Зачем изучать древних греков? Мифы, динозавры и пророчества говорящего дуба

В этой лекции я проведу для вас увлекательную экскурсию. Цель нашего путешествия - осветить три причины из великого множества доводов, доказывающих необходимость изучения Древней Греции. Первая причина демонстрирует нам, как изучение древнегреческого языка способствует пониманию этимологии современных языков. Я проиллюстрирую данный тезис названиями некоторых динозавров: полагаю, такой подход к проблематике может стимулировать интерес у детей. Второй довод предполагает, что изучение древнегреческой культуры дает нам возможность взглянуть на взаимосвязь между различными аспектами сложной цивилизации с богатой культурой. Хотя изучение некоторых других цивилизаций также может предоставить нам такую возможность, однако, греческая цивилизация особенно хороша с этой точки зрения. Третий аспект, которому я посвящу основную часть моей лекции, заключается в том, что изучение особенностей древнегреческой культуры может помочь нам в понимании нашей собственной культуры. Примером для иллюстрации данного тезиса я выбираю мифологию. При исследовании греческих мифов я рассмотрю несколько тем: тему детства, роль предсказателей/оракулов (в том числе, дуба из священной рощи в Дондоне), полезность (или бесполезность) идеи мифа; возможное определение мифа как «социально значимого повествования, связанного с традицией»; и, в конце концов, то, что я назову «современным мифом» о динозаврах. В своей лекции я попытаюсь продемонстрировать, как изучение греческой мифологии может пролить свет на функции устного творчества в нашей культуре. На пороге XXI века ученые эллинисты больше не могут претендовать на то, что студенты, коллеги с других факультетов, политики, принимающие решения о финансировании изучаемых в университете дисциплин, не говоря уже об обычных людях с улицы, будут и впредь считать предмет их исследований столь существенным и важным. Другими словами, эллинисты уже не имеют возможности лишь заявлять о себе ; они должны перейти к активному убеждению. Они должны убеждать разработчиков программ школьного обучения, выпускников, которые выбирают профиль высшего образования в университете; должны уговаривать администрацию университетов, которая занимается распределением ограниченных денежных средств; они обязаны, с Божьей помощью, убеждать даже политиков. И, наверное, сама по себе необходимость убеждать – очень хороша. Она помогает нам, как говорится, «держаться в тонусе», в любой момент быть готовыми аргументировано отстаивать свое право на существование. Совсем в иной ситуации находятся наши коллеги других специальностей. Даже если медику или химику иногда приходится объяснять и обосновывать проводимое им конкретное исследование, у них нет необходимости доказывать общую интеллектуальную и практическую ценность дисциплины в целом. И наоборот, некоторые другие ученые, изучающие проблемы, ценность – особенно экономическая – которых менее очевидна (например, астрофизики, философы, и мы с вами – исследователи Древней Греции), должны постоянно применять свое умение аргументировать – умение, которое, можно сказать, является для нас интеллектуальной самозащитой. Итак, оставим астрофизиков и философов; сегодня я хочу поговорить об аргументах в защиту исследователей Древней Греции. Вариантов аргументации много и мы можем по-разному убеждать аудиторию в пользу изучения Древней Греции. Я хочу на двух из этих аргументов остановиться очень коротко, а затем все оставшееся время посвятить обсуждению третьего. Первый из трех аргументов связан с этимологией. Знание древнегреческого языка через познание «предыстории» слов открывает новые горизонты в лингвистическом кругозоре каждого человека, независимо от его профессиональных интересов и социального статуса – и это в равной степени относится как к русскоязычным людям, так и к тем, чьим родным языком является английский. Это относится, конечно же и к тем, кто занимается астрофизикой и философией. Ну а прежде всего этимология – прекрасный способ привлечь интерес детей к древнегреческому языку; и я обнаружил, что замечательным полем для этого являются названия динозавров. Как вам известно, имена множества динозавров пришли именно из древнегреческого, начиная от бронтозавра (brontosaurus «громовой ящер») и заканчивая плезиозавром (plesiosaurus «почти ящер»). Эти названия ввел натуралист Вильям Конибеар (William Conybeare) для ископаемых видов, располагающихся между крокодилами и ихтиозаврами («рыбоящерами»). Если я хочу заинтересовать детей древнегреческим языком, то обращаюсь к названиям динозавров, ведь они так привлекают детей (я еще вернусь к обсуждению динозавров). Итак, мой первый аргумент за изучение Древней Греции относится к этимологии. Второй аргумент гораздо шире, он выходит за рамки языка и касается понимания культуры. Изучение мира Древней Греции позволяет нам заглянуть в сферу взаимодействия между несколькими культурными факторами (к ним относятся: социальное устройство, религия, философия, история, литература) в обществе, где традициональность соседствовала с революционными новшествами, имеющими историческую важность. Говоря о новшествах, я имею в виду тот достоверный факт, по крайней мере, для западной культурной традиции, что древние греки изобрели политику, драму и философию. Поразительно, насколько глубинное понимание каждой из этих составляющих древнегреческой культуры зависит от изучения связанных с ней элементов. Например: (а) изучение древнегреческой литературы – эпических поэм, трагедий, комедий, хоровой лирики – невозможно без изучения древнегреческой религии; (б) исследование философии Платона немыслимо без упоминания о диалоге, который являлся фундаментальным понятием в ораторском и театральном искусстве, а также в более широком смысле – на нем основывалось политическое и риторическое функционирование афинской демократии; (с) если мы хотим заниматься древнегреческой религией, то необходимо сознавать ее неразрывную связь и внедренность в повседневную жизнь древнегреческого общества – например, всегда следует помнить о неразрывном переплетении религии с искусством и архитектурой, политикой и общественным устройством, причем на всех уровнях – от полиса до семьи. Изучение Древней Греции означает понимание того, как каждый элемент культуры взаимодействует с каждым. Итак, я перехожу к третьему аргументу. По смыслу он расположен между первым и вторым, между базовой языковой этимологией и широкой сферой межфакторного взаимодействия внутри культуры. Аргумент заключается в том, что наш интерес к конкретным областям древнегреческой культуры важен не только сам по себе, но и в качестве обратной связи для осознания собственной культуры: он помогает разобраться в себе и четче разглядеть нашу реальность. Именно этой проблеме я собираюсь посвятить оставшуюся часть лекции. В качестве иллюстрации тезиса я буду использовать исследование греческой мифологии, - то чем я занимался последние 15 лет. Греческая мифология является непосредственной точкой соприкосновения с древними греками для многих наших современников. Иногда это относится исключительно, я бы сказал к «высокой культуре». Позвольте мне привести три примера из англоязычного мира. Во-первых, вышедшая на сцене Лондонского национального театра в 1980 году трилогия Эсхила «Орестея» в постановке сэра Питера Холла (Sir Peter Hall) стала важным событием театральной жизни в моей стране, - причем это было не просто демонстрацией давно «умершего» вида искусства, - а пульсирующим, живым театром – драмой с масками и изумительным современным музыкальным сопровождением. Во-вторых, переработка тематики «Одиссеи» Гомера, вышедшая под названием «Омирос» (Omiros). Современный поэт из западной Индии в центр своего произведения поместил переживания обычных рыбаков – Ахилла и Филоктета, за что ему присудили Нобелевскую премию по литературе. Возрождение в новом, пост-колониальном контексте шедевров Гомера демонстрирует их бессмертие. И в-третьих, перевод современным английским поэтом Тедом Хьюзом (Ted Hughes) «Метаморфоз» Овидия (конечно, это не греческие мифы, я знаю, но все-таки их можно к таковым причислить по духу) стал самой хорошо покупаемой книгой в Великобритании всего несколько лет назад. Но для многих моих сограждан, которые не ходят в театр смотреть Ахилла и не читают поэмы, мифы остаются связующей ниточкой с древнегреческой культурой, - иногда всплывают воспоминания из детства, например о фильмах «Ясон и Аргонавты» или «Падение Титанов». В особенности для детей мифы представляют собой идеальный способ знакомства с Грецией. Я с этим часто сталкиваюсь, читая «личные заявления» абитуриентов, поступающих в университет на отделение классицизма. Особенно мне запомнилось: «Я впервые заинтересовался Древней Грецией, когда отец прочитал мне фантастический рассказ о том, как Эдип сам себя ослепил», - своей прямотой дети вносят оживление. Вновь стоит отметить, что популярность определенных телевизионных программ и компьютерных игр тоже играют большую роль. Например: детская научно-фантастическая телепередача «Уиллис 31» (Ulysses 31), где Одиссей путешествует в космическом корабле, посещая цивилизации в далеком будущем; или компьютерная игра «Лабиринт времени» (Labyrinth of Time), где игрок должен пройти через пространство и время лабиринта царя Миноса. Если мы хотим заинтересовать детей древнегреческой культурой, то начинать лучше всего с мифологии. Однако, при всей привлекательности мифов для детей, мы не можем сказать, что мифы – это не больше чем «просто сказки». Дабы увидеть хотя бы немногое из их величия, необходимо отправиться в путешествие в пространстве и времени. Сначала отправимся в Афины, а именно в Театр Диониса – примерно 415 лет до. н. э. Театр полон. На сцене происходит действо – «Ион» Еврипида. Божественный Гермес в прологе ведет рассказ о том, как несколько лет назад его брат Аполлон похитил молодую женщину – Креусу. В результате чего, в должный срок родился младенец, мальчик, и Аполлон попросил Гермеса перенести ребенка в храм Аполлона в Дельфах (где и происходит сама пьеса), чтобы ребенку покровительствовали боги. Тем временем мальчик вырос. Креуса вышла замуж, но не могла родить ребенка. И вот, она со своим смертным супругом Ксуфом пришла в храм, чтоб узнать предсказание богов. Когда Ксуф вошел в храм Аполлона, он услышал божественную речь, в которой сообщались удивительные вести: тот, кого он встретит первым – будет его сын. Этим человеком оказался Ион. Ксуф решил, что он обязан стать настоящим отцом для Иона, так как вспомнил про то, как еще до женитьбы допустил неосторожность во время празднования в Дельфах винного фестиваля. И тогда Креуса подумала, что на ее долю выпало вернуться из Дельф бесплодной, в то время как у ее супруга нашелся сын. Более того, она понимала, что все это спровоцировано ее соблазнителем Аполлоном, и Креуса приняла решение отравить Иона. Тем не менее, Креуса и Ион узнали, кем они друг другу приходятся, и катастрофа была предотвращена. Но в конце пьесы божественная Афина повелела, чтобы Ксуф и дальше пребывал в иллюзии того, что Ион является его родным сыном. В любом случае, у Креусы и Ксуфа будут свои собственные дети, которые, как и Ион, будут считаться прославленными прародителями греков. Таким образом, первопричина – бездетность семейной пары пришла к необычному финалу. Фактически, «Ион» Еврипида – это пересказ мифа, и чтобы получить полное представление о нем, нам надо учитывать множество факторов: взаимоотношения между Гермесом, Аполлоном и Афиной; придаваемое Иону афинянами значение прародителя в пятом веке; значимость страданий Креусы для женщин и для мужчин, для людей и богов; и тому подобное. Однако я бы хотел ограничиться рассмотрением лишь одной темы, поднятой в данной пьесе: обращение к оракулу по поводу бесплодия. Как эта проблема отражалась в обычной жизни древних греков? В течение нескольких последних лет были проведены интересные исследования древнегреческих оракулов. Некоторые из работ включали в себя сравнительные этнографические материалы, касающиеся проблематики прорицания, в которых было продемонстрировано, как в конкретных ситуациях обращения за помощью к оракулу – своего рода внешний официальный «обязательный арбитраж», если использовать терминологию моего коллеги Роберта Паркера (Robert Parker) – могут служить вполне рациональным способом решения проблем для целого сообщества. Наибольшее внимание ученых привлекала роль древнегреческих оракулов в том, что обычно определяется как государственный контекст: например, использование прорицаний в качестве неких прелюдий к принятию решений для основания колонии. Катерин Морган (Catherine Morgan) приводит правдоподобные доказательства в пользу того, что сам институт дельфийского оракула в архаической Греции выявляет внутренний кризис именно там, где требуется консультация, совет (например, кризис, вызванный, возможно, увеличением популяции или изменением в распределении материальных благ). Но данное исследование оракулов в государственном контексте ограничено своей задачей, и не может помочь систематизировать миф о личностных, семейных проблемах. Чтобы сделать это, мы должны покинуть Афины и направиться на северо-запад. У подножья Пинд, это 20 километров юго-западнее современной Янины, расположен незабываемо прекрасный ландшафт одного из самых знаменитых греческих оракулов, - Додона, где Зевс со своей супругой Дионой отвечали на различные мучавшие людей вопросы. Гомер называл эту местность «неприступная Додона», известно, что оракулы должны находиться далеко, до них должно быть трудно добраться – как например, до Лурда, места стечения католических пилигримов – а иначе потеряется психотерапевтический эффект, возникающий в процессе преодоления долгого сложного пути. На священной территории Додоны сейчас находится, как в античные времена, дуб. Считалось, что Зевс передает свои слова в шелесте листвы дуба, причем интерпретировала шелест обитающая там жрица. Также мы слышали о пророчествах, проявляющихся в иных формах, например при касании по кругу бронзовых котлов возникает звук, который опять-таки нуждается в интерпретации. Тем не менее, именно шелестящая листва дерева дает нам возможность продемонстрировать чрезвычайно символическую ритуальную структуру: природа переводится в культуру фигурой, находящейся между ними. Жрица – это человек, даже если ее зовут Peleias, и она помогает разрешить конфликт, - она жительница рощи. Во время раскопок в Додоне был обнаружен очень интересный материал. Если проситель хотел посоветоваться с богом, то она или он писали свой вопрос на маленькой полоске свинца, которую сворачивали, маркировали определенным знаком, чтобы знать, чья она, и затем подвешивали. Эти свинцовые полоски («таблички») никогда не систематизировались и не редактировались. Возможно поэтому, зачастую недооценивались их значимость, а иногда и количество. Роберт Паркер, один из ведущих английских специалистов по древнегреческой религии, в своей восхитительной статье о греческих оракулах упоминает «примерно восемьдесят уцелевших табличек» из Додоны. Ф. Т. Ван Стратен (F. T. van Straten) – великолепный голландский археолог, занимающийся продуктами религиозной культуры, говорит о «нескольких сотнях» свинцовых табличек. На самом деле, их число превосходит 3. 000, - причем необходимо помнить, что многие из них использовались не один раз, и, следовательно, несут в себе не одну надпись, - в этих 3. 000 табличек содержится более 3. 400 вопросов. Более 97% из них до сих пор не опубликовано. Радует, что по крайней мере существует проект опубликовать под редакцией профессора Дакариса (Dakaris), профессора Кристидеса (Christides) и доктора Вокотопулу (Vokotopoulou) большую часть табличек, - около 1. 400. Их обнаружил в 1930-е годы во время раскопок профессор Евангелидес (Evangelides), в настоящее время они находятся в музее в Фессалониках. (Большое спасибо, профессору Кристидесу за предоставленный материал). Некоторые вопросы, задаваемые оракулу в Додоне, относятся к «государственному» или «общественному» типу. «Население Додоны хочет знать, неужели суровая зима наступила потому, что среди них есть нечистый человек?» (М35). Но как бы ни были привлекательны (напрашивается аналогия с мифическим наказанием ниспосланным за Эдипа) подобные вопросы, я бы хотел остановиться на вопросах другого типа. Мне кажутся более релевантными следующие: «Дион спрашивает, верны ли его подозрения в отношении Бострихи, дочери Доркона, в том, что она украла деньги, забытые им на ежегодном Aktia-фестивале» (М1). Еще более личностные вопросы: «Надо ли мне вступить в новый брак?» (М25); «Мой сын находится в безопасности?» (М65); «Я ли отец детей моей жены?» (М19); «Килон хочет знать, родит ли его жена Мениска наследника, или ему нужно оставить ее и жениться на другой женщине?» (М16); «Гермон спрашивает, каким богам ему надо молиться, чтобы его дети от жены Кретаи были способными» (М12). Из неопубликованного материала коллекции музея в Фессалониках предположительно почти 20% - примерно 280 табличек – содержат различные варианты вопросов на тему: «Будут ли у нас дети?». Материал из