому, что для них это было чисто деловое решение, никакого отношения к морали не имеющее.
Они, как тому и учат в бизнес-школах, провели анализ экономической адекватности затрат, подсчитали, во что обойдется изменение конструкции автомобиля, сколько будут стоить вероятные судебные разбирательства и даже выплаты семьям пострадавших, и поняли, что дешевле будет заплатить по искам, чем переносить бензобак в другое место. Их вывод был предопределен тем, как - на основе какого метода - они принимали решение. Соображения морали в этом случае, конечно, оставались за скобками. Произошло то, что Энн Тенбрансел и Дэвид Мессик назвали «обесцениванием этики», когда нравственная сторона вопроса вообще не рассматривается и неэтичность поступка даже не осознается.
А что Ли Якокка, тогдашний исполнительный вице-президент Ford, который лично распорядился начать серийное производство Pinto? Сообщил ли ему кто-нибудь о потенциально опасном дефекте конструкции, когда он был обнаружен? «Ну конечно, нет! - сказал, судя по статье, опубликованной в 1977 году в журнале Mother Jones, высокопоставленный сотрудник Ford, участвовавший в проекте Pinto. - Такого смельчака уволили бы в два счета. В те дни у нас о безопасности не говорили, тем более с Ли - это было табу. Если речь заходила о какой-нибудь проблеме, из-за которой мог бы задержаться выпуск Pinto, Ли жевал сигару, смотрел в окно и говорил: "Перечитайте требования к продукту и возвращайтесь к работе"».
Мы не верим, что Якокка или руководители, отвечавшие за разработку и выпуск Pinto, сознательно шли на преступление и заставляли делать то же самое подчиненных. Спустя десятилетия мы можем разложить по полочкам весь процесс принятия решений в компании Ford и оценить его с точки зрения морали. Мы полагаем, что в этом смысле с тех пор ничего не изменилось. Что касается истории Pinto, то управленцы Ford отвлекались на самые разные психологические и организационные моменты и им было не до этических размышлений. Эти же факторы воздействуют на руководителей и сегодня. Однако начальники редко осознают, что, попадая в ловушки когнитивной предвзятости и выстраивая далекие от совершенства системы стимулирования, сами поступают неэтично и толкают к тому же подчиненных. Чтобы создать организацию, которой им хотелось бы управлять, они должны ясно понимать, как, под влиянием чего они принимают те или иные решения.
Неверно поставленные цели
По роду нашей преподавательской деятельности мы часто имеем дело с начальниками отделов продаж. И чаще всего они сетуют на то, что для их подчиненные важнее всего объем продаж, а не прибыль. Когда мы спрашиваем, какие меры стимулирования они предлагают своим торговым агентам, эти руководители признают, что фактически сами нацеливают людей на рост продаж, а не прибыли. Вывод очевиден: если подчиненные делают что-то не так, подумайте, на что вы их настраиваете. Вспомним, что происходило в торговой сети Sears, Roebuck & Со в 1990-х, когда ее руководство поставило перед отделами по обслуживанию автомобилей задачу - оказывать услуг на $147 в час, рассчитывая таким образом сократить время ремонта. Но автомеханики не стали работать быстрее, они стали завышать цены, «чинить» то, что не нуждалось в ремонте, и даже устанавливать подержанные запчасти.
Подобных примеров - множество. В аудиторских, консалтинговых и юридических фирмах от сотрудников требуют, чтобы они обеспечивали как можно больше рабочих часов, за которые клиенту выставляют счет, и тут действует такая же извращенная система стимулирования. Чтобы выполнить план, сотрудники придумывают ненужные, дорогостоящие проекты, занимаются приписками. Многие юридические фирмы, понимая, что фактически заставляют людей «химичить», разработали более прозрачную процедуру отчетности. Разумеется, для этого нужно подробно расписывать, на что консультанты тратят время, множество видов деятельности обычно разбивают на категории. И что в результате? В какую категорию попадает та или иная работа, сколько часов выделить на нее, определяют «на глаз» - и сумма, которую выставляют клиенту, складывается в том числе и из весьма вольных предположений. Исследования показывают, что чем труднее точно расписать ход работ, тем чаще люди делают допущения в свою пользу. Счета завышаются, даже если у них нет намерения накручивать часы. Система, призванная поощрять честность, приводит к обратному результату.
Рассмотрим еще один пример того, как добрые намерения приводят к печальным результатам, в данном случае - к махинациям, которые поспособствовали недавнему финансовому кризису. Все началось с президента Клинтона, вернее - с его желания подстегнуть рост домовладений в стране. В 2008 году редактор BusinessWeek Питер Кой писал: «Добавьте имя президента Клинтона в длинный список тех, кто спровоцировал бум на рынке недвижимости и виноват в его последующем обвале. Судя по недавно обнародованному документу ["The National Homeownership Strategy: Partners in the American Dream"], администрация Клинтона разработала самые нелепые меры для увеличения количества домовладений. Предлагалось, например, утвердить символические первоначальные взносы и поощрять кредитные учреждения к тому, чтобы они выдавали ипотечные кредиты на приобретение первого жилья людям с низкими или неустойчивыми доходами и ненадежной кредитной историей. Сегодня понятно, что размывание стандартов кредитования при резком скачке спроса на жилье привело к взвинчиванию цен на недвижимость, а потом и к волне неплатежей, ведь очень многим, кто покупал дома, вообще не стоило бы этого делать».
Руководители Sears, которые хотели подстегнуть спрос на ремонт автомобилей, партнеры юридических фирм, выдумывающие правила выставления счетов, чиновники клинтоновской администрации, намеревавшиеся увеличить армию домовладельцев в стране, - все они ни на секунду не допускали, что спровоцируют людей на неблаговидные поступки. Но именно это они и сделали, не оценив последствий сформулированных ими целей и созданных ими систем стимулирования.
Руководители должны ставить перед сотрудниками и организациями задачи, которые можно было бы успешно выполнить. Исследования многократно подтверждали, что люди гораздо лучше работают, когда видят конкретную, в меру трудную цель, чем когда слышат туманные призывы «постараться и приложить все силы». Но исследования показывают и другое: если вы очень узко ставите задачу - например, выпустить запланированный объем продукции - и награждаете за ее выполнение, то весьма вероятно, что люди сосредоточатся именно на ней, начнут халтурить во всем остальном, действовать по принципу «цель оправдывает средства» или, что для нас особенно важно, совершать неблаговидные поступки, чего в иных условиях они себе не позволили бы.
Формулируя задачи, руководители должны поставить себя на место тех, кому придется их решать, и представить себе, как люди будут действовать. Так проще предугадать вероятные побочные эффекты и принять меры к тому, чтобы подчиненные не забыли о других целях, например о необходимости честно составлять отчеты, за достижение которых надо награждать так же, если не более. Если руководители не делают этого, они не только способствуют аморальным поступкам, но и сами невольно совершают их.
Мотивированная слепота
Хорошо известно, что наше восприятие весьма избирательно, то есть мы все склонны видеть то, что хотим видеть, и не замечать того, что нам выгодно не замечать. Этот психологический феномен называют мотивированной слепотой. Ею часто можно объяснить, почему люди пренебрегают нормами морали. Топ-менеджеры Ford, которые, зная о дефекте конструкции Pinto, дали добро на запуск модели в серийное производство, не смогли оценить с точки зрения морали не только свое решение, но и поведение подчиненных, которым предстояло его претворять в жизнь.
Вернемся к финансовому кризису 2008 года, когда мотивированная слепота привела к череде грубых ошибок. Не без прямого участия «независимых» кредитно-рейтинговых агентств, которые лихо присваивали рейтинг AAA обеспеченным ипотекой ценным бумагам явно низкого качества, был построен карточный домик, который однажды рухнул, оставив без крыши над головой тысячи людей. Почему агентства ручались за сомнительные ценные бумаги?
Отчасти они закрывали глаза на неэтичность собственных поступков и действий компаний, которые сами же и оценивали, из-за двусмысленности своего положения. Их задача - предоставлять всем группам интересов возможность объективно оценить кредитоспособность финансовых организаций и долговых обязательств, которые они продают. Самые крупные агентства, Standard & Poor's и Moody's и Fitch, получали и получают деньги от компаний, попадающих в их рейтинги. Прибыль агентств зависит от хороших отношений с этими компаниями, а не от точности оценки, и больше всего шансов получить новых клиентов у самых снисходительных. Более того, агентства оказывают консультационные услуги компаниям, кредитный рейтинг которых они же и составляют.
Исследования показывают, что мотивированная слепота опасна везде. Выяснилось, например, что начальник, взявший человека на работу, скорее будет закрывать глаза на его неэтичное поведение, чем сотрудники, которые не имели никакого отношения к появлению нового сотрудника в компании, - особенно, если тот сознательно «приукрашивает» свои трудовые достижения. Начальник может либо вообще не замечать ничего неподобающего в поведении такого подчиненного, либо всегда находить ему оправдание.
Посмотрим, как обстоят дела в спорте. В 2007 году бейсболист Барри Бонде, выступавший за команду San Francisco Giants, побил рекорд Хэнка Аарона - 762 «хоум-ранов» против 755 Аарона - и получил звание короля «хоум-ранов» (самых зрелищных и лучше всего оплачиваемых ударов, от которых мяч перелетает все поле, а бьющий успевает за время полета мяча обежать три базы и вернуться в «дом»), наверное, самое почетное в Высшей лиге бейсбола. Хотя ни для кого не было секретом, что в бейсболе не брезгуют допингом, ни у руководства Giants, ни у профсоюза игроков, ни у других представителей Высшей лиги не появилось желания расследовать, почему Бонде вдруг стремительно раздался вширь, набрал вес, заматерел и стал гораздо сильнее бить по мячу. Суд уже признал Бондса виновным в том, что он незаконно использовал анаболические стероиды, давал ложные показания под присягой и препятствовал правосудию. И действительно, если благодаря запрещенным средствам Бонде играл так, что матчи с его участием оживили угасший было интерес зрителей к баскетболу, а значит, привели и к росту прибыли, то руководителям San Francisco Giants было выгодно делать вид, что ничего не происходит: доходы клуба напрямую зависят от заполняемости стадионов.
