Критика нечистого разума

В России любят повторять, что российская «интеллигенция» уникальна. Такое представление весьма принято и на Западе. Это, конечно, недоразумение. Историческое существование российской интеллигенции, разумеется, достаточно своеобразно, в той мере, в какой своеобразна российская социальная история, но не следует это своеобразие преувеличивать. Даже обостренная моральная рефлексия и склонность к нормативному определению интеллигенции как «ордена», столь заметная в российской умственно-политической жизни, вовсе не русская монополия. Почти во всех западных культурах (не говоря уже о Третьем мире) есть то же самое. Те, кто соберется критически анализировать миф об уникальности русской интеллигенции, обнаружат огромные залежи материала, если будут искать там, где надо, а не там , где всегда казалось удобнее, то есть «под фонарем — где светлее». На этот раз мы обращаем внимание только на одну фигуру, но, пожалуй, наиболее близкую по духу и стилю русскому морализированию на тему «интеллигенции». Je l’avais fait pour etre spirituel dans sa chair; et maintenant il est devenu charnel meme dans l'espri (Bossuet) (Я хотел, чтобы и плоть его была пронизана духом, а ныне и дух его пронизан плотью (Боссюэ)). [этот эхпиграф использовал и сам Ж.Бенда] Жюльен Бенда (1867—1956) — политический философ, общественный критик и моралист. Его статус во французской интеллектуально-политической традиции теперь довольно трудно определить. С одной стороны, он вроде бы весьма заметен, но с другой стороны — забыт. С одной стороны, он вроде бы влиятелен, а сдругой стороны — одинок. Его ценители — за пределами его профессиональной корпорации во Франции. Например, Андрэ Львов, нобелевский лауреат по медицине. Усилиями Львова и с его предисловием самая знаменитая книга Ж.Бенда «Предательство интеллектуалов» вышла третьим изданием в 1974 г., после долгого перерыва. Кстати, на 70-е годы приходится пик известности Ж.Бенда в Америке — именно тогда «Предательство интеллектуалов» оказалось там чуть ли не самой дебатируемой книгой, хотя еще до войны Бенда повлиял на так называемый «новый гуманизм» (Ирвинг Бэббит и др.). В Англии поклонником Ж.Бенда был писатель Ричард Олдингтон (роман «Смерть героя» и др.); ему принадлежит и один из переводов «Предательства» на английский. Предисловие к этому переводу написал Герберт Рид — блестящий теоретик модернизма и философ-анархист. Еще один поклонник Ж.Бенда — Томас Стэрнз Элиот. Ж.Бенда был, что называется, enfant terrible французской культурно-социальной сцены. Он выступал против всех популярных в его время интеллектуальных и эстетических тенденций. При этом он был азартным и резким полемистом. Он был склонен преувеличивать значение того, на что нападал, или был не вполне справедлив к своим жертвам, оценивая их деятельность по завышенным и не слишком реалистическим стандартам. В полемическом азарте он иной раз допускал политические бестактности и просчеты. Но его острое чутье на актуальные темы и блестящий стиль поддерживали профессиональный класс французской интеллектуальной жизни. Ж.Бенда начинал еще в XIX веке как активный дрейфусар. В начале ХХ века он выступил с резкой критикой популярной тогда в салонах интуитивистской философии Анри Бергсона и против философии прагматизма. Затем — против некоторых эстетических тенденций модернизма. За долгую и многотрудную жизнь он издал около 50 книг — памфлетов, трактатов, мемуаров. Но хрестоматийной его работой стала книга 1927 г. “La Trahison des Clercs”. «Клерками» Бенда называет в этой книге интеллектуалов, или, если угодно, интеллигенцию, тех кто занимается умственной и художественной деятельностью. Зачем Ж.Бенда понадобился этот несколько архаический термин? В латино-церковном мире Средних веков духовно-умственная активность была прерогативой тех, кто принадлежал к церкви, то есть «клира», «клириков» (clergé). Их называли «клерками», а затем это слово стало применяться и для обозначения тех, кто занималася тем же в миру. Типологически «клерк» противопоставлялся человеку «светских» или «мирских» занятий (laic). По мере того как связь умственных занятий с церковью ослабевала, понятие «клерк» как синоним понятий «грамотный», «просвещенный», «ученый» уступило место понятию «интеллектуал». Жюльен Бенда восстановил старое понятие в полемических целях. Старые добрые «клерки», настаивает он, занимались своим делом. а нынешние — не своим. Если считать нынешних интеллектуалов согласно старой традиции «клерками», то они — предатели. Жельен Бенда объявил современных ему интеллектуалов предателями за то, что они, в отличие от своих предшественников, отказались от незаинтересованной умственной активности, перестали признавать авторитет разума, служить внемирскому идеалу и занялись суетной политикой. Дело клерка-интеллектуала (верного традиции) служить неизменным, абсолютным, объективным ценностям, рационально установленным, безотносительно чьих-то мирских интересов. Ему надлежит охранять вечную истину и абсолютную справедливость. Классические «клерки» по критериям Ж.Бенда — Фома (Аквинский), Декарт, Монтень, Спиноза, Кант. Особенно сильно Ж.Бенда ориентировался на Спинозу. Своим прямым учителем Ж.Бенда называет Шарля-Бернара Ренувье (1815—1903) и любит ссылаться на Эрнеста Ренана. Но в наше время, считает Ж.Бенда культура «клерков» приходит в упадок. Интеллектуалы заражаются политическими страстями. Затем, они подчиняют политическим страстям свои специфические занятия. И более того, они выходят со своим умственным продуктом на политическую сцену. На этом пути греха «клерки», во-первых, являют преданность «частному» в ущерб «общему» (универсальному). Во-вторых, они отдают предпочтение материально-практическим целям. В-третьих, они становятся апологетами «реальности», отказываясь ее оценивать по идеальным меркам. Образцовыми «предателями» идеала «клерков» Ж.Бенда считает националистов, проповедников классовой борьбы и апологетов насилия. Итак, обмирщение тех, кто должен хранить духовные ценности. Все это звучит очень похоже на морализирование русской и советской интеллигенции. Например, у А.Солженицына, Н.Мандельштам и А.Белинкова — чтобы назвать лишь несколько образцовых имен. Об этом сходстве мы и предупреждали в самом начале. Теперь, однако, перейдем к различиям. Проповодь Солженицына обращена ко всей «интеллигенции», которую он понимает как «сословие». Ей он предлагает перестать лгать. Ж.Бенда не ждет от мирской интеллигенции никаких подвигов. Он требует любви к истине только от небольшой группы людей с некоторым самурайским синдромом. Солженицын — популист и похож на Ж.Бенда как сельский священник на кардинала. Еще важнее то, что Бенда с его воинствующим рационализмом и приверженностью идеалам просвещения — прямая противоположность русскому мистически-сентиментальному народолюбию и правдолюбию. Российская «духовность» тяготеет к личной совести, чувству и поэзии. Латинско-платоническая духовность Жюльена Бенда — к рациональности, разуму и науке (чтобы не сказать схоластике). Но самое главное это то, что российские моралисты типа Солженицына оказываются роковым образом ввязаны в противостояние власти, что автоматически превращает их в политиканов, даже вопреки их собственным филиппикам в адрес «политики». Гремучая смесь морализма и политической активности, столь свойственная Солженицыну, как раз превращает его из видимого союзника Ж.Бенда в образец «интеллектуала-предателя». Сильный националистический пафос его проповеди довершает картину. Н.Я.Мандельштам доводит морализм до крайности, но ей совершенно не интересно содержание интеллектуального продукта; она целиком концентрируется на бытовой порядочности советских писателей, считая их почти преступниками за то, что они получали от власти зарплату, вместо того, чтобы добровольно отправиться в Гулаг. Теми же разоблачениями занят и Аркадий Белинков, но он все-таки ближе всех к Ж.Бенда, поскольку его как-то интересует, что все-таки писатели писали. У Белинкова к тому же нет никаких признаков националистического синдрома. Русские критики интеллигенции отличаются от Ж.Бенда еще в двух отношениях. Во-первых, они требуют от интеллигенции оппозиционности к власти. Ж.Бенда скорее требует от интеллектуалов независимости от публики. Во-вторых, лойяльность или оппозиционность его «героических клерков» вообще определяется не относительно кого-то — власти, народа, общины. Их мысль не должна быть коррумпирована. Игнорировать установленные порядки, ходить на демонстрации протеста или разоблачать начальство они не обязаны. Все это, впрочем, лишь первые впечатления. Настоящее сопоставление Ж.Бенда с российскими критиками интеллигентского сословия еще ждет своего исследователя. Но вернемся к самому Ж.Бенда. Назвав свою книгу «Предательство» он выиграл и проиграл. Полемически название «Trahison des clercs” оказалось исключительно удачным — оно стало хрестоматийным. И все же не обошлось без потерь, потому что слово «предательство» в названии избыточно усилило полемически-морализаторскую сторону книги и приглушило ее аналитическую сторону. Проблема личной «порядочности» интересует Ж.