Додоны и огромное количество не опубликованных надписей содержат в себе личностные вопросы, таким образом, перед нами раскрываются бесценные свидетельства реальной жизни. В частности, это демонстрирует миф о Ионе (со всеми его странностями). Данный миф раскрывает перед нами те тревоги, которые остро ощущаются людьми на глубинном личностном уровне, и именно это оправдывает их долгое путешествие в Додону. В конце первого века нашей эры Плутарх предполагал, что в функционировании дельфийского оракула произошли изменения по сравнению с архаическим периодом: если в прошлом преобладала потребность в обретении двусмысленного пророчества касающегося общественных вопросов, а не индивидуальных, то теперь интерес сместился – чаще стали встречаться вопросы типа «Кто украл мое одеяло?», а не «Надо ли мне вторгаться в Персию?» (это спрашивал Крез, царь Лидии). Плутарх был священнослужителем при дельфийской святыне и многое знал о современных ему оракулах, но, тем не менее, мы не можем не считаться с его видением истории существования оракулов. Во-первых, нет сомнений в том, что материал из Додоны резко отличается в этом отношении от дельфийского, а по табличкам из Додоны хорошо можно понять насколько давно стали возникать личностные запросы к оракулам (свинцовые полоски датируются четвертым, пятым, и даже шестым веком до н. э.). А во-вторых, следует определить различие, по которому происходит классификация общественных и личностных вопросов, на основании взаимосвязи между вопросами, задаваемыми оракулу в Додоне и оракулам из мифов, и особенно это касается древнегреческих трагедий. Анализируя личностные переживания по поводу бездетности, - на виду у 15. 000 гражданского населения, - Еврипид утверждал, что переживания таких индивидов как, например, Гермон и Килон, могут быть свойственны и важны для всего сообщества. Причина этому очевидна. Для полиса, данная проблема является жизненно важной, ведь город состоит из семей, oikoi, которые не должны вымирать. По словам специалиста по проблематике древнегреческой семьи В. К. Ласея (W. K. Lacey): «существовало сложное законодательство, направленное на защиту личности и собственности сирот и бездетных семей». В мифе «Ион» Еврипид повествует о необычном стечении обстоятельств, и именно в ходе повествования драматизируется нечто глубинное касающееся двоих людей и сообщества, к которому они принадлежат. Мы можем найти путь в сложный мир греческой мифологии, если будем исследовать повседневную древнегреческую реальность, и проводить параллели с тем, как она преобразуется в мифах. Безусловно, данный путь не единственный, но один из возможных, выдвигающий на первый план важное социальное значение мифов. Но почему зарождается эта социальная значимость? Например, потому, что неотъемлемой частью жизни сообщества являются постоянно присутствующие боги, богини, герои и героини. О них слагают истории, где они фигурируют как почитаемые персонажи или как прародители, а иногда и в том и в другом качестве. Но это не единственный способ объяснения социальной значимости греческой мифологии. Как я уже упоминал, в мифах развиваются и преломляются в преувеличенном и сложном образе напряжение и проблематика повседневности: любовь, утрата, война и вообще любые глубинные экзистенциальные проблемы. Вспомните Антигону, которая разрывалась между долгом по отношению к своему городу и любовью к погибшему, вероломному брату. А в случае с Эдипом – что может быть страшнее, чем обнаружить – даже предположительно – что твои родители могут таковыми не оказаться? На самом деле, кто из нас уверен наверняка в том, кто его родители? Даже в наше время ДНК-анализа? Пробирку с ДНК могут перепутать или потерять… Таким образом, греческие мифы берут на себя исследовательскую функцию. В мифах выявляются слабые места, переживания, противоречия, встроенные в окружающую идеологическую структуру. Зачастую это происходит посредством введения в сюжет не привязанных к месту, нарушающих запреты, выходящих за рамки существ и поступков. К примеру: кентавры, горгоны, гарпии – это способ демонстрации двойственности, совмещения культурного и животного. Цитируя великого французского антрополога Клода Леви-Стросса, монстры дают нам «хороший повод задуматься». С их помощью мы можем выявлять связи между природой