Мало толку просто констатировать, что в организации есть конфликт интересов. Исследования последних десяти лет показывают, что, даже зная об этом, не всегда удается сделать так, чтобы этот конфликт никак не отражался на решениях. Честность сама по себе тоже не гарантирует объективности, ведь мотивированная слепота может поразить и честных людей. Руководителям стоило бы помнить, что конфликты интересов не всегда очевидны, и стараться полностью искоренить их в своих организациях, в частности, грамотно выстраивая системы стимулирования
Косвенная слепота
В августе 2005 года корпорация Merck продала права на производство и сбыт двух противораковых препаратов, мустаргена и космегена, фармацевтической компании Ovation.
Мутаген и космеген принимали около пяти тысяч больных, годовые продажи приносили не больше $1 млн, так что на первый взгляд избавиться от них было логично. Но Merck и после сделки продолжала выпускать эти нишевые препараты, правда, уже по контракту с Ovation. Но почему, если это было экономически не выгодно?
Ovation подняла оптовые цены на мустарген почти на 1000%, а на космеген - еще больше. (Заметим, что Ovation уже была известна тем, что, приобретая права, она резко повышает цену на нишевые препараты крупных компаний, которые не хотят делать этого сами, чтобы не запятнать свою репутацию.) Почему Merck отказалась от мустаргена и космегена, вместо того чтобы самой продавать их дороже? Мы не можем утверждать наверняка, но думаем, что заголовок в газете в духе «Merck продает два препарата Ovation» показался ей предпочтительнее заголовка «Merck в десять раз повышает цены на лекарства от рака».
Мы не собираемся обсуждать справедливость поистине гигантских прибылей фармацевтических компаний. Нас скорее интересует, почему менеджеры и потребители не считают нужным привлекать к ответственности людей и организации, которые виноваты в аморальном поведении третьих сторон, но сами остаются в тени, хотя их намерения шиты белыми нитками. В Merck, конечно же, хорошо понимали, что десятикратное повышение цены на лекарство от рака вызовет скандал, и мы уверены, что большинство людей сочло бы, что взваливать всю грязную работу на посредника, прикрывая тем самым свои нечестные намерения, безнравственно. Но стратегия Merck оправдалась, и все потому, что из-за когнитивной избирательности многие не видели объективной картины.
Макс Базерман и его коллеги провели эксперимент, который показывает, как из-за когнитивной пристрастности мы порой закрываем глаза на аморальные поступки. Добровольцы прочли статью, написанную по мотивам истории Merck и Ovation. Начиналась она так: «Крупная фармацевтическая корпорация X выпускала препарат от рака, который приносил ей минимальную прибыль. Постоянные затраты были высоки, рынок весьма ограничен. Но больные, которые пользовались препаратом, не могли обойтись без него. Себестоимость препарата составляла $2,5 за таблетку, продавался он по $3 за таблетку».
Затем участников эксперимента попросили оценить две ситуации с нравственной точки зрения. В первом варианте X подняла цену на препарат с $3 до $9 за таблетку, во втором - X продала права на лекарство небольшой фармацевтической компании Y, которая, чтобы компенсировать издержки, назначила свою цену - $15 за таблетку.
Прочитавшие первую версию более жестко критиковали компанию X, чем те, кому дали вторую, хотя согласно ей пациентам пришлось бы платить за лекарство больше. Добровольцы из третьей группы изучили оба варианта и сочли, что во втором случае X вела себя более безнравственно, чем в первом. Следующие эксперименты - испытуемым предлагались истории, авторы которых описывали разные ситуации с позиций и бизнеса, и потребителей, - выявили ту же закономерность. Те, кто прочитал только один вариант, судили «героев» более решительно, если этически сомнительные поступки они совершали сами, чем когда перекладывали грязную работу на других. Но испытуемые, которые сравнивали две версии одного сценария, смотрели на дело с иной точки зрения - учитывали, что в результате получают потребители.
Эксперименты свидетельствуют о том, что если какие-то люди или организации умывают руки, перепоручая другим совершать те или иные неэтичные поступки, то подсознательно мы вполне снисходительно смотрим на их уловки, особенно когда не знаем точно, чем все закончилось. Но получив полную информацию и осмыслив ее, мы можем вырваться из плена косвенной слепоты и в подлинном свете увидеть суть поступков - и тех, кто их совершает.
Руководители то и дело толкают других на скользкий путь, и не всегда осознанно. Если начальник ради достижения цели разрешает подчиненным, скажем юристам и сотрудникам финансового департамента, «делать все, что нужно», это не значит, что он открыто призывает их следовать сомнительной тактике. Например, многие предприятия, переводя производство в страны с более дешевой рабочей силой, договариваются о выпуске продукции с другими компаниями - у которых более низкие трудовые и экологические нормативы, а также стандарты безопасности труда.
Когда руководитель перекладывает свою работу на подчиненных, он должен отвечать за этические последствия этого и понимать, что косвенная слепота часто оборачивается аморальностью. Ему стоило бы подумать, не провоцирует ли он исполнителей на нечестные поступки.
Постепенная деградация
Говорят, что, если бросить лягушку в кипящую воду, она тут же выскочит, но если посадить ее в кастрюлю с теплой водой и понемногу нагревать ее, то лягушка не заметит повышения температуры и постепенно сварится. На самом деле оба варианта - из области фантастики, но анекдот напоминает нам о том, что часто мы не замечаем постепенной нравственной деградации - своей и других. Исследования показывают, что, если мы раз за разом оправдываем небольшие проступки, то, вероятнее всего, наше нравственное чутье притупится и мы будем смиряться со все более серьезными.
Базерман и преподаватель Гарвардской школы бизнеса Франческа Джино проверили это в эксперименте: одни добровольцы - «аудиторы» - должны были согласиться или не согласиться с предположением «оценщиков» о том, сколько денег лежит в стеклянной банке. «Аудиторы» получали часть этих денег, когда соглашались с мнением «оценщиков», и, следовательно, им было выгодно одобрять высокие суммы, но если они называли правильной слишком завышенную оценку и их ловили на этом, то они должны были выплатить $5 штрафа. Всего провели 16 экспериментов, и каждый раз называемые суммы достигали одних и тех же подозрительно высоких значений - либо постепенно, либо резко. Исследователи обнаружили, что «аудиторы» в два раза чаще одобряли окончательную сумму, если «оценщики» накручивали ее понемногу. То есть, не обращая внимания на мелкие подтасовки, они закрывали глаза на нечестность «оценщиков».
Теперь представьте себе специалиста, который отвечает за аудит крупной компании. Финансовая отчетность клиента многие годы безупречна. В первом из двух сценариев компания внезапно делает несколько явных подтасовок в отчетах, порой даже преступая закон. Во втором - аудитор замечает, что компания допускает небольшие махинации, но вполне невинные. На следующий год он обнаруживает больше приписок и в нескольких случаях отмечает отклонение от госстандартов. На третий год нарушения становятся более серьезными, а на четвертый - столь же явными, как и в первом сценарии. Судя по результатам эксперимента с «аудиторами» и «оценщиками» и многих других, вероятность того, что аудитор забракует финансовую отчетность клиента, в первом сценарии намного выше.
Чтобы компания мало-помалу не привыкала к нечестному поведению, руководители должны жестко реагировать даже на самые незначительные нарушения. Важно следить за тем, не размываются ли моральные устои в организации. Если что-то кажется вам подозрительным, попросите коллег, мнению которых вы доверяете, ради более объективной картины свежим взглядом посмотреть на «улики».
Цель важнее средств
Вина многих руководителей в том, что они вознаграждают подчиненных за результаты, а не за хорошие решения. Если плохое решение обеспечит компании то, что ей нужно, автора похвалят, но если правильное решение не приведет к желаемым последствиям, его накажут. Вознаграждать за безнравственные решения только потому, что они увенчались успехом, - верный путь к катастрофе.
Психолог из Гарвардского университета Фери Кушман и его коллеги в качестве примера рассказывают о двух братьях, Джоне и Мэтте, ни один из которых ранее не преступал закон. Какой-то человек оскорбляет их семью. В ярости Джон готов его убить: он достает пистолет, стреляет, но промахивается. Мэтт хочет только напугать, но случайно нажимает на спусковой крючок и убивает обидчика. В США и многих других странах Мэтта ждет гораздо более строгое наказание, чем Джона. Для закона плохое деяние важнее дурного намерения.
Исследование Базермана, Франчески Джино и Дона Мура из Университета Карнеги - Меллона показывает, что люди чаще судят о поступках, оценивая их последствия, а не этичность. Мы рассказали двум группам людей два варианта одной истории.
«Исследователь фармацевтической компании разрабатывает протокол клинического исследования и формулирует критерии, на основании которых он будет отбирать пациентов для исследования. Сроки уже поджимают, но он не успевает собрать достаточно данных». Это общее начало. У первого варианта такое продолжение: «Приближается срок окончания исследования, и тут он обнаруживает, что четыре группы больных не могут участвовать в нем по техническим причинам. Он уверен, что на самом деле их данные можно использовать, и если их добавить к общим, то статистически незначимые результаты станут статистически значимыми. Он вносит данные, и вскоре лекарство появляется в продаже. После того как препарат приводит к смерти шести человек и у сотен вызывает тяжелый побочный эффект, лекарство отзывают с рынка».
Второй вариант истории разворачивается иначе: «Ученый убежден в безопасности и эффективности препарата. Приближается срок окончания исследования, и тут он понимает, что если бы у него были еще данные о реакции четырех групп пациентов на препарат, а он предполагает, какой она будет, то он получил бы статистически значимые результаты. Он фальсифицирует данные, и вскоре препарат выходит на рынок. Лекарство оказывается действительно эффективным, оно приносит компании хорошую прибыль, и спустя годы никаких побочных эффектов не отмечается».
Когда участники эксперимента ознакомились с тем или иным вариантом, их попросили оценить поступок исследователя с нравственной точки зрения. Прочитавшие первый вариант гораздо решительнее осуждали его, чем те, кто ознакомился со второй версией, и считали, что он заслуживает более сурового наказания. На наш взгляд, однако, исследователь действовал гораздо хуже во втором случае. Так посчитали и другие участники опроса, когда мы убрали из каждого рассказа последнюю фразу, в которой говорилось о результатах.
Менеджеры могут так же не замечать нечестного поведения в случае хороших результатов и тем самым невольно создавать морально нездоровый климат в своих организациях.
Им следует остерегаться такой когнитивной предвзятости и поощрять хорошие решения, а не результаты.