Бенда меньше всего. Обильно цитируя своих антагонистов, он, конечно, все время называет их по именам. Но на самом деле его критика не содержит никаких личных упреков. В «предательстве», о котором он говорит, никто, так сказать, «лично» не виноват. Речь идет о другом. Культурные и социальные изменения ведут к тому, что исчезают условия, в которых было возможно существование «клерков». Дело не в том, что «клерки», зная свои обязанности, изменяют им (вот тут-то красное словцо «предательство» мстит автору), а в том, что «клерки» вымирают. А на их место приходят мирские, салонные (уличные) интеллектуальные активисты. Таких лидеров Макс Вебер называл по их античному образцу — «демагогами», впрочем, неизменно напоминая, что не вносит в это понятие никакого позорного смысла. Понятие «демагог» лишь теперь стало порочащим, но на самом деле демагоги, так же как и «клерки» — функциональная роль. На самом деле не «клерки» ведут себя как «демагоги», а демагоги ведут себя так, будто они «клерки». И появляется фигура, которую Андрэ Жид обозначил как faux-monnayeurs (фальшивомонетчики). Словами самого Ж.Бенда:»современная философия горделиво настаивает на том, что она достигает метафизических высот, оставаясь при этом в мире чувственного восприятия». Так современные интеллектуалы, заимствуя функциональный авторитет у классических «клерков», проповедуют публике то, что ей хочется слышать. По мнению Ж.Бенда это нарушает культурный баланс в обществе. Играть на «галерку» охотников много. Но мало кто изъявляет желание заниматься интеллектуальной практикой в духе классического «клерка», как его изображает Ж.Бенда. Соответственно влияние интеллектуалов-клерков падает. Возрастает влияние тех, кого сам Бенда называет litterateurs — писатели, литераторы. Они отличаются от «клерков» тем, что заняты умственным трудом и производсвом умственного продукта не из чистого интереса к рациональному рассуждению и поискам истины, а для удовлетворения своих социальных нужд (ощущаемых как психологические потребности). Рациональное рассуждение для этого оказывается непригодным. Меняется стиль умственной активности; расцветают «поэтизм», интуитивизм и иррационализм. Экзистенциализм вытесняет метафизику. Постмодернизм разрушает представление об абсолютно-безотносительном. Современным интеллектуалам нужны идеи, позволяющие им утолить страсти — ненависть, симпатии; удовлетворить «гордыню» — национальную, расовую, религиозную, классовую (статусную); осуществить некоторые цели, например, само-элиминирование личности. Таковы мотивы фальшивых «клерков», как их видел, читая книгу Ж.Бенда 70 лет назад, Герберт Рид. Сегодня этот каталог выглядел бы несколько иначе. Сегодня к идеям, выражающим статусную гордость, имеет смысл добавить идеи, компенсирующие статусную ущемленность. На место само-элиминированию индивидуальности пришла экзальтация индивидуальности. Но главное остается как было: интеллектуальная активность мирского человека есть функция его эмоционального состояния, инструмент поддержания душевного равновесия, в сущности — публичная медитация как психологическая терапия. Как говорил Спиноза, нам нравится что-то не потому что оно этого заслуживает; на самом деле, мы объявляем, что оно этого заслуживает, если оно нам нравится. Иными словами: не по хорошему мило, а по милу хорошо. Бесполезно уговаривать литераторов предать самих себя и превратиться в «клерков». Современный интеллектуал вполне функционален. Но есть смысл спросить: а куда в современном обществе девались интеллектуалы-клерки? Их не пускают на общественную сцену? Или их просто мало? Если их меньше, чем нужно (а сколько их нужно?), то почему мало кто выбирает это занятие? Невыгодно? Непрестижно? Бесполезно? Скучно? В отрывке, который мы представляем читателю, Ж.Бенда говорит кое-что интересное на этот счет (публикация в альманахе «Всемирное слово» за 2000 год). В наше время этого уже недостаточно. Но воздержимся от рассуждений на эту тему. Цель этой заметки всего лишь ввести фигуру Ж.Бенда и соответствующую тематику в российский культурный оборот. Сделаем лишь пару замечаний. Первое.Если кто-то надеется, что голос интеллектуалов-клерков можно усилить, создав что-то вроде фонда для финансирования незаинтересованной общественной мысли, то это жестокая ошибка. Любые фонды стремительно коррумпируются. Спасение культуры «клерков» — дело рук самих «клерков». Обстоятельства, конечно, могут по ходу дела оказаться для них более благоприятными или менее благоприятными, но без готовности какой-то группы людей идти против течения в обществе ничего нового никогда не возникает. А после долгой эпохи интеллектуального популизма, или, если угодно поп-интеллектуализма, возрождение ордена «клерков», если оно произойдет, уже можно будет считать серьезным новшеством. И второе. Роль настоящего интеллектуала-клерка как ее определяет Жюльен Бенда — технически трудно выполнима. Она требует одновременно отстранения от общественной жизни и участия в ней. Это — акробатический трюк. Его успех зависит отнюдь не только от акробата. Нужны подходящие условия и — немного удачи. Впервые опуликовано в «Всемирное слово», 2000, № 13 Частный корреспондент