и культурой. Как в случае с монстром-каннибалом циклопом Полифемом, поедающим сырое человеческое мясо. Это можно рассматривать как крайнюю противоположность культуре, полярное противопоставление цивилизованным грекам, ведь они едят только то мясо, которое опосредовано культурной средой при помощи особого ритуального обряда. Ужасный миф о Кроносе предоставлял возможность грекам задуматься о противопоставлении порядка и хаоса. Кронос был воплощением беззакония и насилия: он был виновен в кастрации собственного отца, бога Урана, и проглотил своих детей, чтобы не оставлять наследников. В конечном счете, его место занял Зевс, чье правление характеризуется большей степенью упорядоченности. Но хаос может возникнуть в любой момент, что нашло свое воплощение в фестивалях, проводимых в честь Кроноса, когда нормы переворачиваются и господа прислуживают слугам. Напоследок давайте коснемся центральной проблематики человеческого существования – границы между жизнью и смертью. Вспомним участь мифологического доктора Асклепия, которого Зевс поразил молнией за то, что тот нарушил запрет и научился воскрешать мертвых. Вот – триумф – человеческого прогресса осмелившегося обмануть смерть. Природа и культура. Жизнь и смерть. Кронос и Асклепий. Греческие мифы - «хороший повод задуматься», они выявляют реальные переживания посредством изложения удивительных повествований. Итак, мой третий аргумент в защиту исследований античности заключается в том, что, цитирую сказанное ранее, - «изучение особенностей древнегреческой культуры может помочь нам в понимании нашей собственной культуры». Пришло время рассмотреть последнюю часть утверждения, а именно – как подобные исследования, в частности исследования мифологии, могут помочь нам понять собственную современную культуру. Сперва я бы хотел подчеркнуть центральное теоретическое положение данной дискуссии. Можно ли использовать понятие «миф» в целях кросс-культурного анализа? Действительно, правомерно ли употреблять термин «миф» при изучении древнегреческих историй? Некоторые замечательные ученые, особенно хочется отметить швейцарского эллиниста Клода Калэйма (Claude Calame), побуждали нас отказаться от концепции мифа (тогда уж одновременно и от ритуала) по отношению к грекам, на основании того, что эта концепция плод западной антропологии, а не внутренняя категория. Определение профессора Калэйма вполне убедительно, ведь у греков действительно нет одного слова – и конечно это слово не muthos – для обозначения рассказов, повествующих о подвигах богов и героев. Но корректно ли заявление профессора Калэйма, когда он требует от нас полностью отказаться от концепции «мифа»? Даже если мы, как ученые, так и поступим, будем избегать слова «миф», то этот концепт все равно не исчезнет из языка, а я предполагаю, останется в употреблении в том же самом обиходном значении, по крайней мере, в английском языке, - «неправдивая история». Со своей стороны, я уверен, в отличие от профессора Калэйма, что концепция мифа может быть сохранена и должна применяться к рассказам порожденным различными культурами, но при этом определение мифа будет звучать следующим образом: «миф – это социально значимое повествование, связанное с традицией». Тогда данное определение охватывает и древнегреческую историю Суд Париса, и библейское предание об Адаме и Еве в Райском саду, и повествование о непорочном зачатии Иисуса Христа, и английскую легенду о Робин Гуде. Я еще раз делаю акцент на том, что миф в соответствии с предложенным мной определением, это не правда или ложь, а традиция и социальная значимость, что справедливо для всех вышеперечисленных историй - Суд Париса, Адам и Ева в Райском саду, непорочное зачатие Иисуса Христа, легенда о Робин Гуде. Можно с уверенностью утверждать, даже не принимая во внимание проблему определения мифа, что в любом случае социально значимые повествования, связанные с традицией живут и процветают. И мы найдем множество доказательств тому, если отправимся в современную Ирландию. Там родился легендарный герой древности Кухулин, который прежде был эмблемой националистической, католической, республиканской традиции. Его памятник находится в Дублине на улице О’Коннел, и именно там находился эпицентр Пасхального Восстания (Easter Rising) против Великобритании