Задача руководства
Компании прилагают огромные усилия для укрепления нравственных устоев - принимают кодексы этичного поведения, проводят тренинги, создают наблюдательные комиссии и комитеты по этике. Все это обходится недешево: недавний опрос 217 крупных компаний показал, что из каждого $1 млрд дохода на них уходит в среднем $1 млн. Если эти усилия увенчиваются успехом, то можно сказать, что деньги были потрачены с толком. Но так ли это? Сколько бы времени и денег ни выделялось на создание морально здоровой организации, сколько бы ни принималось законов и нормативных актов, неэтичное поведение допускается все чаще. Это огорчает, но не удивляет. Даже лучшие программы провалятся, если они не будут учитывать когнитивной избирательности, из-за которой мы не видим наши собственные или чужие моральные огрехи.
Что делать, чтобы организация жила по совести? Ни в коем случае не насаждайте моральные ценности насильственно - надзирая и наказывая, а рассказывайте и руководителям, и рядовым сотрудникам об опасности когнитивной пристрастности, заставляющей нас порой пренебрегать вопросами морали (такая простая мера могла бы предотвратить решение о запуске в производство модели Pinto, которые приняли менеджеры Ford и выполнили их подчиненные). И не забывайте напоминать своим людям, что, рассматривая разные варианты, нужно думать об этических последствиях их решений.
И самое главное - вы, как руководитель, должны помнить о собственных «слепых зонах», из-за которых вы можете не заметить тех самых неэтичных поступков (и даже их поощрять), которые вы стараетесь предотвратить.
HBR №11, 2011
read more...
среда, 16 марта 2011 г.
Когда рукопожатие лучше контракта
Представим, что мы с вами встретились на вечеринке, и я рассказал вам о своих исследованиях по поведенческой экономике. Вы увидели, что можно использовать эти разработки для усовершенствования своего бизнеса, и подумали: может, нам поработать вместе? У вас есть два варианта. Вы можете предложить мне сотрудничество и скрепить рукопожатием ваше обещание: если дело пойдет, вы мне отплатите сторицей. Или же вы можете подготовить контракт, подробно описывающий мои обязательства и суммы выплат, определяющий, на кого записать получающуюся интеллектуальную собственность, и так далее.
Для большинства из вас решение очевидно. Второй подход – подробный контракт – и есть это решение. Но так ли это правильно?
Идея заключать сделку с помощью рукопожатия – неполноценного контракта – причиняет большинству из нас дискомфорт. Рукопожатие – это хорошо, когда речь идет о дружеских отношениях; но когда дело касается поставщиков, партнеров, консультантов, сотрудников или клиентов, нам кажется, что такие неполноценные контракты – слишком беспечный способ вести бизнес.
И действительно, компании стремятся сделать контракты как можно более герметичными – заранее оговаривая возможные исходы и непредвиденные обстоятельства, таким образом снижая неопределенность и вероятность непонимания. Но у таких всеобъемлющих контрактов есть и свои изъяны, и растущая зависимость бизнеса (а я бы сказал, что это уже его фетиш) от детализированных до абсурда контрактов имеет неприятную оборотную сторону.
Все контракты касаются прямых аспектов ожидаемого результата и непредвиденных последствий. Неполноценные контракты обозначают лишь общие параметры сделки (тот момент, когда мы пожимаем руки), а непредвиденные последствия регулируются социальными нормами, диктующими, что приемлемо, а что нет. Именно социальные нормы могут мотивировать меня на работу с вами и обеспечивают доброжелательный подход к решению возникающих проблем.
Что же касается полновесных контрактов, они также обозначают параметры сделки, но они не предполагают той же степени приверженности социальным нормам. Если что-то при составлении контракта упустили, или изменились обстоятельства, доброжелательность сторон вовсе не подразумевается – открывается сезон охоты. Когда мы опираемся на детальные контракты в работе друг с другом, мы изымаем из наших отношений гибкость, разумность и понимание и заменяем их лишь узким определением наших ожиданий. А это может обойтись нам дорого.
Глава крупной интернет-компании недавно рассказал мне об одном из худших решений в своей карьере. Он ввел очень детальную модель для оценки результатов своих подчиненных, от которой зависела десятая часть их зарплаты. До этого в фирме, как и в большинстве других компаний, действовало общее соглашение с сотрудниками: им нужно было усердно трудиться, достойно себя вести и добиваться определенных целей. В обмен их вознаграждали ростом зарплаты, бонусами и разными привилегиями. Гендиректор подумал, что может устранить неопределенность, связанную с этим неполноценным контрактом, и точнее определить, что такое идеальный результат.
Но этот подход дал сбой. Сотрудники стали одержимы выполнением конкретных условий их контрактов – даже в ущерб коллегам и компании в целом. Командный дух упал, как и результаты в целом.
Даже юристы видят риски, связанные с детальными контрактами. В рамках своих исследований я попросил Дэвида Леви, декана юридического факультета университета Дюка, показать мне кодекс чести, принятый на факультете. Я ожидал увидеть подробнейший контракт, написанный юристами для юристов. Но был шокирован, увидев, что кодекс сформулирован примерно так: если студент делает что-то, чего факультет не одобряет, то ему не позволят сдавать экзамен на адвоката. По сути, это сделка в формате рукопожатия!
«Представьте, что студент решает торговать наркотиками и выращивать у себя в квартире цыплят, – сказал мне Леви. – И предположим, что в нашем кодексе прописаны запреты на множество занятий, но марихуана и цыплята упущены. Студент соблюдает кодекс. Но разве мы действительно хотим, чтобы этот студент стал юристом?»
Полные контракты неизбежно несовершенны. Так что же лучше: детальный контракт, который превращает благожелательное отношение друг к другу в юридическое крючкотворство, или неполный контракт, покоящийся на нашем общем понимании правильного и неправильного поведения?
Дэн Ариели
read more...
Для большинства из вас решение очевидно. Второй подход – подробный контракт – и есть это решение. Но так ли это правильно?
Идея заключать сделку с помощью рукопожатия – неполноценного контракта – причиняет большинству из нас дискомфорт. Рукопожатие – это хорошо, когда речь идет о дружеских отношениях; но когда дело касается поставщиков, партнеров, консультантов, сотрудников или клиентов, нам кажется, что такие неполноценные контракты – слишком беспечный способ вести бизнес.
И действительно, компании стремятся сделать контракты как можно более герметичными – заранее оговаривая возможные исходы и непредвиденные обстоятельства, таким образом снижая неопределенность и вероятность непонимания. Но у таких всеобъемлющих контрактов есть и свои изъяны, и растущая зависимость бизнеса (а я бы сказал, что это уже его фетиш) от детализированных до абсурда контрактов имеет неприятную оборотную сторону.
Все контракты касаются прямых аспектов ожидаемого результата и непредвиденных последствий. Неполноценные контракты обозначают лишь общие параметры сделки (тот момент, когда мы пожимаем руки), а непредвиденные последствия регулируются социальными нормами, диктующими, что приемлемо, а что нет. Именно социальные нормы могут мотивировать меня на работу с вами и обеспечивают доброжелательный подход к решению возникающих проблем.
Что же касается полновесных контрактов, они также обозначают параметры сделки, но они не предполагают той же степени приверженности социальным нормам. Если что-то при составлении контракта упустили, или изменились обстоятельства, доброжелательность сторон вовсе не подразумевается – открывается сезон охоты. Когда мы опираемся на детальные контракты в работе друг с другом, мы изымаем из наших отношений гибкость, разумность и понимание и заменяем их лишь узким определением наших ожиданий. А это может обойтись нам дорого.
Глава крупной интернет-компании недавно рассказал мне об одном из худших решений в своей карьере. Он ввел очень детальную модель для оценки результатов своих подчиненных, от которой зависела десятая часть их зарплаты. До этого в фирме, как и в большинстве других компаний, действовало общее соглашение с сотрудниками: им нужно было усердно трудиться, достойно себя вести и добиваться определенных целей. В обмен их вознаграждали ростом зарплаты, бонусами и разными привилегиями. Гендиректор подумал, что может устранить неопределенность, связанную с этим неполноценным контрактом, и точнее определить, что такое идеальный результат.
Но этот подход дал сбой. Сотрудники стали одержимы выполнением конкретных условий их контрактов – даже в ущерб коллегам и компании в целом. Командный дух упал, как и результаты в целом.
Даже юристы видят риски, связанные с детальными контрактами. В рамках своих исследований я попросил Дэвида Леви, декана юридического факультета университета Дюка, показать мне кодекс чести, принятый на факультете. Я ожидал увидеть подробнейший контракт, написанный юристами для юристов. Но был шокирован, увидев, что кодекс сформулирован примерно так: если студент делает что-то, чего факультет не одобряет, то ему не позволят сдавать экзамен на адвоката. По сути, это сделка в формате рукопожатия!
«Представьте, что студент решает торговать наркотиками и выращивать у себя в квартире цыплят, – сказал мне Леви. – И предположим, что в нашем кодексе прописаны запреты на множество занятий, но марихуана и цыплята упущены. Студент соблюдает кодекс. Но разве мы действительно хотим, чтобы этот студент стал юристом?»
Полные контракты неизбежно несовершенны. Так что же лучше: детальный контракт, который превращает благожелательное отношение друг к другу в юридическое крючкотворство, или неполный контракт, покоящийся на нашем общем понимании правильного и неправильного поведения?
Дэн Ариели
read more...
вторник, 1 марта 2011 г.
Принципы по средствам
Сколько раз я сталкивался с принципиальными людьми, столько раз удивлялся тому, как сильно принципы зависят от материальных благ. Легко быть чистоплюем, живя в своей, а не съемной квартире: на картошку и хлеб заработать несложно, а на улицу не выкинут. Легко презирать деньги, живя на содержании у мужа и варя мыльце на продажу "для души". Ну а гордое "я никогда не беру в долг" слишком часто оборачивалось "я никогда не был в настоящей нужде".
Да что уж там: мой диапазон приемлемого зависит от резервов за спиной. И сейчас я могу себе позволить отказываться от некоторых предложений. Но четко осознаю, что это роскошь и что все может измениться.
С другой стороны, со временем я понял, что принципы у меня все-таки есть: на какие-то вещи я не пойду, на какие-то — четко оговорив условия, а каких-то буду стыдиться.
Однако, земную жизнь пройдя до половины, я могу проследить изменение собственных нравственных ограничений. От подросткового "ни за что!" через юношеское "цель оправдывает средства" до нынешнего "в данных обстоятельствах я на это пойти не готов".
Принципы меняются. И не всегда меняются из-за эволюции личности. Они могут меняться из-за грубой прозы жизни. Гордые нищенствующие аристократы невозможны в условиях консюмеристского общества. Вернее, они становятся маргиналами.
"Гордость — роскошь, кому-то она дается от рождения, кому-то надо на нее заработать", — обронила как-то в пустяковой беседе моя приятельница, женщина большого обаяния и больших амбиций.
Эту фразу я вспоминал вчера, общаясь с другом, которому предложили работу. Вполне легальную, по профилю, интересную. Смущало его лишь то, что сотрудничать с организацией, которая платит, считается в его кругу дурным тоном. Ничего криминального, просто дурной тон.
— Тебе нужны деньги?
— Более чем. Жене скоро рожать.
— У тебя есть возможность прилично заработать иначе?
— Нет.
— В чем проблема?
— Ну у меня же есть гордость...
— Это гордость за чужой счет. За счет жены, которая решилась рожать в расчете на то, что ты ее обеспечишь, и которой все эти тонкие материи до фонаря, насколько я знаю. За счет ребенка. Ты лично имеешь полное право перебиваться случайными заработками, но у тебя семья.
— Обо мне будут говорить, что я...
— Стоп. Те, кто будут "говорить, что ты...", предлагали тебе возможность заработать по специальности, помочь как-либо еще?
— Нет.
— Они знают о том, что ты находишься в материально стесненных обстоятельствах?
— Да.
— Еще раз — в чем проблема? Тебе важно, что подумают люди, которые готовы осудить, но не готовы поддержать?
— Наверное, да. Но это же мой круг...
— Ты готов сделать выбор между своим кругом и своей семьей?
Он принял предложение. И — да, мне уже говорили, что я буду гореть в аду.
malatov
read more...
Да что уж там: мой диапазон приемлемого зависит от резервов за спиной. И сейчас я могу себе позволить отказываться от некоторых предложений. Но четко осознаю, что это роскошь и что все может измениться.
С другой стороны, со временем я понял, что принципы у меня все-таки есть: на какие-то вещи я не пойду, на какие-то — четко оговорив условия, а каких-то буду стыдиться.
Однако, земную жизнь пройдя до половины, я могу проследить изменение собственных нравственных ограничений. От подросткового "ни за что!" через юношеское "цель оправдывает средства" до нынешнего "в данных обстоятельствах я на это пойти не готов".
Принципы меняются. И не всегда меняются из-за эволюции личности. Они могут меняться из-за грубой прозы жизни. Гордые нищенствующие аристократы невозможны в условиях консюмеристского общества. Вернее, они становятся маргиналами.
"Гордость — роскошь, кому-то она дается от рождения, кому-то надо на нее заработать", — обронила как-то в пустяковой беседе моя приятельница, женщина большого обаяния и больших амбиций.
Эту фразу я вспоминал вчера, общаясь с другом, которому предложили работу. Вполне легальную, по профилю, интересную. Смущало его лишь то, что сотрудничать с организацией, которая платит, считается в его кругу дурным тоном. Ничего криминального, просто дурной тон.
— Тебе нужны деньги?
— Более чем. Жене скоро рожать.
— У тебя есть возможность прилично заработать иначе?
— Нет.
— В чем проблема?
— Ну у меня же есть гордость...
— Это гордость за чужой счет. За счет жены, которая решилась рожать в расчете на то, что ты ее обеспечишь, и которой все эти тонкие материи до фонаря, насколько я знаю. За счет ребенка. Ты лично имеешь полное право перебиваться случайными заработками, но у тебя семья.
— Обо мне будут говорить, что я...
— Стоп. Те, кто будут "говорить, что ты...", предлагали тебе возможность заработать по специальности, помочь как-либо еще?
— Нет.
— Они знают о том, что ты находишься в материально стесненных обстоятельствах?
— Да.
— Еще раз — в чем проблема? Тебе важно, что подумают люди, которые готовы осудить, но не готовы поддержать?
— Наверное, да. Но это же мой круг...
— Ты готов сделать выбор между своим кругом и своей семьей?
Он принял предложение. И — да, мне уже говорили, что я буду гореть в аду.
malatov
read more...
воскресенье, 12 декабря 2010 г.
Зачем миру WikiLeaks
Вызывающий противоречивые чувства веб-сайт WikiLeaks собирает и размещает совершенно секретные документы и видео. Его основатель Джулиан Ассанж, которого, по слухам, власти США настойчиво приглашают для бесед, рассказывает Крису Андерсону из TED о том, как сайт работает, о материалах, уже представленных на нём и о том, что движет им лично. Интервью включает фрагмент видеозаписи недавней воздушной атаки Багдада.
Крис Андерсон: Приветствую вас, Джулиан. Известно, что WikiLeaks, ваше дитя, за несколько последних лет сделал достоянием общественности больше секретных документов, чем средства массой информации по всем миру. Неужели это правда?
Джулиан Ассанж: Да, может ли это быть правдой? Вызывает беспокойство, не так ли, что все остальные средства массовой информации делают свою работу так плохо, что маленькая группка активистов способна обнародовать больше информации такого рода, чем все остальные журналисты вместе взятые.
К.А.: Как это работает? Как люди добывают эти документы? И как вы обеспечиваете их безопасность?
Ну это, если можно так сказать, классическая система информаторов. И у нас есть разные способы помочь им поставлять нам информацию. Поэтому мы используем высокотехнологичные методы обеспечения компьютерной безопасности при пересылке информации по Сети, и для того, чтобы прятать концы в воду, переправляем информацию на законном основании через такие страны, как Швеция и Бельгия, чтобы находится под их юридической защитой. Мы получаем информацию по почте, обычной почтой, зашифрованную и нет, просматриваем её как обычнае новостное агентство, подгоняем её под нужный формат, что иногда совсем непросто, когда речь идет о гигантских объемах информации, представляем её аудитории и затем обороняемся от неизбежных юридических и политических атак.
К.А. Так вы прилагаете усилия к тому, чтобы удостовериться в достоверности документов. Но ведь на самом деле вы почти никогда не знаете источник информации.
Дж. А.: Это так. Мы действительно очень редко это знаем. И если на каком-то этапе мы обнаруживаем, что информация не достоверна тогда мы уничтожаем её как можно скорее. (Звонит телефон). Вот чёрт!
(Смех)
К.А.: Я думаю, это из ЦРУ звонят, узнать код доступа к членству в TED.
(Смех)
Давайте рассмотрим пример. Вот документ, который вы добыли пару лет тому назад. Если мы сможем представить этот документ на суд общественности Пару лет назад такая история случилась в Кении. Вы можете рассказать нам, что вы добыли и что случилось?
Дж.А. Это был отчёт Кролла. Это был отчет секретной службы, сделанный для кенийского правительства, после выборов 2004 года. До 2004 года Кения находилась под властью Даниэля арап Муа около 18 лет. Он был кенийским диктатором. А затем к власти пришел Кибаки при поддержке сил, которые пытались очистить Кению от коррупции, и им потребовался такой отчет, и они потратили на него и на сопутствующие исследования около двух миллионов фунтов. И потом отчет оказался в руках у правительства и оно стало использовать отчет как рычаг для политического давления на Муа, который был самым богатым человеком - всё еще остается самым богатым человеком - в Кении. Это Священный Грааль кенийской журналистики. Итак, я приехал туда в 2007 году, и нам удалось получить этот материал прямо перед выборами, общенациональными выборами 28 декабря. И затем мы опубликовали этот отчет, мы сделали это через три дня после того, как новый президент Кибаки решил "закорешиться" с тем самым человеком, который и был объектом его же антикоррупционной политики. С Даниэлем арап Муа. Так что этот отчет стал камнем на шее президента Кибаки.
К.А. И, короче говоря, этот отчет стал известен в Кении, не из официальных источников. И, по вашем мнению, это действительно изменило политический расклад на выборах. Дж.А. Да. Материал вышел на первой полосе "Гардиан" и был перепечатан во всех странах, граничащих с Кенией, в Танзании и ЮАР. Таким образом информация просочилась извне. И через пару дней кенийская пресса смогла свободно говорить на эту тему. И в течение 20 дней этот материал был в эфирах кенийского ТВ, что изменило результаты голосования примерно на 10 процентов согласно отчетам кенийских спецслужб. А это, в свою очередь, изменило результаты выборов.
К.А. Да-а, так что ваша "утечка" действительно изменила мир?
Дж.А. Да.
Аплодисменты.
Вот - мы собираемся показать вам небольшой фрагмент этого видео о бомбардировке Багдада. Само видео длиннее. Но это коротенький фрагмент. Это довольно "горячий" материал, должен вас предупредить.
Радио: супер, как только увидишь их, накрывай... Я вижу, э, у нас тут четыре Хаммера... Да, ясно. Огонь. Дай знать, когда закончишь с ними. Стреляй! Давай! Давай, огонь! Пулеметная очередь Давай, давай. Стреляй. Пулеметная очередь Стреляй. Отель. Бушмастер два-шесть, Бушмастер два-шесть, нам надо двигаться, время! Отлично, мы займем всех восьмерых. Да, вижу двух пташек (вертолеты), и мы еще ведем огонь. Роджер. Я сделал их. Два-шесть, два-шесть, мы двигаемся. Упс, прости. Что там у вас было? Вот чёрт, Кайл! ОК, ха-ха-ха. Я подстрелил его.
К.А. И, в чем же тут смысл?
Дж.А. Смысл в том, что это оказало огромное влияние на самих участников, и влияние это было сильным. В конце концов, мы послали двоих наших людей в Багдад дорасследовать это дело. Это первая из трех атак, предпринятых там.
К.А. Ну я имею в виду, 11 человек погибло во время этой атаки, да, включая двух сотрудников Рейтер?
Дж.А. Да. Два сотрудника Рейтер, двое детей были ранены. Всего было убито от 18 до 26 человек.
И обнародование этой информации вызвало широкую и гневную ответную реакцию. Как вы думаете, в чем именно была причина такой реакции?