в 1916 году. В наши дни, если вы почитаете граффити на стенах протестантского квартала в восточном Белфасте, то опять встретите там имя Кухулина, так как его заимствовала в свою идеологию про-британская протестантская унионистская группировка. Мифы, социально значимые повествования, связанные с традицией, дают нам «хороший повод задуматься». Если же мы обратимся к Киргизии, где несколько лет назад, как отмечала лондонская газета Times, шестеро глав правительств съехались на празднование тысячелетней годовщины огромного киргизского эпоса, повествующего о героических подвигах воина Манаса. Цитируя московские Times, приведу здесь слова президента Киргизии: «Сейчас наша страна переживает трудные дни, но если мы обратимся к нашему герою Манасу, то это поможет нам преодолеть сложности и сплотить народ». Этот невообразимо длинный эпос в миллион строк тоже является социально значимым повествованием, связанным с традицией. Нечто подобное есть и в Великобритании. Однако нет какого-либо конкретного места концентрации этих повествований, - они находятся повсюду. Итак, наше путешествие продолжается, и мы отправляемся в Лондонский Музей Естествознания. Посетителю открывается огромная экспозиция животных, но динозавр затмевает все остальное богатство выставки. В вестибюле возвышаются скелеты диплодока и трицератопса, а книжный киоск пестрит литературой о динозаврах. Одной из главных достопримечательностей музея является подвижная модель, где иллюстрируются кровавые стычки между плотоядными динозаврами и их травоядными сородичами. Почему они так привлекают наше внимание? Почему они так очаровывают детей? Причина кроется в том, что динозавры стали современным мифом. Утверждая это, я вовсе не ставлю под сомнение правдивость и истинность умозаключений о динозаврах. Скорее я имею в виду то, каким образом эти животные стали фигурировать в наших рассказах про происхождение жизни. Истории про динозавров уже давно вышли за пределы научных теорий, - они стали публичными и весьма распространенными, то есть они сильно изменились по отношению с первоначальным вариантом – стали проще, образнее, обрели значимость. Сразу приходит на ум понятие «миф», где происходят аналогичные преобразования базового опыта и переживаний. Миф о динозаврах – это история природной жестокости: жуткие зубы, с которых капает слюна или кровь, постоянные извержения вулканов. История о динозаврах, как и многие другие хорошие истории, обладает telos: динозавры властвовали над миром более 150 миллионов лет и вымерли (согласно современной науке) в результате экологической катастрофы, наступления, так называемого, ледникового периода. Некоторые считают, что к этому привело падение метеоритов. В соответствии с данным telos возникает мораль, адекватная современности: сейчас над миром властвуют люди, как когда-то динозавры, и люди могут повторить их печальную участь, если произойдет экологическая катастрофа. «Миф о динозаврах» соткан не только из научных доказательств, но и из разнообразных историй. В него включены разнообразные паттерны, имеющие долгую предысторию, встречающиеся в народных сказках и их современных аналогах (например, волк, съевший бабушку Красной Шапочки). Иконографические изображения динозавров иллюстрируют эзоповскую тематику, столкновение волка и барашка: свирепые плотоядные ящеры против мирных травоядных – Тираннозавр Рекс против Коритозавра. Однако, миф о динозаврах существует давно. Почему же только сейчас возникла «диномания»? Американский биолог Стефен Джей Гулд (Stephen Jay Gould) предполагает, что ответ можно дать, используя язык маркетинга: «Динозавры, - он пишет, - никогда не утрачивали своей притягательности, а ключ к ответу на вопрос «почему же сейчас они столь популярны?» в силе рекламы, а вовсе не в желании обладать новыми знаниями». Английская исследовательница-психоаналитик Марина Ворнер (Marina Warner), в своей книге «Искусство управления монстрами» делает менее очевидное утверждение: наше общество склонно к внедрению в детское восприятие динозавров из-за того, что (и эту позицию поддерживает психоаналитик Бруно Бетлгейм (Bruno Bettelheim)) детство является периодом, когда фантазии о насилии и ужасах имеют положительный терапевтический эффект, - это помогает ребенку стать сильнее посредством идентификации