Дж.А. Я не знаю, я думаю, люди увидели полное отсутствие контроля за происходящим. Вот люди идут себе по улице, ни о чем плохом не думают, а где-то в километре затаился вертолет Апач, который стреляет 30-миллиметровыми снарядами во всё, во что может попасть, используя любой предлог и убивая людей, спасающих раненых. И там находились два журналиста, которые точно не были повстанцами, потому что они оказались там по долгу службы.
К.А. Я говорю об аресте этого аналитика американских секретных служб Бредли Мэннинга. Говорят, что он признался в том, что именно он передал вам это видео вместе с 280 000 секретными документами из представительства США. Это правда?
Дж.А. Ну мы отрицаем получение этих сообщений. Его обвинили пять дней назад, кажется, в получении 150 000 сообщений и предании гласности 50. Мы опубликовали чуть раньше в этом году информацию из посольства США в Рейкьявике. Но это может быть и не связано. Я имею в виду, я был в посольстве на легальных основаниях.
К.А. Я имею в виду, если вы на самом деле получаете тысячи дипломатических документов из посольства США...
Дж.А. Вы бы опубликовали их. (К.А. Вы бы опубликовали?)
Дж.А. Да. (К.А. Почему?)
Потому что такого рода документы показывают настоящее состояние ну, скажем, показывают, что на самом деле представляют собой арабские правительственные структуры; то, как представители властей действительно нарушают права человека. Если вы посмотрите на эти рассекреченные материалы, то поймете, что это именно такого рода документы.
К.А. Взглянем на проблему чуть шире. Я имею в виду, в общих чертах, в чем ваша философия? Почему правильно поощрять утечку секретной информации?
Дж.А. Ну вопрос в том, какая именно информация нужна миру, какая именно информация может способствовать изменениям. Ведь информации много. Есть такая информация, на сокрытие которой организации тратят деньги, что является хорошим сигналом того, что, когда она будет обнародована, то есть надежда, изменить что-то к лучшему. Потому что организации, зная, что скрывается в документах, зная это изнутри, тратят деньги для того, чтобы скрыть это. И это мы и обнаруживаем на практике. И это то, что и составляет историю журналистики.
К.А.Но есть ли риск того, что для отдельных вовлеченных в это людей или для общества в целом, утечка информации может иметь непредвиденные последствия?
Дж.А.Наша практика показывает, что нет. Я имею в виду, мы проводим политику "предотвращения возможного вреда". У нас есть специальный метод обращения с информацией, которая содержит личную - идентифицируемую как личную - информацию. Это своего рода узаконенная тайна, ну как ваш диагноз, хранящийся у врача, такого рода секретная информация. Но мы имеем дело с информаторами, которые далеко заходят, теми, чья мотивация действительно высока.
К.А. Так они высоко мотивированны? А что вы скажете, например, ну, знаете, родителю, тому, чей сын служит в армии США, и он вам скажет:" Знаете, вы раскрыли то, что кто-то намеревался скрыть". Вы показывает американского солдата, который смеется над тем, как люди умирают. Это создает впечатление, это создало впечатление, у миллионов людей по всему миру, что американские солдаты бесчеловечны. Но это же не так. Мой сын не такой. Как вы смеете?" Что бы вы на это сказали?
Дж.А. Да, мы с таким часто сталкиваемся. Но только вспомните, что люди в Багдаде, в Ираке, в Афганистане не нуждаются в картинке на экране, они видят всё это каждый день своими глазами. Поэтому на их мнение это никак не может повлиять. Это не повлияет на их восприятие. Вот это они видят каждый день. Это меняет восприятие и мнение тех людей, которые платят за всё это. И в этом наша надежда.
К.А. Таким образом, получается, что вы нашли способ пролить свет на то, что вы видите, на те темные секреты в делах бизнеса и политики. Свет - это хорошо. Но не видите ли вы иронии в том, что, проливая свет, вы должны, в свою очередь, создавать атмосферу секретности вокруг ваших источников?
Дж.А. Нет. Я хочу сказать, у нас еще не было случаев "отступничества" в WikiLeaks. У нас нет "источников-перебежчиков". Если такие появятся, мы окажемся в затруднительном положении. Но мы изначально работаем так, что что люди чувствуют моральную ответственность за то, что они продолжают честно делать свое дело, а не портить его.
К.А. Мне было бы интересно узнать, ну хотя бы основываясь на том, что мы недавно услышали, мне любопытно мнение аудитории TED. Могут существовать различные мнения о WikiLeaks и Джулиане. Ну, например, герой - народный герой - несущий свет. Опасный возмутитель спокойствия. Кто за героя? А кто за возмутителя спокойствия?
Дж.А. Ну ладно. Должен же быть кто-то.
К.А. Это добросердечная аудитория, Джулиан, ну правда. Надо еще немножко постараться. Приведем другой пример. Вот что-то, что вы еще не добыли, но добудете для TED. Я хочу сказать, это интригующая история, правда? Что это?
Дж.А. Вот пример того, что мы делаем каждый день. В прошлом году - в ноябре прошлого года- произошло несколько аварий в Албании, таких же, как в Мексиканском заливе, правда, менее масштабных. И у нас есть отчет, отчет экспертов о том, что произошло. В нём говорится, что на самом деле, службы безопасности конкурирующих нефтяных компаний организовали эти взрывы. И в этом замешан кое-кто из албанского правительства и т.д. и т.п. Этот отчет был вообще без какого-либо грифа и подписей или "шапок". Поэтому нам было чрезвычайно трудно работать с ним. Мы не могли проверить его достоверность, потому что мы не знали, кто написал его, но мы знали, о чем идет речь. Поэтому мы были настроены довольно скептически, потому что эта утечка могла быть просто подстроена какой-то конкурирующей нефтяной компанией и просто подброшена нам. И мы опубликовали этот материал с такой оговоркой:" Смотрите, мы сомневаемся. Мы не уверены, но что же сделаешь? Материал кажется достоверным, но мы не можем это подтвердить". И потом мы получили письмо прямо на этой неделе от компании, которая и написала тот отчет, они хотели проследить наш источник (Смех) спросив:"Ну и кто же ваш источник". И мы ответили:" Расскажите нам еще немножко. Что за документ, о чем вы говорите? Вы можете доказать, что вы имеете отношение к этому документу? Он действительно ваш?" И они выслали нам скриншот с автором и его Microsoft Word ID. Да. (Аплодисменты) Такое случается довольно часто. Таков один из наших методов идентификации - или проверка материала. Он заключается как раз в том, чтобы заставить этих парней писать нам письма.
К.А. Да. А вам попадалась информация из BP?
Дж.А. Да, довольно много, но сейчас мы серьезно занимаемся сбором средств и инжинирингом. Поэтому объем опубликованных нами материалов за последние несколько месяцев был минимизирован на время реинжиниринга наших систем хранения информации, что связано с феноменальным интересом к нашему сайту. Это проблема. Я хочу сказать, как и всякая молодая и быстро растущая организация мы захлебываемся собственным ростом. И это значит, что огромное количество информаторов снабжает нас всякими разоблачениями, причем на довольно высоком уровне, но у нас нет достаточного штата, чтобы обрабатывать и проверять эту информацию.
К.А. Ну да, это ключевая проблема. Вопрос в журналистах-волонтерах и или изыскании фондов финансирования зарплат журналистов?
Дж.А. Да. Да. И доверенных людях. Я хочу сказать, мы же такая организация, которой сложно расти очень быстро, из-за тех материалов, с которыми мы имеем дело. Поэтому нам приходится реструктуризироваться, с тем, чтобы у нас были люди, которые будут работать с сверхсекретными материалами ну и менее секретными случаями.
К.А. Ну а теперь помогите нам немножко разобраться в том, что же вы за человек, и как вы пришли к тому, чем занимаетесь. И мне кажется, я читал, что ребенком вы учились в 37 разных школах. Это правда?
Дж. А. Ну, мои родители были в кинобизнесе а затем в бегах от культа, поэтому комбинация двух и ...
Я имею в виду, психологи бы сказали, что это рецепт для культивации паранойи.
Дж. А. Что, кинобизнес?
И вы также были - я говорю, вы были хакером в юности и у вас был ряд столкновений с властями в те годы? Дж.А. Ну, я был журналистом. Понимаете, я был очень юным журналистом и активистом. Я издавал журнал, когда был подростком, и подвергался преследованиям за это. Поэтому вам нужно быть поосторожнее с этим словом "хакер". Я хочу сказать, что это скорее метод, который может быть применен к решению различных задач. К сожалению, в настоящий момент, он наиболее часто используется русской мафией для того, чтобы опустошить банковский счет вашей бабушки. Поэтому теперь это слово звучит уже не так забавно, как раньше.
К.А. Да, конечно, на самом деле я не думаю, что вы грабили старушек. Ну а как насчет ваших базовых ценностей? Не могли бы вы рассказать нам о них и, может быть, привести какой-нибудь пример из вашей жизни, который поможет лучше их понять?
Дж.А.Я не уверен насчет примера. Но мои базовые ценности таковы: одаренные, великодушные люди не плодят жертв, они поддерживают жертв. Тут кое-что ещё от моего отца, и кое-кто от других одаренных и благородных людей, которые были в моей жизни.
К.А.Одаренные и благородные люди не плодят жертв, они поддерживают жертв?
Дж.А. Да. И знаете, по натуре я довольно воинственный человек, поэтому я, конечно, не слишком пригоден для питания кого-либо. Но в каком-то смысле - Есть другой способ пестования жертв такой, для нарушителей порядка. И это то, что было в моем характере долгое время.
К.А. Хорошо, расскажите теперь вкратце, что же случилось в Исландии? Вы опубликовали там что-то у вас случились какие-то неприятности с банком, затем службе новостей было запрещено давать эту историю в эфир. Вместо это они сделали вам рекламу. Это, в свою очередь, сделало вас очень известными в Исландии. Что потом?
Дж.А. Да, это замечательный случай. Исландия переживала финансовый кризис. Тяжелейший удар по экономике любой страны. Активы банковского сектора относительно вклада остальных секторов экономики в ВВП оценивались как 10 к 1. Как бы то ни было, мы опубликовали этот отчет в июле прошлого года. И национальному телеканалу было запрещено обнародование этой информации за пять минут до того, как она должна была пройти в эфир. Как будто в каком-то фильме, бумага легла на стол и телеведущий сказал что-то вроде:" Такого никогда раньше не случалось. Что же делать?". Ну и мы просто показывали название сайта вместо этого, всё время, как заставку. И мы стали очень известны в Исландии, отправились в Исландию и рассказали об этом деле. У нас было такое чувство, что такое никогда не повторится. И в результате, работая вместе с исландскими политиками и международными экспертами в области права мы подготовили новый пакет законодательных актов для Исландии, которая (благодаря этому) станет таким оффшорным раем для свободной прессы, с самой сильной в мире системой правовой защиты журналиста, с Нобелевской Премией за свободу слова. Исландия - скандинавская страна, и, как Норвегия, она способна успешно использовать любую систему. И всего месяц назад это пакет документов был единогласно одобрен исландским Парламентом.
Вау.
И последний вопрос, Джулиан. Когда вы размышляете о будущем, вам кажется, что скорее Большой Брат будет всё сильнее контролировать жизнь, усиливая секретность, или это мы будем наблюдать за Большим Братом, или будет и то, и другое вместе?
Дж. А.: Я не знаю точно, как это будет. Я имею в виду те титанические усилия, которые прилагаются, чтобы привести в соответствие законодательство в области свободы слова и прозрачность законодательства по всему миру, в Евросоюзе, между Китаем и США. Что из этого получится? Трудно сказать. Вот поэтому это такое интересное время. Потому что всего лишь приложив небольшое усилие мы можем изменить ситуацию в ту или иную сторону.
К.А. Да, похоже, я выражу мнение аудитории, сказав вам, Джулиан:" Берегите себя и сил вам".
ted
read more...
понедельник, 3 мая 2010 г.
Не кладите руку на сердце
Тяга к сочинительству возникла у меня довольно поздно. Ближе к сорока годам. И не в каком-нибудь устоявшемся жанре, вроде лирической поэмы или романа-эпопеи, а в абсолютно инновационном — жанре заполнения анкет (application forms) на английском языке. Получив пачку бланков из «Американских советов» (American Councils — организация, уполномоченная Госдепом вести отбор кандидатов на стажировки в университетах США), я ощутила прилив вдохновения. Впервые в жизни обо мне будут судить не по делам и даже не по внешности, а по тому, что я сама захочу рассказать о себе.
Нет, конечно, и в советское время каждому приходилось сочинять характеристику на себя самого — для аттестации или поездки за границу. Начальники всегда говорили нам: «ты что-нибудь напиши и напечатай на машинке, а я подпишу». Но то был жанр ритуальный, сплошь состоявший из формул: «морально устойчив», «пользуется уважением коллектива», «отмечен медалью ВДНХ». В общем, не развернешься.
Американские же анкеты, что для поступления в университет, что для приема на работу, что для получения гражданства, дают истинный простор для творческой фантазии. Тут главное войти в образ. Так, в истории с «Американскими советами» мое реальное «я» представляло собой измученную жизнью домохозяйку, мать троих детей, а виртуальное — любовно описанное мною в Application Form, в Statement of Purpose (цель стажировки) и в трех рекомендательных письмах (References) — работало на образ вдохновенной труженицы информационной науки. Когда меня отобрали, я, разумеется, приписала это случайности, везению, своему хорошему английскому, неумению американцев разбираться в загадочных славянских душах. И лишь позднее, когда люди — знакомые и незнакомые — потянулись ко мне с просьбами заполнить за них бумаги (один хотел поступить в консерваторию Julliard, другой — пройти аттестацию в американской фирме, а третий — получить вожделенную гринкарту), я поняла, что Бог наградил меня особым талантом. Способностью понимать, что нужно тем, кто по долгу службы будет читать эти бумаги, сидя в далеком заокеанском офисе.
Американская жизнь — сплошной конкурс: постоянный отбор и ранжирование. Заполнение тонны бумаг там, вообще говоря, рутина. Смешно только, что по этим анкетам судят даже о нравственных качествах соискателя. Знакомая семья в штате Мэн задумала отдать дочку не в государственную (public), а в католическую школу — там лучше учат. Речь шла о последних четырех годах (high school). Вопрос, как всегда, упирался в деньги — обучение (tuition) стоило 16 тысяч в год, и хотелось получить стипендию (scholarship) хотя бы на половину. В итоге все получилось благодаря творческому заполнению анкеты. Вопрос был, кажется, такой: «How do you prove that you are other people’s person?» (почему ты считаешь, что способна думать о людях, а не только о себе). Родители напряглись и вспомнили один эпизод: лет пять назад дочка бросила компанию подружек, чтобы поговорить с мальчиком, который сидел один на скамейке и явно скучал. Дальнейшее было делом техники: описать случай в требуемом ключе.
Этот вопрос довольно экзотический (сказывается влияние отцов-иезуитов, которым в США принадлежит большинство католических школ). А вот ниже — примеры весьма распространенных вопросов из форм, предлагаемых при поступлении на работу. Я взяла их с сайтов разных компаний.
Describe a situation where you worked as part of a team to achieve something (опишите как вы, работая в команде, чего-то достигли). В ответ просто напрашиваются всякие благоглупости: «общая цель», «взаимовыручка» и прочее. Так и надо писать. Сам пример может быть любым, неважно из жизни или из книжки. Ключевые слова: team-working, sharing the goal, involvement, commitment.
Describe a situation where you implemented change (опишите какую-нибудь осуществленную вами перемену в работе). Тут надо говорить о поддержке окружающих (buy in) собственных организационных и аналитических способностях. Ключевые слова: team-working, good organisation, planning, analytical skills.
Give an example where you overcame a difficulty/problem (как вы справлялись с трудностями, приведите пример). Пример — любой, но решение проблемы ни в коем случае не должно быть одномоментным, надо рассказать, как оно в вас вызревало. Ключевые слова: analysis, sense of urgency, challenge, solution.
Where do you see yourself in 5 years time (какой вы видите свою работу через пять лет?) — надо не замахиваться на кресло гендиректора, а подчеркивать свое желание учиться. Ключевые слова: performance, progress, learning on the job, ambition.
Теперь, предвидя вопросы, объясню, наконец, что есть истина. Всем нам претит ложь, но анкета — это все же не исповедь. Вы не клялись на Библии, а тому, кто сидит на другом конце, в принципе наплевать на извивы вашей биографии. Им нужно, чтобы, как говорили в советские времена, «размер ноги совпал» с их требованиями.
Приведу в пример одного своего очень немолодого знакомого. Он математик, член-корреспондент РАН. Работал замом у Келдыша, вместе с которым создавал первое (и последующие тоже) поколение отечественных ЭВМ, для того чтобы на них рассчитывать воздействие ядерной бомбы. В общем, относился к высшей научной элите. Его брат, тоже талантливый математик (это у них генетическое), всю жизнь проработал в Ленинграде доцентом. Так вот, московский брат считает, что достиг в жизни столь многого только благодаря тому, что всю жизнь правильно (то есть отрицательно) отвечал на постоянно повторяющийся вопрос: «Имеете ли родственников за границей?». А питерский брат, наоборот, отвечал «не по лжи», после чего вынужден был описывать всю подноготную: их родной дядя (которого братья, впрочем, никогда не видели), до революции был депутатом Государственной думы, а после — устремился в Харбин, оставил там потомство и т.д.)
Конечно, в том, чтобы не унижать душу ложью, есть своя прелесть. С другой стороны —можно представить себе, что анкеты — это всего лишь игра Catch me if you сan! (поймай меня, если сможешь). And they can not. Особенно в том, что касается родственников за границей.
Е.Чернозатонская
read more...
Нет, конечно, и в советское время каждому приходилось сочинять характеристику на себя самого — для аттестации или поездки за границу. Начальники всегда говорили нам: «ты что-нибудь напиши и напечатай на машинке, а я подпишу». Но то был жанр ритуальный, сплошь состоявший из формул: «морально устойчив», «пользуется уважением коллектива», «отмечен медалью ВДНХ». В общем, не развернешься.
Американские же анкеты, что для поступления в университет, что для приема на работу, что для получения гражданства, дают истинный простор для творческой фантазии. Тут главное войти в образ. Так, в истории с «Американскими советами» мое реальное «я» представляло собой измученную жизнью домохозяйку, мать троих детей, а виртуальное — любовно описанное мною в Application Form, в Statement of Purpose (цель стажировки) и в трех рекомендательных письмах (References) — работало на образ вдохновенной труженицы информационной науки. Когда меня отобрали, я, разумеется, приписала это случайности, везению, своему хорошему английскому, неумению американцев разбираться в загадочных славянских душах. И лишь позднее, когда люди — знакомые и незнакомые — потянулись ко мне с просьбами заполнить за них бумаги (один хотел поступить в консерваторию Julliard, другой — пройти аттестацию в американской фирме, а третий — получить вожделенную гринкарту), я поняла, что Бог наградил меня особым талантом. Способностью понимать, что нужно тем, кто по долгу службы будет читать эти бумаги, сидя в далеком заокеанском офисе.
Американская жизнь — сплошной конкурс: постоянный отбор и ранжирование. Заполнение тонны бумаг там, вообще говоря, рутина. Смешно только, что по этим анкетам судят даже о нравственных качествах соискателя. Знакомая семья в штате Мэн задумала отдать дочку не в государственную (public), а в католическую школу — там лучше учат. Речь шла о последних четырех годах (high school). Вопрос, как всегда, упирался в деньги — обучение (tuition) стоило 16 тысяч в год, и хотелось получить стипендию (scholarship) хотя бы на половину. В итоге все получилось благодаря творческому заполнению анкеты. Вопрос был, кажется, такой: «How do you prove that you are other people’s person?» (почему ты считаешь, что способна думать о людях, а не только о себе). Родители напряглись и вспомнили один эпизод: лет пять назад дочка бросила компанию подружек, чтобы поговорить с мальчиком, который сидел один на скамейке и явно скучал. Дальнейшее было делом техники: описать случай в требуемом ключе.
Этот вопрос довольно экзотический (сказывается влияние отцов-иезуитов, которым в США принадлежит большинство католических школ). А вот ниже — примеры весьма распространенных вопросов из форм, предлагаемых при поступлении на работу. Я взяла их с сайтов разных компаний.
Describe a situation where you worked as part of a team to achieve something (опишите как вы, работая в команде, чего-то достигли). В ответ просто напрашиваются всякие благоглупости: «общая цель», «взаимовыручка» и прочее. Так и надо писать. Сам пример может быть любым, неважно из жизни или из книжки. Ключевые слова: team-working, sharing the goal, involvement, commitment.