с тираннозаврами. В свою очередь, эллинисты, знакомые с мифом о Кроносе, должно быть придерживаются другой точки зрения. Все почитали жестокого Кроноса великим царем, он правил героями после их смерти на Островах благословения. Его правление было крайне парадоксальным: ужасающим своей жестокостью, но райским. Эра динозавров прошла, но всегда, когда мы рассказываем о них, в нашу реальность прорывается первобытное насилие. Вырисовывается картина: Царь Кронос – Тираннозавр Рекс. Однако можно ли только посредством силы воображаемого образа этого динозавра делать умозаключения о сложившемся в наше время повсеместном представлении об отталкивающем и одновременно притягательном насилии? Итак, можем ли мы говорить о мифе в отношении динозавров? Не будет ли ничего потеряно? Не исчезнет ли собственно рассказ? Давайте, в заключение лекции обратимся к подобному повествованию, я имею в виду роман Майкла Кричтона (Michael Crichton) «Парк юрского периода», по которому был снят знаменитый фильм. Сюжет всем известен. Из ДНК застывшего в янтаре комара возродились динозавры. Все они были сделаны самками, чтобы предотвратить возможность размножения, однако, некоторые особи оказались способны менять свой пол и производить потомство. Человек, из-за которого это все произошло, получил неотвратимое наказание: природа нанесла ответный удар по культуре посредством ужасающих велоцерапторов. Я хотел бы снова обратиться к Марине Ворнер. Она подчеркивает: в «Парке юрского периода» динозавры были самками. В ее интерпретации «природно, ДНК-запрограммированные самки» являются лишь звеном в непрерывной цепи историй, - выдуманных мужчинами про женские фигуры из кошмаров, - цепи, восходящей, безусловно, к древнегреческим Горгонам и Гарпиям. Я не хочу опровергать это утверждение – несмотря на то, что Тираннозавр Рекс, весьма маскулинное имя – но мы должны видеть динозавров из «Парка Юрского периода» также и в другом ракурсе. Конечно, здесь можно размышлять о дихотомии мужского и женского, но помимо этого тут возникает ссылка на другую взаимосвязанную дихотомию, за которую так дорого поплатился Асклепий – я говорю о жизни и смерти, о природе и культуре. Например, достижения криогенной медицины дает теперь возможность продлить жизнь на неограниченный срок, а генная инженерия заставляет нас переосмыслить связь между природой и культурой. Мне кажется, что сюжет «Парка юрского периода» очень хорошо подходит в свете данных публично обсуждаемых научных достижений. Именно на тематике продлении жизни, на противопоставлении природы и культуры ставит основной акцент Майкл Кричтон. Мы знаем множество историй, где часто происходят удивительные вещи – жизнь продлевается, возрождается посредством пробуждения персонажей - спящая красавица, король Артур, Фредерик Барбаросса. Сюжет с возродившимися динозаврами меняет данный позитивный паттерн, ведь динозавры появились вновь не для того, чтоб любить или спасать, но для того, чтоб нести разрушения – возникает другой паттерн, когда детище уничтожает своего создателя (вспомним Франкенштейна). Кто знает, сможет ли удержаться в общественном сознании история Майкла Кричтона такое же продолжительное время, как и Франкенштейн Мари Шелли? Все зависит от того, насколько долго просуществуют эксплуатируемые Кричтоном страхи. Если же это повествование выдержит испытание временем (возможно, будут возникать вариации на тему; здесь хочется привести великолепную мысль замечательного исследователя античности Вальтера Бакета (Walter Burkert) – миф становиться мифом только тогда, когда он хотя бы частично забывается), то появится новый современный миф, где наука и фольклор присваивают себе функции бриколажа по Леви-Строссу. Итак, я постарался вкратце обрисовать картину современного мира и убедить вас в том, что у древнегреческих мифов есть свои аналоги, причем они открываются нам в новом ракурсе. Я попытался продемонстрировать, что перспектива исследований Древней Греции дает нам возможность узнать новое о нашей реальности. Природа и культура, жизнь и смерть – мы можем изучать наши страхи посредством гротескных повествований. И независимо от того – убедил я вас или нет – наше путешествие подошло к концу. Благодарю вас за ваше терпение и внимание, и за то, что вы мне составили компанию! Бакстон