Describe a situation where you implemented change (опишите какую-нибудь осуществленную вами перемену в работе). Тут надо говорить о поддержке окружающих (buy in) собственных организационных и аналитических способностях. Ключевые слова: team-working, good organisation, planning, analytical skills.
Give an example where you overcame a difficulty/problem (как вы справлялись с трудностями, приведите пример). Пример — любой, но решение проблемы ни в коем случае не должно быть одномоментным, надо рассказать, как оно в вас вызревало. Ключевые слова: analysis, sense of urgency, challenge, solution.
Where do you see yourself in 5 years time (какой вы видите свою работу через пять лет?) — надо не замахиваться на кресло гендиректора, а подчеркивать свое желание учиться. Ключевые слова: performance, progress, learning on the job, ambition.
Теперь, предвидя вопросы, объясню, наконец, что есть истина. Всем нам претит ложь, но анкета — это все же не исповедь. Вы не клялись на Библии, а тому, кто сидит на другом конце, в принципе наплевать на извивы вашей биографии. Им нужно, чтобы, как говорили в советские времена, «размер ноги совпал» с их требованиями.
Приведу в пример одного своего очень немолодого знакомого. Он математик, член-корреспондент РАН. Работал замом у Келдыша, вместе с которым создавал первое (и последующие тоже) поколение отечественных ЭВМ, для того чтобы на них рассчитывать воздействие ядерной бомбы. В общем, относился к высшей научной элите. Его брат, тоже талантливый математик (это у них генетическое), всю жизнь проработал в Ленинграде доцентом. Так вот, московский брат считает, что достиг в жизни столь многого только благодаря тому, что всю жизнь правильно (то есть отрицательно) отвечал на постоянно повторяющийся вопрос: «Имеете ли родственников за границей?». А питерский брат, наоборот, отвечал «не по лжи», после чего вынужден был описывать всю подноготную: их родной дядя (которого братья, впрочем, никогда не видели), до революции был депутатом Государственной думы, а после — устремился в Харбин, оставил там потомство и т.д.)
Конечно, в том, чтобы не унижать душу ложью, есть своя прелесть. С другой стороны —можно представить себе, что анкеты — это всего лишь игра Catch me if you сan! (поймай меня, если сможешь). And they can not. Особенно в том, что касается родственников за границей.
Е.Чернозатонская
read more...
понедельник, 5 апреля 2010 г.
Роберт Райт об оптимизме
По всей видимости, за 18 минут я должен убедить вас, что у истории имеется стрела – заданное направление, что в каком-то глубоком смысле это хорошо и что стрела направляет на нечто позитивное. Так вот, когда ко мне обратились из TED с предложением выступить с жизнерадостной речью – (Смех) это было до того, как карикатуры на пророка Магомета вызвали протест по всему миру; это было до того, как птичий грипп достиг Европы; это было до того, как выборы в Палестине закончились победой Хамас, что вызвало контрмеры со стороны Израиля. И, честно говоря, знай я, когда меня просили дать жизнерадостную речь, что прямо во время жизнерадостной речи начнётся конец света … (Смех) я мог бы сказать: «А можно о чём-нибудь другом?». Но я так не поступил. И раз уж мы собрались, сделаю, что смогу. Сделаю, что смогу.
Должен предупредить. Моё понимание жизнерадостности всегда было, как бы сказать, тонким, иногда просто неуловимым. (Смех) Присмотревшись, как мне удаётся быть оптимистом и примером для вдохновения, вы всегда найдёте элемент мрачности, через который я пытаюсь поднять настроение. Так что, если пример мрачного вдохновения (Смех) не есть противоречие в определении, то это, к сожалению, есть максимум ваших надежд на сегодня, и то – если мне удастся. Постараюсь, посмотрю, …
Так вот, в каком-то смысле, утверждение, что история идёт по заданному направлению, не так уж противоречиво. Возьмём социальные структуры. Ясное дело, что они стали намного сложнее за последние 10 тысяч лет, поднимаясь на всё более высокие уровни. На самом деле, их развитие есть продолжение установившейся до возникновения человека тенденции, по которой для нас пошла биологическая эволюция. Ведь что произошло в начале? Эта штука (ДНК) заключила себя в клетку, затем клетки начали регулярно встречаться и образовывать сообщества. В конце концов, они настолько сблизились, что сформировали многоклеточный организм. Затем пошли сложные многоклеточные организмы, которые формировались в свои сообщества.
И тут один из этих многоклеточных организмов делает совершенно потрясающую вещь с этой штукой (мозгом), и начинается новый тип развития: эволюция культуры. И что удивительно: эта эволюция продолжает траекторию повышения сложности, заданную биологической эволюцией. Под культурной эволюцией понимается эволюция идей. Многие из присутствующих знакомы со словом мем (meme). Возьмём эволюцию технологий, которой я уделяю много внимания. Сначала появился один из первых инструментов – ручной топорик. Спустя поколения кто-то догадался посадить его на стержень. (Смех) Малыши просто в восторге. Лучшее развлечение, если не считать видеоигры.
Скорость, возможно, не впечатляет, но технологическая эволюция двигалась вперёд, и ещё через 10-20 тысяч лет техника вооружений достигла вот чего. (Смех) Впечатляет. А с ускорением технологической эволюции, всего лишь четверть века спустя, мы имеем вот это. (Смех) И это. (Смех) Прошу прощения, это была дешёвая шутка. Я просто хотел как-нибудь вернуться к наступлению конца света, и мне показалось, что это хороший повод. (Аплодисменты)
Так вот. Разворачивающийся апокалипсис грозит крахом социальной организации глобального уровня. Хочу напомнить, как много усилий потребовалось, чтобы прийти к сегодняшнему дню, когда мы находимся на пороге социальной организации глобального уровня. На первом этапе наиболее сложной организацией являлось селение древних охотников-собирателей. Стоунхендж представляет собой остатки племенного этапа, когда изобретение земледелия привело к социальному устройству размера нескольких селений с централизованным управлением. С изобретением письма появляются города. Это картинка нечёткая, и мне это нравится: здесь город выглядит, как одноклеточный организм, а это заставляет вспомнить, как много уровней органической организации было уже пройдено, прежде чем дойти до этого. После этого мы приходим к империям.
Обращаю внимание, что социальная организация может выходить за политические границы. Вот Великий Шёлковый путь, соединяющий Китайскую империю и Римскую империю. Значит, социальная организация охватывала весь континент даже в отсутствие соответствующей формы правления. Сегодня мы имеем суверенные государства. Но сотрудничество и организация, очевидно, превосходят государственные границы. Это – ночной вид Земли. Я выставил этот слайд просто оттого, что мне он нравится. Он хорошо выражает мысль, что наша планета – взаимосвязанная система.
Я обосновывал (в своей книге) увеличение сложности через понятие «ненулевой суммы». Допуская, что некоторые не читают заданного на дом, пройдусь очень быстро по главным идеям. Следует отличать игры с нулевой суммой, где взаимная зависимость игроков обратная: всегда кто-то в выигрыше, а кто-то в проигрыше, от игр с ненулевой суммой, где зависимость успеха игроков может быть позитивной. Возьмём обычный теннис. Это ситуация типа «+ 1: – 1» («я или он»): здесь сумма всегда нулевая. В парном же теннисе, двое по ту же сторону сетки находятся «в одной упряжке». Значит, их отношения между собой –это игра с ненулевой суммой. Ясно, что либо обоим будет лучше, либо обоим хуже. Многие формы поведения в играх с ненулевой суммой, как в экономике, так и повседневной жизни, часто приводят к сотрудничеству.
И мой довод состоит в том, что, вообще говоря, игры с ненулевой суммой – неотъемлемая часть жизни. Они наблюдаются в первых сообществах охотников-собирателей; с развитием техники появляются новые формы технологий, способствующие и стимулирующие игры с ненулевой суммой, что охватывает большее число людей на всё больших просторах. Социальные структуры адаптируются с целью использования открывающихся производственных возможностей. Так появляются города, и с ними невообразимое разнообразие игр с ненулевой суммой, разыгрывающихся повсеместно. Пример. Вы задумывались при покупке автомобиля, сколько людей в разных странах сделали вклад в производство этого автомобиля? По-существу, они и есть ваши партнеры в игре с ненулевой суммой. Их, конечно же, вокруг нас предостаточно.
Такой взгляд на мироустройство по своей сути кажется оптимистическим. Ненулевая сумма вызывает образ ситуация беспроигрышной (win-win), то есть благоприятной. Так вот, по ряду причин этот подход не является внутренне оптимистическим. Прежде всего, этот взгляд имеет достаточно широкие рамки, допускающие неравенство, эксплуатацию, войну. Но есть более глубокая причина, почему этот взгляд не является внутренне оптимистическим. Ведь игра с ненулевой суммой гарантирует лишь взаимную зависимость успеха – или в лучшую, или и в худшую сторону. Совсем необязательно ситуация будет беспроигрышной (win-win).
А потому вопрос: Какие у меня есть основания смотреть на историческое развитие с оптимизмом? Ответ: Во-первых, в целом, человеку удаётся сводить игры с ненулевой суммой к беспроигрышной ситуации чаще, чем к безвыигышной (lose-lose) Я полагаю, что, по части игр с ненулевой суммой, история явно в плюсе. В качестве свидетельства приведу факт, который меня больше всего поражает, впечатляет и вдохновляет. Это наличие у истории духовной составляющей, духовной стрелы. Духовный прогресс наблюдался в течение веков.
Ещё 2500 лет назад граждане одного греческого города-государства считали граждан другого греческого города-государства недочеловеками и обращались с ними соответственно. Затем наступила духовная революция. Они решили, что нет, все греки – люди. А не совсем люди – это персы, и это они недостойны хорошего обхождения.
Отдадим им должное – это был прогресс. А сегодня налицо ещё больший прогресс. Думаю и надеюсь, что большинство присутствующих считают, что любой житель любой страны – человек и достоин подобающего обращения, независимо от расы и религии, если только он не совершит какие-либо зверства. Перечитав курс древней истории, вам станет ясно, насколько это было революционно. Нельзя сказать, что эти взгляды были доминирующими пару тысяч лет назад, и я приписываю это динамике игр с ненулевой суммой. Она и есть, по моему мнению, причина сегодняшней терпимости по отношению к национальности, народности, религии. Если, например, меня спросят, почему я не сторонник бомбардировки Японии, и я скажу, что там для меня делают автомобили, то это будет лишь наполовину шуткой. Между нами – отношения игры с ненулевой суммой, и они, по моему, приводят к толерантности настолько насколько мы понимаем, что благосостояние другой стороны напрямую завязано с нашим собственным. А отсюда – склонность быть с ними помягче.
Я бы это назвал «этикой бизнес-класса». К сожалению, не имею достаточного опыта трансатлантических полётов бизнес-классом, – да и с прочими бизнес-классами я не очень – чтобы утверждать со всей достоверностью, но смею предположить, что в бизнес-классе нечасто услышишь выражения нетерпимости к расовым или национальным группам, потому что пассажиры бизнес-класса на трансатлантических рейсах ведут дела и делают деньги на работе с этими же группами. Я считаю, что в этом смысле, по крайней мере, капитализм оказался продуктивной силой. Если же заглянуть глубже, то как раз игра с ненулевой суммой оказалась той продуктивной силой, которая расширила область применения общечеловеческой морали. Динамика игр с ненулевой суммой, – а они разворачиваются не обязательно в экономике, и речь далеко не всегда о торговле – позволила нам заглянуть и осознать моральную истину о принципиальном равенстве всех. Это есть результат игр с ненулевой суммой. По мере того, как они распространились на весь мир и подняли социальную организацию на глобальный уровень, они же и привели нас к моральной истине. Я думаю, что это прекрасно.
Однако, вернёмся к нынешнему апокалипсису. Вы можете сказать: «Это всё хорошо, и послушать приятно: духовный смысл, да ещё в истории. Но как насчёт столкновения цивилизаций?» Ну, во-первых, подчеркну, что в рамках игр с ненулевой суммой это объяснимо. Взглянём на отношения между так называемым мусульманским миром и западным миром. Не люблю я эти два термина, но не могу их избежать. Ну что ж, в столь краткой беседе они, по крайней мере, дают эффект. Так вот, это – игра с ненулевой суммой. А именно, если мусульманское население будет испытывать больше ненависти и возмущения и меньше удовлетворённости своим положением, то это будет плохо для Запада. Если же они будут более счастливы, то это будет хорошо для Запада. Это и есть динамика игры с ненулевой суммой.
Должен сказать, что со временем динамика игр с ненулевой суммой станет более интенсивной ввиду технологических тенденций, но интенсивность будет иметь негативный оттенок. Всё больше и больше возможностей для негативной взаимной увязки благосостояний. Одна из причин – это, как я назвал, растущая смертоносность ненависти. Бытовая ненависть за границей приобретает всё большую возможность заявить о себе через акты организованного насилия на территории США. Такое явление сравнительно недавнее, и я считаю, что худшее ещё впереди, имея в виду возможности, если учитывать тенденции в информационных и прочих технологиях с потенциалом применения для средств поражения, например, биотехнология и нанотехнология. Мы, возможно, ещё об этом услышим сегодня.
Особенно же меня беспокоит то, что подобное развитие событий приобретает цепной характер и направляет нас по скользкому пути. Что я хочу сказать? Когда терроризм заявляет о себе здесь, наша реакция чрезмерна. Недостаточная точность наших ответных мер приводит к ещё большей ненависти за рубежом. А реакция наша чрезмерна оттого, что человеку свойственно действовать в отместку, а это делает ситуацию всё хуже и хуже. Можно назвать это позитивной спиралью негативных инстинктов, но, как мне кажется, в таком жутком сценарии не следует вообще иметь слово «позитив», даже в чисто техническом смысле. Так что, назовём это смертельной спиралью негативности. (Смех) Уверяю вас, что если это случится, то в конечном итоге пострадают и Запад, и мусульманский мир. Вот так-то.
Так что же делать? Во-первых, очень многого можно добиться через контроль над вооружениями, через международное регулирование опасных технологий. Я могу прочитать целую проповедь о проблемах глобального управления, но я пощажу вас сегодня, потому что думаю, что этого никак недостаточно, хотя это и немаловажно. Я убежден, что мы обязаны добиться крупных изменений в сторону духовного прогресса на всей планете. Я убежден, что мы обязаны добиться меньшей ненависти среди различных групп, меньше нетерпимости к расовым, религиозным и прочим группам. Должен признаться, что чувствую себя глуповато, когда произношу такие слова. Как будто надел розовые очки. Прямо как (жертва расового произвола полиции) Родни Кинг, когда он сказал: «Почему мы не можем ужиться?» Но послушайте! Я просто не вижу альтернативы: мой анализ ситуации не оставляет ей места. Духовный прогресс просто должен наступить. Размах ненависти во всём мире просто обязан сократиться, учитывая, насколько опасным он становится. В свою защиту скажу, что, как бы наивно это ни звучало, мой анализ основан на глубоком цинизме.
Иными словами, … (Смех) Благодарю… Иными словами, вы помните, что, с моей точки зрения, этика целиком сводится к личному интересу и выгоде. Это происходит, когда благополучие людей взаимозависимо. Именно когда ваше благоденствие ведет к моему, я вдруг решаю: «Да, я полностью за ваше благоденствие». Вот – причина отмеченного роста духовного прогресса до настоящего времени, и я утверждаю, что мы вновь в ситуации взаимозависимости благосостояний. Если на неё благоразумно реагировать, то мы будем свидетелями развития толерантности и необходимых норм поведения. Мы будем свидетелями дальнейшего распространения этики бизнес-класса.
Так вот, если уделить внимание этим вещам, и до конца постичь позитивную взаимозависимость, и если каждый будет действовать согласно собственным интересам, то есть продвигать духовную эволюцию, то это может привести к конструктивным результатам. Вот почему я ставлю эти две вещи – растущую смертоносность ненависти и смертельную спираль негативности – под общий заголовок: «Причины жизнерадостности». (Смех) Стараюсь, как могу! (Смех) Я никогда не претендовал на роль Главного Оптимиста. Просто в этой ситуации стараюсь сделать, что могу. (Смех)
Дать начало духовной революции – это должно быть трудным делом, не так ли? В самом деле, как это делается? Ответ, я считаю, в том, что масса разных людей должны будут заняться массой разных вещей. Каждый начинает со своего текущего состояния. Как американец и отец, заботящийся о безопасном будущем – лет через 10, 20, 30 – своих детей, я лично хочу начать с того, чтобы уяснить себе, почему так много людей по всему миру ненавидят нас. Да. Считаю даже, что это достойно отдельного исследования. Такое занятие мне нравится ещё и потому, что доставляет мне внутреннее моральное удовлетворение Ведь чтобы по-настоящему понять, почему кто-то в совсем другом культурном окружении делает что-то – а этот «кто-то» для вас, как инопланетянин, и делает он чуждые для вас вещи в чуждой для вас культуре… Так вот, суметь понять, почему он поступает именно так, а не иначе – это достижение, приносящее моральное удовлетворение. Ведь приходится соотносить чужой опыт со своим. Понять по-настоящему – значит сказать: «Ага, ясно! Когда он возмущён – это, примерно, как если я возмущаюсь, когда происходит то-то по аналогичной причине». Вот настоящее понимание. И каждый раз, когда вам удаётся этого достичь, вы расширяете свои духовные пределы.
Согласен: это особенно трудно проделать в случае, когда вас ненавидят, потому что на самом деле вы не хотите полностью понять, почему кто-то вас ненавидит. Да, вы готовы услышать причину, но себя в качестве причины допустить вы не хотите. Ведь вы не хотите, чтобы это было обосновано? Вам никак не хочется сказать: «Ну да, я, кажется, понял, почему при таких обстоятельствах нормальный человек будет ненавидеть мою страну». Это неприятно. Но я считаю, что к этому нам придётся привыкать, и
над этим надо будет работать. Хочу подчеркнуть, что понимать … Скажу так – некоторым вообще не нравится это занятие: понимать истоки, искать корень, причины; они знать не хотят, почему нас ненавидят. Мне хочется разобраться с этим. Почему мы пытаемся понять причину их ненависти? Так мы же хотим, чтобы они перестали ненавидеть. Ведь в чём смысл этого умозрительного упражнения с честной попыткой оценить их человеческие качества и лучше понять их? Цель в том, чтобы в конечном итоге попытаться заставить их ценить наши человеческие качества. Это первый шаг к цели. Вот – конечная цель.
Есть люди, которых такие вещи сильно беспокоят, и на одном из центральных телеканалов пару дней назад меня лично осудили за то, что я написал в колонке комментатора примерно в этом же духе. Обвинение состояло в том, что я, цитирую, «благорасположен к террористам». Хорошая сторона этого дела в том, что автор цитаты — Энн Коултер (одиозная консервативная журналистка). (Смех) (Аплодисменты) Если нельзя обойтись без врагов, сделайте себе врагом Энн Коултер. (Смех) И это не беспочвенное беспокойство, потому что понимание причин поведения может привести к сочувствию, что делает «строгого родителя» и ему подобный стиль поведения неуместным. Но я уверен, что у нас сейчас опасность ошибиться недопониманием ситуации намного больше, чем опасность настолько ясно её понять чтобы отказаться послать войска для уничтожения террористов.
Последний сценарий меня по ночам не мучает. (Смех) Придётся работать по многим направлениям, но если, и только если, мы добьёмся успеха, тогда снова игры с ненулевой суммой и признание динамики игр с ненулевой суммой заставят нас подняться на более высокий духовный уровень. На спасительно высокий духовный уровень, тот, что в буквальном смысле слова спасёт мир. Если изучить употребление слова «спасение» в библии, то окажется, что христианский смысл, с которым мы знакомы – спасение душ как переход людей на небеса – это более поздняя интерпретация. Первоначальный смысл слова «спасение» в библии касается спасения общественной системы. «Яхве – наш Спаситель» означает «Он спас еврейский народ», который в то время представлял собою социальную организацию довольно высокого уровня.
Сегодня социальная организация достигла глобального уровня и, если уж мне надо сообщить вам что-то позитивное, то я скажу следующее: Всё, что требуется для спасения мира – это чтобы каждый разумно действовал согласно собственным интересам, проявляя сдержанность и осмотрительность. Это будет трудно. Но мы всё равно попытаемся достойно выйти из ситуации, потому что мы зашли уже слишком далеко, чтобы позволить теперь всё испортить. Спасибо. (Аплодисменты)
ted.com
read more...
Подписаться на:
Сообщения (Atom)